Оно схватило меня.
Сладостное благоденствие от ужасающей боли. Я лежу мертвый с перекошенным лицом, моих глаз давно нет, мои волосы чернь, мои суставы полны яда и гнили.
Когда испытываешь боль от ошпаривания чайником, то только отмахиваешься от нее быстрее-быстрее. Когда от тебя отрезают кусок, орешь от боли, но хочешь вернуть этот кусок обратно. Глупая макака. Когда ты варишься в кипятке, вспучиваясь и вздыбливаясь, становясь непокорной волной, твой истошный крик сливается с бульканьем воды. И ты хочешь вылезти.
Но когда боль проникает в тебя, занимает всего тебя, когда она чудовищна, когда у тебя нет никаких вариантов бегства, а только подчинение этой боли. Будто истерзанный раб ты служишь этой боли, и ни в коем разе не портишь такое прекрасное стечение обстоятельств своими мерзкими думами о будущем, тогда рождается сияние. Сияй!

Боль раскаляет тебя до идеально белой чистейшей материи, легкое тепло поднимается из глубины неописуемых страданий. Шея и зубы выкручиваются в сырой канат, но душа благодарна, душа превращается в тишину вселенной, и будь у тебя к тому времени хоть какое-то подобие кишечно-половой системы, ты бы изверг огромный поток своей архангельской смеси из всех макакиевых пор!

Надвигалась последняя ночь. Небо затянуто любовью всей моей жизни - серым месивом, издающим долгий низкий звук, который как-будто принадлежит самим Титанам, взирающим на мою скорбь безглазыми преподобиями лиц. Вдали, у горизонта, три линии, прорезают небеса. От земли, от асфальта идут невидимые испарения, они кричат.

Оно хочет схватить меня, оно надвигается отовсюду, это не страх, не ужас, это какое-то иное чувство. Тысячи извивающихся игл пронзают мой член. Всю промежность засасывает в одну точку с силой огромной звезды. Беспредельная тяжесть. Бежать нет сил. Оно везде, смотрит из каждого угла. Стоп.

Над Марингемом пропали все кошмары. Утро, проклятое. Кажется, я очнулся на месте раскопок той пещеры, которую открыли пару недель назад. Это был не сон! Я чувствовал себя хорошо, помню что вчера выпил бутылку поддельной Белой Лошади, от которой таинственно пахло не то кумысом, не то колхозным дерьмом, не иначе ее разлили на руинах ликерного завода где-нибудь в Казахстане. Однако, я ощущал некоторую недосказанность. Что-то было не так. А может, наоборот, все было как нужно.

Я огляделся. В стороне от раскопок стоял проржавевший каркас от автомобиля. По его капоту катался, издавая пьяные вопли, мой не слишком хороший знакомый Виталя Барашков, он явно умирал. Вызови я скорую, может, он бы и выжил. И я вроде бы даже собрался с силами чтобы предпринять что-то. Однако, вопреки стараниям, я оставался на месте и смотрел на его предсмертные фокусы. Он блевал кровью, хватал себя за лицо, затем начал рычать и вытягивать тело, все это напоминало некую извращенную форму балета. Так продолжалось более четверти часа.

Эта безумная осень. Вижу, как рушится нормальное течение жизни. На мой город надвигался осенний карнавал. Где-то там, очень далеко, слышался гул. Беспощадный гул, знаменовал конец старого уклада, и начало Эволюции.

Виталя свалился с капота и заорал:"Стяги черные вздымая, возродим Иную Русь!! Следовать законам Нави пред Богами я клянусь!!" Он уперся лицом в грязевое месиво, выпятил кверху костлявый зад, и начал активно буксовать ногами по земле, пытаясь встать. Руки его не слушались. Через минуту он обмяк, развалился в луже и из последних сил испражнился. Вечная память. Я, наконец, понял что было не так когда попытался сделать первый шаг. Мой член, его не было. Я спустил джинсы и подштанники, согнулся в три погибели, силясь разглядеть и осознать, что произошло. Моих причиндалов не было, на их месте красовалась гладкая кожа. Что за чертовщина? Я стал каким-то манекеном!

Нужно было разобраться куда делся мой дружок, кто убил Виталю и еще, откуда исходил этот гул. Мне не хотелось есть. Совсем не хотелось заниматься всяким дурачеством, вроде похода на работу или в магазин. Нет, я понял, что все изменилось.

"Мал-ленькие русские с... Что? Мал-л-л-ленькие ру-у-усские... Сила, скрытая в м-м-м... определяет о-определение человека к тому, что есть. Г-г-г... Государство - это очень черным черно..."
Денис смотрел в маленькую лужицу у отсыревшей кирпичной стены и вслушивался в бормочащий голос, доносившийся откуда-то издалека.
"Ринпоче... Сущее истолковывается как троякое... представление... о... алла штрохта."
Он не видел других стен.
"Господа! И, кхм, дамы."
Голос звучал всё ближе.
"Приветствую вас в нашем поселении, имя которому Аъкала. Ближайший лунный месяц вы проведёте здесь. Цель вашего пребывания пока останется тайной. Прошу, не тратьте свои силы попусту и не бойтесь. Располагайтесь"
Резко посветлело. Вокруг одинокой кирпичной стены стал виден высохший лес. Кажется, бесконечный высохший лес. На грустном сером небе нет ни тучи. А вдалеке, около восточной линии горизонта, виднелся диск буро-коричневого солнца, искаженно вытянувшегося с одной стороны, как будто кто-то ущипнул его пальцами и потянул на себя. Земли под ногами видно не было - только рассохшиеся серые ветки, упавшие с деревьев. Просыревшая стена вмиг высохла, а лужица под ней исчезла.
Денис, некоторое время привыкая к свету, щурясь высматривал на какое дерево можно залезть. Он прошел метров сто пятьдесят, хрустя ветками под ногами, пока не услышал тихое истеричное всхлипывание как-будто кого-то доведенного до нервного срыва.
"Хл....хл...У-у-у-уйди-и-и-и-и-и..."
Мурашки пробежали по коже - не сказать, чтобы он сам был спокоен - и из сердца выстрелила волна адреналина. Денис обернулся и увидел за одним из деревьев девушку. Она сидела на корточках с силой обняв руками колени, испуганно, истерически испуганно прячась за одним из деревьев. Всем телом она совершала судорожные движения в сторону ствола, как будто желая пройти сквозь кору и спрятаться внутри. На её лице был мертвенный страх и перемешавшиеся с частями серой древесины слёзы. При этом девушка оказалась совершенно голой.
Денис узнал её - это та московская психологиня. которая считает себя острием современной культуры. Да, да, вся эта нынешняя девчачья мода с эстетичностями, фотозеркалками, ванильными фотошопами и милыми художествами. Обязательно - мейнстримовое искусство, побегушки по старбаксам семенящей лондонской походкой, острые носы в сторону, олдовые беретки, чизкейки, гротескные прически, фандомные заседания в кинотеатрах, старые москвы, няшные морды мальчиков с припухшими губками (даром, что не половыми) и, главное, непереходящая надменность перед всем, что не укладывалось в её голове.
Кажется, её зовут Лина Михалыч.
Денис, по его собственному признанию, не питал к подобному никаких чувств. Он мог только иступлённо глядеть, приподжав губы вправо и приухмылив их влево, расслабив брови и почесав щеку.
Однако, ситуация не предполагала раздумий по этому поводу.
Он подошел к ней.
-- Расслабься. Я не
-- УЙДИ!! ы-ы-и...
-- Что ты помнишь перед отключкой?
-- Что?
-- Нам нужно идти. Это место - это тёмное солнце. Мы здесь не должны находиться.
-- Я н-н-н...
-- Давай руку. Что ты помнишь?
-- Я н-н-н... П-п-пришел к-к-к...
-- Кто?
-- Фуко...
-- Ого.
-- Н-н-н...
-- Что он сделал?
-- У-у-убил Ксюшу. Э... Антонову. Ты ведь знаешь её?
-- Значит она тоже здесь.
-- А... а я голая...
-- Рубашку не отдам. Зддесь все равно не нужна одежда. Хотя странно, что ты без неё.
-- Я была в одежде. Подожди, как "здесь"? Мы-ы-и умерли?
-- Нет.
-- А-а-а-э-э.
-- Слушай, хватит. Почему ты в истерике? Ты же ничего не чувствуешь здесь.
-- Н-н-не знаю.
-- Так значит пришел Фуко, убил Антонову и потом убил тебя?
-- Мы были у неё аэ... Да. Что это за место?
-- Это черное солнце. Трудно объяснить. Здесь не "мы", точнее, не все "мы", а только шесть тел из семи. Мы не в физическом теле. То тело осталось на земле и функционирует по инерции.
-- Что за чушь?
-- Чушь - это твои фотки с тобой же, сделанные вытянутой рукой.
-- Чт...?
-- Они забрали нас сюда. Я не знаю кто "они". Это некая сила. У этой силы, возможно, четыре ипостаси.
-- Почему за мной пришел Фуко?
-- За тобой приходит то существо, которое коррелирует с твоей сущностью. Вобще-то физически никто не приходит. Это воздействие на мозг. Или на сосуд с твоей энергией. Хотя странно, что явился Фуко. Не могу сообразить, с чем таким он коррелирует.
-- Что теперь? Куда мы идём?
-- Вообще, я ищу дерево с суком по-крепче и по-ниже. Чтобы посмотреть над деревьями.
-- Ты ведь был здесь раньше?
-- Да. Но это место не постоянно. Оно меняется. Это как сон. Хотя, может и сон - как это место. Пространство становится неважным. Здесь его нет. Поэтому ты не чувствуешь себя голой. Ты просто чувствуешь сопутствующий стыд, но тебе не кажется, что ты голая. Это место - нигде.
-- А я думала, что сон это просто импульсы. Нервные.
-- Всё - импульсы. О, это дерево подходит.
-- Но почему я голая, а ты - нет?
-- Не знаю. Может потому что я ощущаю свою суть по умолчанию в одежде. А ты - без одежды.
-- Эм?
-- Там - поселение. Кажется. Читать далее...

***
-- Давай ещё раз. Я же говорю - это всё случайность. Мы никогда так ни к чему не придём. Кроме осознания себя дурачьём.
-- Должна выявиться некая закономерность. Тенденция.
-- Смотри при остальных такое не скажи.
-- Нет, скажу.
-- Ладно, подожди. Перечисляй лучше категории.
-- Тьма, предсмертие, подчинение...
-- Не тьма, а пустота лучше.
-- А тьма?
-- Тьма будет просто в виде зарождения противного порядку. Не хаос, а вот тьма.
-- Лишь бы всё усложнить...
-- Дальше давай.
-- Знаешь, они опять скажут, что мы всё не так делаем. Мол, собачек на слона спускаем.
-- Так и есть. Противоположности это вообще некрасиво. Но хоть что-то выясним.
-- Я приведу Колчигина... Несмотря ни на что, он мое лучшее.
-- Дальше давай...
-- ну так вот, пустота, предсмертие, подчинение, извращение, изменение, сжатие, тьма, стремление и... эм... а, ну, порядок.
-- Еще нужно чего-то низостного иррационального.
-- У рационального и иррационального одинаковые низы.
-- Нужна жертва.
-- Жертва?
-- Да. Помнишь ту голубоволосую самку с прошлого раза?
-- Это же обыкновенный порядок. Самый обыкновеннейший.
-- Обыкновеннейший порядок в третий круг не проходит. В ней было какое-то зерно. Не знаю какое, хочу назвать это "жертвой".
-- Ладно, пусть.
-- И вообще, нужно брать не только что-то максимальное. Но и минимальное... О, идут.
-- Выбери время.
-- Дева.
-- Любитель грешков.
-- И в навозе бывает злато.
-- Сам придумал?
-- Да, мне можно.
-- Тебе - особенно - нельзя.
***
В одном из разбитых шкафов дзинькнул будильник. Это не нормально. Чиффа вздрогнул. Уже шестой час он сидел на полу прямо в центре старого заброшенного то ли барака, то ли склада, расположенного километрах в четырёх от спящего города. Ничего сверхъестественного здесь, вроде бы, не происходило. Но есть места, в которые просто тянет.
Барак, как барак. Даже сарай. Здесь жили семьи может лет пятьдесят назад. Ну да, вот здесь спал злобный русский мужик, отлынивший от призыва на войну. Вот там - его распухшая от трех работ жена. Лежбища пары сыновей. Стол, стул. Немного ненависти в воздухе.
Чиффа ждал. Никаких кругов он не неначертил. Никаких амулетов не взял, нет. Просто ждал, не думая о лишнем.
В другой комнате что-то крякнуло.
"Не бойтесь же",- произнес он,-"я маленькая беззащитная лисичка..."
С потолка упал меч, воткнувшись лезвием в прогнивающие доски на полу.
Чиффа не двинулся.
Из-за угла по воздуху выплыл светящийся шар. Трудно было установить какого размера - он как-будто стягивал на себя пространство. Втягивал энергию - изо всех углов к нему тянулись темноватые нити.
Из шара сформировался огромный, невероятного роста человек. Его устрашающая мускулатура неестественной формы с гулким хрустом перемещалась под кожей. Он стоял абсолютно гол, всё тело покрыто черными вьющимися волосьями, а на безразмерной груди висят черные горелые обрывки его собственной сожженой кожи. Его лицо, как будто бы кавказской национальности, наполовину закрыто плотной гладкой чёрной бородой.
Всё еще сидящий на полу Чиффа знал, как себя следует вести перед подобными явлениями. Он сосредоточенно осматривал приближающееся создание. Монстр вышел из тени и стало заметно, что с его плеча свисает тело некоего человека без сознания. Возможно, мертвого человека. В следующую секунду тело грохнулось на пол перед в миг переменившимся Чиффой - это оказался бездыханный Денис.
"Передай своему дружку, что я все его приёмчики наизусть знаю" - пробасил монстр.
Чиффа провалился.
***
-- Почему они постоянно хотят этот турнир? Дел чтоли мало?
-- Пусть.
-- В чем природа?
-- В природе их логики. Они знают, как это называется, иерархию. Но хотят больше исследований.
-- Иерархия... Логика - сознание - иррациональное - хаос.
-- Так.
-- А что выше Хаоса?
-- Немогу написать. Нет таких букв.
-- А как-то иначе выразить?
-- Мои предки, считается, могли. Я нет.
-- Но может быть какие-то аналогии есть?
-- Очень далекая - сферы.
-- Сферы выше хаоса?
-- Сферы - это какая-то "сторона" того, что выше хаоса. Я не знаю. А может быть, знаю. Точнее, не могу.
-- Хоть что-то... А ниже логики?
-- Знаешь, это не о том, что "выше" или "ниже". Тут, скорее, "подобность".
-- Что подобно логике?
-- Функция. Одиночественная функция чего-либо. Если можно так выразиться.
-- Всё разбивается на составные? А что подобнее?
-- Тоже сферы.
-- Все сферы - для чего-то?
-- Понятие "для чего-то" есть только в порядке. Всё, что выше порядка - ничего. Не "ни для чего", ни как-то еще. Ничего. Да и "выше" - это тоже неверно.
-- Как это?
-- Не вопрошай. Постигни. Вот они вопрошают и вечно в тупике. По их понятиям.
-- А как постигнуть?
-- Да никак. Всё - ничто. Те тридцать два человека, что они собирают - ничего.
-- А есть не ничего?
-- Все ищут. Один мой старый товарищ считал, что любой путь, пройденный почти до конца (до конца нельзя пройти, потому как нет "конца") - есть шаг к "чему-то".
-- ...
-- М?
-- А что тогда есть те названия, которые они перечисляют постоянно - тьма, Читать далее...

Они шли.
Подымали головы. Сопели от обезвоживания. Ревели. Стонали. Выдирали зубы. Ломали кости.
Хрустели позвонками. Отсоединяли черепа. Жгли кожу. Рвали пупки. Соскребали уши. Крошили
пальцы. Ползли по дрисне. Пропахивали гниль. Молились кислотному солнцу. Рыжему небу. Бледной луне. Ритмично пропевали слово "член". Блевали. Изнывали. Изводились до бессилья.
Тащили священные горшки с мочой вперемешку с плазмой, соплями, кусками вен, митохондриями, геморроинами и трупными червичищами. На горшках с изображениями людей,
готовящих говно, варящих говно, коптящих говно, поклоняющихся говну и умиротворенно
философствующих о говне.
Умирали.
Сзади шли девки. Корявые обвисшие девки. Заросшие гноем и закисшие в сперме девки. Шли-
ковыляли, переваливаясь через валы срани. Облепленые жуками, клопами, богомолами,
саранчой, клещами, осами, шершнями, медведицами и всяческими личинками. Из личинок тут же рождались твари и жрали девчачьи жиры. Стухшие жиры с грибами меж складок. Во влагалище пауки-мясоеды. Пауки-мясожральни. Кончают и тут же сжирают. В глазах девок глисты. Трахающиеся глисты. Мрак. Мракочерви. Черная смерть. В дрисноте ползают гадюки. Скорпионы. Охочие до жиру сколопендры. Вонючие скарабеи. Подкожные твари. Кричащее стадо. Визги. Стоны. Безнадежность.
Девки тащат свиней. Кабанов. Секачей. Клычищами по пяткам. Бивнями по ляжкам. Голодные
свиньи. Ужасающие бородавки. Красные глаза. Дубовые шеи. Сальные хребтины. Горизонты
свинины. Дерьмодышащие паразиты. Жрут дерьмо и кости. Сколопендра из носа. Срут на ходу.
Адский храп и визг. Вал срамнины. Топот кабанятины. Здоровенный очень голодный хрюк с
пилами во рту. Верещащая хрюнина.
Воздух кончался. Духотища. Женщины падают и сминаются. Глаза выпучены. Разрывы связок.
Судороги. Легочные судороги. Пена. Выблеванный кадык. Смертельное давление. Кровь из глаз. Из носа. Из пор. Вскипяченный позвоночник.
Иди сейчас
другой мир ждет тебя
сожри кормящую руку и иди
иди один, ко льду и тучам
сверни с пути
запутайся
освободи меня, плюнув в веру
освободи меня, исполнив грех
освободи меня и жди битвы
надежда умерла
другой мир творит тебя
сны в прах
другой мир ненавидит тебя
Я и она. Двадцатилетний длинноволосый парень, многое на уме. Девятнадцатилетняя синеволосая девушка, вся в себе. Мы ходим по обветшалому пустому шоссе. Утреннему шоссе. Вокруг ни зверя. Там - запаленный горизонт. Вдалеке - разрушенный мертвый город, каменные колоссы, гнев природы. Позади - туча из маленьких белых шаров. Я с наслаждением вдыхаю доносящиеся пары копоти.
Говорю:
"Осень разбивает мечты, перемешивая их с кроваво-красными листьями, тонущими в грязи."
Она говорит:
"Осень - это пора, когда осуществляется трахание в пердак."
Это было давно.
Сейчас всё иначе.
Сейчас что. Неоновый дождь. Глухая ночь. Затопленные дома. Молниевые поля. Выжженые крыши. Поток черни. Кристалл посередине.
Даже у сатаны есть сентябрь.
[700x466]

Темный пронзающий протыкающий сметающий бьющий по коленям ветер. Тёмно-оранжевые гнетущие агрессивные огрызающиеся прищуривающиеся кирпичи. Колоссальный давящий ядовитый безжизненный асфальт. Пустынные башни, мычащие деревья, треснувшие стёкла, черные проходы, волны грязи, гул. Вечный косморазмерный гул. Встающий дождь, заходящий дождь, северо-западный дождь, кладбищенский дождь, вокзальный дождь, пустынный дождь, серый дождь, грозный дождь, холодный дождь, бесконечный дождь. Площади и кроссовки.
Никаких листьев, никаких кофе, никаких гитар, голосов, бутылок, колясок, машин, задниц, успехов, желаний, галочек, псов, зарплат, буддизмов, акуниных, скучаний, сожалений, поддержек, баб и мужиков.
Только сдирающий кожу холод.

Осень. Гул. Стук. Сырость. Серость. Потопы. Вокзалы. Горизонты. Камни. Высоты. Крыши. НИКОГО.
Огромное разбитое отсыревшее поле. Болотная трава и строительные краны. Сквозьнебные вышки. Грязные следы. Молчащие муравьиные ветки. РЕЗКОЕ СЕРОЕ ЗЕЛЕНОЕ. Спичечные горизонтные трубы. Уходящие рельсы. Выморосенные кроссовки. Всемирная пустая остановившаяся холодная безразмерная. Никаких солнц.

Она пришла. Цикличность закончила свою черную пахнущую лицемерненькой похотью социальную слабость-обязанность - лето, и теперь возвращается к своему изначалью, к колыбели острой и настоящей Иррациональности, к свежим запаляющим далям, недвижимым исполинам и предсмертным дождям. Именно - предсмертным. Самое яркое, самое живое, самое взаправдашнее, бьющее силой всего прорвавшего зассаные стены рациональности Холода - всегда перед концом. Изначальное предсмертие, вечное и каменное.

И сентябрь разливается по рельсам, стирая всё человеческое, всё природное, оставляя только меееедленное космическое передвижение.

Автобусы на Москву больше не ходят. Говорят, там сожгли огромное тёмное начало.

А у нас - глубочайшая безднейшая темнейшая пропасть, из которой на меня смотрит Бесцветный Глаз. Его не видно, только слышно - как он лишает пола, сращивает ноги, зашивает рты. Лишь нос останется - чтобы чуять гул жрущих друг друга Будд и ни в коем случае не думать о пизде. Я нырну в него завтра! Сегодня! И мы снова будем подторговывать книжками Хайдеггера на Вавилонском вороватом базаре и читать старого шестидесятника, ежесекундно поднимая взгляд и сюрреально улыбаясь. А потом мы победим трёх китов.

Я помню, как Тигро любил подходить к обрыву над кишашей кислотно-белыми пожирающими друг друга исполинскими лицами бездне и смотреть вдаль - на запаляющую горизонт Ну Очень Синюю Из Себя луну. После этого он обычно брал тапочки-тигрюшки, мантию-невидимку, бидончик с осенними листьями и шел в таинственную неизмеримую мечеть, где никогда и никого нет. Там он садился в центре зала девчачье-кроссовочно скрестив ноги, отключал мобильник и растекался словоформами по резонирующим стенам, на которых некогда текла черная бессознательная лимфа Людей Природы.

Я помню, как в окне медленно тянущейся мытищинской закатно-часовой электрички в своей чудовищной непостижимости сочетались растягивающиеся серо-урбанные трубы, олицетворявшие Вечное Безвременье, и огромная грустно-глазая черно-черная небесная свастика, олицетворявшая Великий Кристалл, по-царски непоколебимо и успокоенно выплывающая из-за танцующей на своих поминках московоско-питерской топлено-молочной тараканьей кучи надменноватых и взрословатых кудрявых чумных скелетиков, щелкавших тазами о черепа. Со свастики падали маленькие стойкие паучки, они плевалсиь слизью в жителей Мытищ и те, хоть ничего и не замечали, торжественно засмотревшись на чьи-то бодрые сиськи, внезапно ощущали непреодолимую тягу сорвать с себя всю кожу, разлить с себя все митохондрии и начать нескончаемый акт щелканья тазов о черепа.

Я помню, как два крепко-сложенных длинноволосых парня ворвались в квартиру, где живет юная мучающаяся от собственных грехов и бесправедных химических реакций москвичка, аккуратно спрятали ласкающегося кота в мешок и протянули в коридоре нить с девятью узлами. Спрятавшись в углах, они видели, как юная москвичка запинается о нить, выкрикивает все свое греховное желание и просыпается в черной комнате с единственной дверью. Видя дверь, она с трудом, растерзаемая сильнейшим желанием подчинения и жалости, встает на ноги без костей, подкантовывается к двери, наседает на неё и проваливается в открытый космос, безвоздушное бездушное пространство. Её тело начинает подгорать, слизистые сохнут, легкие деформируются и она чувствует, как знакомый голос спрашивает её:"Хочешь ли ты умереть, увидев Настоящесть?!". Она кивает, неосознанно, и переносится в Великий Кристалл, за мнгновение понимает всё - как нужно было сделать, как не нужно было сделать, что есть "сделать", что есть "что есть" и чего стоят её кеды, но слишком поздно - не выдержав стыда, все её семь тел с душой вместе взрываются, а легкий волнующий импульс от взрыва по инерции еще немного визуализирует сочные фаллосы.

Я помню, как мы ночевали в высохшем туманном совином лесу и, трахаясь, Осознавали. Оно било меня ветками по глазам, натравливало мертвых кабанов, разрезало ягодицы, кидаясь их содержимым в пробегавших мимо женщин с топорами и вилами, хлестало, обблевывало кислотой, убивало, съедало, откапывало с горе трупов, читало Бунина, Монро, Платона и Беккера, потом поливало книги совиным говном и ломаным пропитым голосом верещало:" ни хуя-то ты не понимааааешь!..." Я, в свою очередь, его постоянно бил. Чтобы оно не делало, я бил, ожесточенно и озлобленно, отрывая забитые до гнили куски мяса и слизи. Когда мне надоедало бить, я срывал с деревьев висящие женские икры и ляжки и утрамбовывал их в его рот, после чего оно всенепременно изблевывало розовенькую прыщавенькую девочку, которая тут же округляла глаза и напряженным голосом прокашливала "Я нннне Тигро", затем быстро убегала, но по дороге сжиралась черной ведьмой с толстенным задом и умиротворенным взглядом полузакрытыми жирноватенькими глазами, из пасти которой доносилось львиное "ревность!" и "женщина идет за мужчиной!".

Еще я помню, что у того младенца разбился нос.
[586x421]

Я помню, как Тигро любил подходить к обрыву над кишашей кислотно-белыми пожирающими друг друга исполинскими лицами бездне и смотреть вдаль - на запаляющую горизонт Ну Очень Синюю Из Себя луну. После этого он обычно брал тапочки-тигрюшки, мантию-невидимку, бидончик с осенними листьями и шел в таинственную неизмеримую мечеть, где никогда и никого нет. Там он садился в центре зала девчачье-кроссовочно скрестив ноги, отключал мобильник и растекался словоформами по резонирующим стенам, на которых некогда текла черная бессознательная лимфа Людей Природы.

Я помню, как в окне медленно тянущейся мытищинской закатно-часовой электрички в своей чудовищной непостижимости сочетались растягивающиеся серо-урбанные трубы, олицетворявшие Вечное Безвременье, и огромная грустно-глазая черно-черная небесная свастика, олицетворявшая Великий Кристалл, по-царски непоколебимо и успокоенно выплывающая из-за танцующей на своих поминках московоско-питерской топлено-молочной тараканьей кучи надменноватых и взрословатых кудрявых чумных скелетиков, щелкавших тазами о черепа. Со свастики падали маленькие стойкие паучки, они плевалсиь слизью в жителей Мытищ и те, хоть ничего и не замечали, торжественно засмотревшись на чьи-то бодрые сиськи, внезапно ощущали непреодолимую тягу сорвать с себя всю кожу, разлить с себя все митохондрии и начать нескончаемый акт щелканья тазов о черепа.

Я помню, как два крепко-сложенных длинноволосых парня ворвались в квартиру, где живет юная мучающаяся от собственных грехов и бесправедных химических реакций москвичка, аккуратно спрятали ласкающегося кота в мешок и протянули в коридоре нить с девятью узлами. Спрятавшись в углах, они видели, как юная москвичка запинается о нить, выкрикивает все свое греховное желание и просыпается в черной комнате с единственной дверью. Видя дверь, она с трудом, растерзаемая сильнейшим желанием подчинения и жалости, встает на ноги без костей, подкантовывается к двери, наседает на неё и проваливается в открытый космос, безвоздушное бездушное пространство. Её тело начинает подгорать, слизистые сохнут, легкие деформируются и она чувствует, как знакомый голос спрашивает её:"Хочешь ли ты умереть, увидев Настоящесть?!". Она кивает, неосознанно, и переносится в Великий Кристалл, за мнгновение понимает всё - как нужно было сделать, как не нужно было сделать, что есть "сделать", что есть "что есть" и чего стоят её кеды, но слишком поздно - не выдержав стыда, все её семь тел с душой вместе взрываются, а легкий волнующий импульс от взрыва по инерции еще немного визуализирует сочные фаллосы.

Я помню, как мы ночевали в высохшем туманном совином лесу и, трахаясь, Осознавали. Оно било меня ветками по глазам, натравливало мертвых кабанов, разрезало ягодицы, кидаясь их содержимым в пробегавших мимо женщин с топорами и вилами, хлестало, обблевывало кислотой, убивало, съедало, откапывало с горе трупов, читало Бунина, Монро, Платона и Беккера, потом поливало книги совиным говном и ломаным пропитым голосом верещало:" ни хуя-то ты не понимааааешь!..." Я, в свою очередь, его постоянно бил. Чтобы оно не делало, я бил, ожесточенно и озлобленно, отрывая забитые до гнили куски мяса и слизи. Когда мне надоедало бить, я срывал с деревьев висящие женские икры и ляжки и утрамбовывал их в его рот, после чего оно всенепременно изблевывало розовенькую прыщавенькую девочку, которая тут же округляла глаза и напряженным голосом прокашливала "Я нннне Тигро", затем быстро убегала, но по дороге сжиралась черной ведьмой с толстенным задом и умиротворенным взглядом полузакрытыми жирноватенькими глазами, из пасти которой доносилось львиное "ревность!" и "женщина идет за мужчиной!".

Еще я помню, что у того младенца разбился нос.
[586x421]

[600x450]
Среди бескрайнего океана крови, среди бесконечного полотна безнебья, среди бесчисленного леса молний стоит гора. Уродливо испещрено её подножье. Яростным скрежетом взывает она к Богам, издеваясь над ними в помыслах своих. Черным ветром окружена её вершина, страшным гулом слышится её зов, в пещерах же криком младенческим да старческим резонируют стены.
У вершины самой есть нора, ведущая к ядру в центре горы. В ядре том стоит огромное надгробие. "Хуй пустоте" - гласит его эпитафия. Под конструкцией сей, окруженный духом острейшего тончайшего насмехающегося абсолюта, разрезающего каждую лоснящуюся трусливую ленивую молекулу, посмевшую прилететь сюда; лежит Великий Кристалл. Свет его дерзок и самодоволен, тень его непобедима и всепоглощающа, суть его в настоящести, нет у него разума.
Раз в условность, околы горы вспыхивают и тут же угасают зеленоватые точки миров. Резким запахом плавленого жира тянет от них. Чувствует их Кристалл, но не понимает их сути.
----------------------------
Женя Тузов был обычным русским парнем. С детства он считался крупным лбом-задавалой, прогуливал школу, ценил крепкую дружбу, говорил о жизни в подъездах. Отслужил в армии, нашел себе подружку, устроился в супермаркет помощником - жить-то надо как-то. По вечерам, иногда, растерявшись, начинал жалеть себя и пессиместически философствовать. Неописуемая обида ссаднила в носу.

Вова Кудинов был обычным русским парнем. С детства он считался умным мальчиком, всегда тянул руку за партой, целеустремлен был чрезвычайно. Старался ухаживать за девочкой, просившей помочь ей с домашними заданиями, хоть та и целовалась на его глазах с лидером класса. Вова всегда держал себя выше других, но его сознание постоянно грызла зависть ко всем окружающим.

Вася Брычев был обычным русским парнем. Он родился в обеспеченной семье, ни в чем себе не отказывал, разбирался в культуре, потерял девственность в 16 лет. Успешность читалась в его глазах, отец обещал устроить его на хорошую работу. Быстрые друзья, быстрые отношения, быстрые деньги были свойственны ему. Увлекался буддизмом, порицал ислам, обожал демотиватор "атеизм - религия, а лысый - цвет волос". Ходил по клубам и, распивая очередной коктейль, грустил от бесповротности всего происходящего.

Однажды все трое очнулись связанные, подвешенные в гамако-подобной сетке, растянутой внутри заводской трубы. До верхнего выхода было метров тридцать, до пола - все пятьдесят. В течение часа они наблюдали, как заводская печь под ними разогревается, как потоки газа, восходящие по трубе, становятся всё плотнее. Кожа медленно сползала вместе с одеждой, адский зуд прокалывал все тело. Они визжали как могли, но никто не смог их услышать. Жир капал с их тел, хрящи плавились, кровь фонтанировала из прямой кишки, свисавшей из распаренного до дыр живота. От шока сведенные с неимоверной силой зубы трескались, хлопались и разлетались, глаза под страшным давлением выкатывались наружу, размякший нос с жадностью старался захватить хоть чуть-чуть кислорода, но вместо этого сам всасывался в легкие, которые напоминали лопнувшую грелку. Наконец, веревки ослабли, и три скелета, частично завернутые в водянистые листы взбухшей материи, рухнули в печь.
-------------------------
Я ехал в совершенно пустом поезде. Закат запалял горизонт, руины погибших в катастрофах городов медленно проплывали мимо, дымящие трубы нелюдимых заводов чередовались с высохшими поздне-осенними деревьями, а вокруг ходили исполинские черно-серые существа. Многокилометровые в высоту, они подпирали небо, безмолвно и безучастно шли кто куда, изредка медленно, как-будто олицетворяя вечность, поворачивали голову в сторону поезда. Они издавали приветственный печальный полу-рев полу-стон.
Из следов исполинов выползали темно-фиолетовые облачка. Миллионами они направлялись в сторону Солнца по замысловатой траектории, их поток был хорошо различим в небе.
В вагон вошел Сатана. Он не был как обычно язвителен или злоехиден, а молча сел напротив меня, закинул ногу на ногу, закрыл глаза, затянуто вдохнул и едва заметно кивнул. Слева и справа от меня образовались два серьезно раненых подобия человека. Похоже, это были девушки. Их тела были изрезаны, частично сожжены, глаза выколоты, многие кости сломаны, блевотина сочилась сквозь дыры в жире и мясе. Они подхватили меня под руки, вжались в мои руки и плечи, начали прерывисто взревывать. Я узнал их, при жизни они приходились мне знакомыми.
Сатана сказал:"Возьми их на пир в качестве, ну, тортика от гостя, что-ли", затем лирично повел бровями, дунул на свою челку, изображая жар, и исчез.
Солнце исказилось, вывернулось; стало огромным черным надвигающимся диском с перевернутой красной свастикой в центре. Пошел синий дождь.
-------------------
Условная условность. Условная реальностная условность. Условное жилищное условие. Условное условно-старое условно существующее Читать далее...

[200x348]
Я не зря брал перерыв. Не зря останавливался. Не зря заходил в шумный бар у дороги. В нем так жирно, смрадно, тошнотворно, тянет восточным копро, геями, жидами, турками, рожающей вьетнамкой, офисными отекшими затянутыми в мешок женщинами, штопаными гондонами, детской рвотой, пролежнями, перевареной водкой, связанными персиянками, дешевым мужским одеколоном и пятками, пятками, пятками. ФУ! Фу! Это главный зал. Я прошел его сторонясь и пошел по комнатам. В первой сидел умудренный еврей. Он решал логические задачи, кидался огрызками школьных учебников и унижал женщин. Во второй - лысоватый француз, с велосипедом и манией к русне. Он смахивал на молодого Фуко. В третьей - Ксюшаня Антонова. Она была настолько занята учебой, что незаметила как я создал ее ярлык, и поместил в свой рбюкзак. Рбюкзак, да, именно так. В четвертой комнате сидело двенадцать хачей. Они говорили о политике. В пятой - черный Будда. Он блевнул жиром, и я прошел мимо. В шестой - 38-летняя британская певица. Я запихнул ее в рбюкзак тоже. В седьмой сидел Артемов. Он ревел в шарф. Я спросил у него мобильный номер. В восьмой стояло три гири. Я запомнил их суть. В девятой сидели Иван Бунин, Крис Джерико и Адам Коуплэнд. На столе перед ними лежал томик Толстого. Они спорили. Я спросил их номера. В десятой комнате - толстяк, пишуший болванки. Он необычайно сообразителен, и любит рассказывать об арт-хаузе. Я попросил его переродиться в маленький мониторчик, и он согласился. В одиннадцатой, в окружении двухсот молодых девок, находилась Виктория Курнышова. Она подозревала, что думает, что самоутверждается. Я захлопнул дверь и сказал мимо проходящему служащему заведения, что этим женщинам нельзя находиться здесь и их срочно нужно переместить в главный зал. Служащего звали Сергей Рогачев, он спросил "не нажрался ли я", потом достал замаскированный под лисицу револьвер-магнум и зашел в комнату. В двенадцатой комнате сидел Будда. Я сел перед ним и спросил о чем он думает. Будда отвечал:
"Я вижу ты собираешь рбюкзак. Помню, Иисус делал так же. Это приятно, не правда, ли? А еще ведь у тебя в рбюкзаке эта девушка с синими волосами. Усложняешь себе дорогу. Но я не против. Черный козел против, а я понимаю. В этом есть свои тонкости. Ты можешь встретить по дороге рикши. Он подвезет в обмен на запах из твоего рбюкзака. Ты можешь встретить толпу разьяренных сгустков энергии. Но она подхватит тебя и пронесет дальше по дороге, если ты расскажешь им о своем рбюкзаке. И так далее. Но помни, это все равно тяжелей, чем без него."
"Знаю",-отвечал я,-"но я все равно дойду. Дойду, увижу тебя худым. Обещаю."
И я вышел из бара и вернулся на дорогу. Рбюкзак тянет, конечно, мобильник иногда трезвонит, но все не суть. Главное - я иду. Снова иду. С новыми силами. И сколько еще пройду.

Сегодня с утра ко мне зашел Черный козёл. Я увидел его еще в окне с седьмого этажа. Он шел через детскую площадку, искоса поглядывал на тринадцатилетних детей и тащил за обкромсанную ногу здоровенную коровью тушу, заклейменную тысячами выжженных надписей, накладывающихся друг на друга. Во рту козёл держал Карту Миров, которую я просил его занести, а вокруг талии на тугом узле висела человеческая нога. Козел то и дело почесывал её, а один раз нагнулся, извился и поцеловал.
Одна девочка подбежала к нему и спросила что то, показывая на книгу. Я услышал только слова "отдай" и "раб". Козел остановился, свободной рукой прочертил в воздухе цифру 4, и рядом с девочкой вырос невысокий, но очень толстый абсолютно голый молодой человек в очках. Девочка незамедлительно бросилась бежать, и толстяк, как мог, последовал за ней, забавно вереваливая ягодицы с одного бока на другой.
Когда Козел поднимался в лифте, портрет Сократа в моей комнате начал извергать струю разноцветных конфеток, единственная икона в доме почернела, томик Ницше и плейстейшн2 на пару скрижащим голосом затянули куплеты из репертуара суфийского хора Несидул Худы, а мой кот по кличке Нихат встал подбочась на задние лапы, нижайшим недовольнейшим упрекающим тоном сказал "опять рачевню развел", и удовлетворенно фыркнул.
Пришла СМС от любви всей моей жизни с текстом "я люблю тебя". Нихат посмотрел и сказал:"Ну точно сатана идёт". Я кивнул.
Раздался дверной звонок. Все замки были закрыты, но Черный как оказалось, уже сидел в моей наполненной ванной, поглаживал копытце и безпричинно захихикивался.
--"Молодой! Диниска! Я принес тебе Атлас... ииии он на кухоньке... иди, иди! И чайку налей! какая сахарная попка..."
На кухне Нихат в очках уже во всю изучал просторы внешних миров, то и дело по-мужицки усмехаясь в ус и почесывая лобок. Я поставил чайник и заглянул в холодильник, в котором, как оказалось, спряталась туша заклейменной коровы. "Привет, красавчик...", - заговорила она, - "Знаешь, тебе пора бы сходить к парикмахеру! Я тут знаю одного, настоящий профи. Ох-ох, я своего муженька всё никак к нему не отведу. Говорит, мол, Варг запрещает делать что-то ради женщин. А ты не знаешь кто такой Варг?" Я закрыл холодильник.
"Еще бы про Упанишады спросила, дура." - на кухне появился Козел, - "кстати, зовите меня сегодня Адам Коуплэнд. Это рестлер такой. Ну, знаете, американские шоу про мордобитье для детей и всё такое... выходят на рампу, кривляются , фейерверки пускают... гадят, подсиживают друг друга, политкорректность изображают, детей читать учат. Вот жизнь, а! Чистый интертеймент! Люди счастливы минимальным продуктом! А ты что? А ты, Дэн, все ноеш. "Пустиииите меня к демонам, пустиииите, дайте попутешествовать..." Фу! Фу! Что за человечина пошла?...Чай-то готов?"
Нихат укоризненно глянул на него поверх очков. "Много ты понимаешь!", - сказал мой котик, - "реслинг, это, конечно, здраво. Но у нас тут, видите ли, естесственные культурные удовольствия, прости Господи. Вчерась вон Отец егонного другана приходил. Бухой в ноль. Говорил, что его сын пригласил на свадьбу куда-то сюда. Мы сказали, что не знаем ничего, так он перед дверью разделся до гола, достал каку-то дохлую то ли норку... то ли хонорика, хрен, уже разлагающуюся на глазах, сдавил, начал ей подмываться будто. И орал "Май сон, май сон, вот хэв ю дан, на бабе женился, не по-платоновски". Козел нервно отхлебнул.

Я сел за Атлас. Это старая-старая книга, пыльная, затертая., но особенная. Неподготовленный человек в ней ничего не увидит. Неподготовленный человек ничего и не поймет. Только пожмет плечами и скажет что-то вроде "Ебнутые вы все, какие-то. Лечиться вам надо." На такое мой знакомый по имени ДГ любит восклицательно отвечать "Какой же ограниченный бытовухой кусок материи!"
Подготовленному же человеку Атлас покажет путь. Каждому свой, но всем - трудный, долгий, интересный путь в сторону. Не вверх, не вниз - в сторону. К логову Козла, к Тигро, к пирам, веселящимся богам, бурлящим психику дьяволам, Женатому Чиффе, кооперативным прохождениям, эгрегору Адама Коуплэнда и мириадам синих букв, сдирающих кажу сами знаете с кого.
[533x400]

Что вся тру-интеллектуальная русня рано или поздно отращивает волосы, красится в блондинов, накачивает сиськи, затем раз в неделю залезает на любую сцену, плавно трясет волосней, вскидывает руки с пальцами-козлами и приветствует соскучившуюся по помпе публику?
Что все стрейт-эджеры отращивают длинную черную бороду-сосульку, набирают в последователи огромного бесталанного жополицого вышибалу, бреют налысо свою девушку, зовут своего кота "Джозеф Меркури" и в конце концов насильственно лишаются волос коротким латиносом?
Что все долговязые негры, прослужившие несколько лет бесполезными охранниками богатого косноязычного ушлого техасского фермера, после увольнения отращивают волосы "ёлочкой", приятельски гуляют в парке с контуженными шотландцами и гладят волосатых пивбасных дядек по пупку после мощного спайнбастера?
Что все девственные американские нарочито-ухожанные клерки, пресмыкавшиеся перед боссом лет десять и получающие от него дружеское похлопывание по спине, рано или поздно под рёв толпы сорокалетних мужиков сбиваются с ног той самой тру-интеллектуальной блондинистой русней и пытаются скрыться за спиной закомплексованного американского мажора, уведшего чемодан с деньгами у толпы хищных алчных психологов, но вместо этого с разбегу ударяются головой об огромную медную статую лисицы?
Что все молодые миллиардеры, женившиеся по расчету на крикливой брезгливой французской женщине, хотя бы раз в жизни методично изводятся до паники надписью "ты будешь моим", а затем атакуются причудливым, волнующе хрипящим, поглаживающим собственную грудь мужчиной в золотистом комбинезоне, на задницу которого метров с пяти смотрит зрелая литовская беженка с покореженными от тренировок чреслами?
Что, наконец, когда Тру-интеллектуальная блондинистая русня обьединяется с эгоистичным скользким лживым и гордым, но таким свойским Иерихонским парнишей, то все американские перекаченные задавалы-девочкособлазнители понимают, что им пора менять весовую категорию и что зря они унижали славного рыжебородого ирландского варвара-эмигранта, ибо он обиделся и теперь им не поможет?
[456x352]

[500x435]
Я не всегда был пластичный. Я был сраный, идиотский, до ужаса холодный и бил Васей одной правой, держа в левой сковородку с ледяными макаронами. Я был против женщин, против косвенных удовольствий, против хорошего тона и звали меня "Новенький". Я не придумывал себе путь, не расчищал дорогу, не смотрел по сторонам, я был уебищем, меня ненавидели учителя и считали бесполезным. Я не думал над собой, я думал над чем угодно - космосом, луной, динозаврами, Террами и Гайями. Я был ссан, бесхитростен, глуп и безобразен. Я нравился только той кучке людей, которые знали что я талантлив. И тоже не задумывались, в отличие-то, в отличие от всех социальных детей, воспитанных серьезными родителями, наученных правильным удовольствиям - социальным удовольствиям.
ТОГДА я не мог бы судить о Щугре. Тогда я вообще не судил. Я не сказал бы ничего. И ничего бы не почувствовал, ибо это была другая система координат. Но все же если бы я напоролся лоб в лоб на подобное, как напоролся я на Алену Барышникову, я бы просто пожал плечами. Чертов алкоголик. Безвольный, бесплечный, безостовный.

Сейчас я в глубокой социальной броне. Мой бицепс в обхвате - 39 см, хуй 20, айкью 133, я читаю страшно умные книги и знаю, чем отличается гоголь от гегеля. Моя броня - стальное говно, вязкое и неразгребаемое. Похоже, что я увёл у российской геймерской общественности Самую Красивую Самую Известную На Весь Ругеймнет Геймершу Солдэр Страйфа. (Ах как они все бесятся, я же вижу). Я знаю, что пойду по головам, что дойду до власти, что переведу свой взгляд изподлобья в стальной прищур. Я знаю, что приду к Чиффе на пятом десятке лет и он плюнет мне в рожу за мою тягу к удовольствиям. Я знаю, что приду на встречу выпускников и все скажут "О, Дэн, ну да - это Дэн, все знали что он станет таким ". Я знаю, что моя дочь будет самой богатой, влиятельной и интеллектуальной женщиной России и уничтожит ислам.

Но.
Это не я. Я не виноват. Это всё - не я!! Я не хотел всего этого делать! оно само. Я не понимаю КАК я стал таким. Я не думал, не старался, не тратил силы чтобы стать таким. Я просто существовал и стал. Говном. Фильтрованным, Абсолютно Правильным.

И через некоторое время я не буду понимать каково это - плохо или хорошо. Я и сейчас уже не понимаю. Я перешагну через всех. Это так очевидно, что осталось просто потерпеть.

Я растерялся. Я знаю что плохо, но не знаю, что хорошо. Только примерно.
Я тренируюсь в энергетике и физически - вроде хорошо. Я гуляю с бабой, сильно действующей на чувство эстетики - тоже вроде хорошо. Я дружу с интеллектуалами - прекрасно. Я тешу сознание прекрасными книгами, играми и мыслями - отпад.

Я понял что я отделился от толпы у костра, нежелавших искать выход из джунглей, пошел искать, набрался опыта выживания, но все равно пришел к костру. Выхода нет.

Зимний вечер. Легкий мороз, небольшой слой снега над городом, далёкий-далёкий шум перекрёстков. Чиффа брёл по шпалам, невыспавшийся, голодный, сегодня утром он сбрил бороду и сходил к отцу. Тот увлекся аудиокнигами и решил записать собственную, с личными комментариями, выбрав для первой работы статью в Википедии про Шевчука. После двух часов гогота, всхлипов, гроулинга и нойза, отец дал Чиффе конверт и сказал, что получил его от подошедшего на улице высокорослого кавказца. На конверте была надпись "Юному и самобытному Хису".
Чиффа не стал открывать его на месте и решил сделать это дома ибо очень нервничал - от конверта веяло духами Тигро. Он никогда не видел Тигро вживую и не знал её духов, но в тот момент чётко осознавал что это был за запах.
Тигро умерла несколько месяцев назад на глазах всего Электросталя, как показалось, от старости. Никто по некоей причине не мог осознать этого до конца, кроме Чиффы, он знал и понимал что теперь в любой момент могло случиться что угодно страшное и бесповоротное.
Он брел домой, он не хотел думать о конверте, но вдруг вытащил его из кармана куртки, открыл и быстро прочитал вложенную записку. Надпись гласила "Засни со мной".
Послышались шаги на снегу, и перед Чиффой вырос огромный гость с Кавказа, рост его был больше двух метров, а накаченная грудь проглядывала через старый темно-синий свитер. Гость поднял руку, сжал кулак и свет погас.
-------------------------------------------------------------------------
Денис очнулся в до боли знакомом месте, но всё никак не мог вспомнить, где именно. Он знал только, что бывал здесь тысячу раз, и что, наверно, нужно встать, пройтись и утреннее забвение рассеится. Голова болела, и единственная мысль "Спасибо, Джен" била в висок.
--"Они предали нас",- в дверном проёме появился ДГ -"знаешь, где мы? Это Афрасиаб. Одно из местных подземелий, я полагаю"
Денис встал и огляделся - огромный зал, каменные затертые стены светло-розового оттенка, терракотовые рельефы, гнетущие трещины в потолке и покорёженный алтарь, на котором стояло чучело льва с вывернутой наизнанку мордой, как живое. Это то самое место куда иногда засасывает внетелесных путешественников против их воли.
--Я помню. Вспомнил теперь...А вчера...
--Тебя выбило из Александрийского замка. Какой-то огромный мужик, я не успел разобрать и смотался ближе к телам. А потом просто потерял сознание. Не пойму из-за чего.
--Никогда такого не было...
--Ты сидишь на письме.
--Оу... Тут... написано "Ты слабее неё"
--В моём - "Ты проиграл себе"
--Чушь какая... Пойдем оглядимся.
---------------------------------------------------------------------------

[591x697]

21:53.
Они имеют привычку встречаться дважды в год. Сначала поссориться Всекте в пух и прах, осторожно игнорировать, бояться писать первым, отчуждаться, строить из себя занятость и писать в дневники об играх, в конце концов медленно разговориться и мечтать о встрече.
А потом они ездят в удобных автобусах, видят в его окне закат и слышат тему виживших из KKND. Дважды в год.
Только так они выражают своё омерзение. Свою оскорбленность.
Девками, снующими вокруг техникума, мужехачами с горячей волной ассимилированности внизу живота, сверкающими костями спины на передней парте, витающим духом бесповоротности бытового секса, словами о насилии на каждом таблоиде.

Они не специально оскорбляются. Их тянет. Тянет вставить себе в мозг отвертку, вынуть все зерна, как из арбузной дольки, и СОЖРАТЬ свою трусливость, свою замшелость, спертость и бомжеватость. Они все педанты. Все. Но такие, что могут сесть за один стол с Иисусом и козлом и, отказавшись от порции ЛСД, рассказывать криком о парке в Северном Бутово, Чиффе, спящем Тигро, повалившемся заводском кране, осеннем восходе, рельсах и поле у дома Щугря. И никаких сектантов, говна и прощений.

Они выжившие. И говорить то им не о чем. Только слушать.

[248x407]
Даблджей проснулся и посмотрел на часы. В голове по-броуновски летали мысли, рёбра болели "после вчерашнего", а правой заколенью ощущалось что-то мокрое и неприятное. "Не стоило давать кошке коньяк" - одна из мыслей прорвалась через голосовые связки наружу. Кряхтя, он встал и огляделся, натянул одежку и вышел из комнаты.

Поздно вечером 21 августа компания из шести человек, предположительно 4 парня и 2 девушки, высадились с поезда "Москва - Анапа" и, распевая просоветские песни, направилась в сторону таксопарка. По сообщению таксиста Дзагошвили, компания попросила подвезти до посёлка Витязево. "Сначала я ничего не заподозрил, - рассказывает таксист - вроде бы обычная толпа пьяных русских. Но по дороге понял - пьян только один. Он сидел на переднем сиденье, рядом со мной, и, высунув язык, орал цитаты из моего любимого фильма "Отец солдата". Да. И как он узнал?... А потом начал языком на лобовом стекле выводить свастику. Остальные пятеро, трезвые, сидели сзади и с ненормальным видом пытались заглянуть мне в глаза, для чего наклонялись вперед и вытягивали шею. Когда я поворачивался к ним они внезапно громко шипели и возвращались в исходное сидячее положение. Я подумал, что лучше с такими не связываться и молча довезти их до пункта назначения. Деньги не пахнут, сами понимаете, хе-хе... Но когда мы приехали и я намекнул что надо бы расплатиться, ко мне подошел самый рослый из них, ростом под два метра, обнял меня и поцеловал в залысину... Да! Вы не подумайте, правду говорю, я же правоверный мусульманин! Ну так вот... поцеловал в залысину и сказал:"Хочешь посмотреть на мой идеальный живот?" Я ошалел тогда, бросился в мащину, но не успел - кажется я потерял сознание от удара по голове... Да. Проснулся вот сегодня на крыше здания мэрии, голый и с вытатуированным на лбу серпом и молотом! Да! Вот что мне теперь делать? И деньги пропали... долларов 200, я думаю"

"Да там всего пятихатник был!, - воскликнул Даблджей и скомкал державшую в руках газету.
Решив, что все уже проснулись он спустился со своей верандочки по лестнице в сад и было хотел пойти в главный двор, где скорей всего собрались остальные пятеро, как вдруг его окликнул молодой девчачий голосок:"Эй, дяденька!".
Даблджей обернулся и увидел стоящую к нему спиной девочку, ростом около 160 см, одетую как-будто в старую загаженную простыную, босую и черноволосую. Он смутно припоминал, как вчера ночью расплачивался с ней за жильё - в спешке, ибо всем ужасно хотелось спать.
--Вас тут приходили искать... милиция. Я сказала что ничего не знаю, но вы поосторожней там, в городе...
--Да, спасибо... ммм...
--да?
--А почему вы стоите спиной?
--Да это... неважно. Вы идите, идите... Славная у Вас там компания.

Даблджей подошел к гостевому дворику и окинул всё взглядом. Пятеро человек сидело за тремя столиками, в углу висел работающий телевизор, показывавший, кажется, какой-то футбольный матч, в другом углу располагалась барменская стойка, за которой стоял и протирал фужеры странного вида бармен, рядом стоял холодильник, плита и рукомойник.
Всмотревшись, Даблджей понял что у бармена на голове надета маска черного козла.
"Прикольна, да?-вызывающим тоном заговорил сидящий за центральным столиком человек - Чо, Джер, видел нашу хозяйку? Горячая телка!! скромная - лицо скрывает!. Прикинь, принесла кастрюлю, а вней в супе плавает милицейская фуражка... Хыть. Как мне, идёт?" - спросил он, надев мокрую фуражку на голову.
"Угу",-буркнул Даблджей. Наконец он обратил внимание на присутствующих.

Заговорившего с ним парня звали Магомет. Он сидел, расправив пузо на выпуск, с мужицким удовлетворением смотрел в телеящик и медленно, то сам себе, то соседу вещая наизусть строчки из зачитанного по пьяни до дыр Эзословаря, купленного еще в Электростали у адептов христианской науки. Одет он был только лишь в куртку, расстёгнутую, осыпанную блестками, на спине которой губной помадой было выведено слово "Гоетия" и нарисован перевернутый крест боттонни. Никакой другой одежды на нём не было, а детородный орган прикрывался только что найденной в мусорке детской пластиковой маской с изображенной на ней мордой тигра.
"Атум, - снова заговорил Магомет, - верховный Бог, явившийся из Хаоса, и создавший Бога Шу. Ну или Щу... Суть в том, что они оба были самцами. Тоже мне, Гидры Гомосексуализма!..."
Рядом с ним сидел ухожанный молодой человек, блондин, невозмутимый, спокойный и как-буто уставший от жизни. Даблджей попытался вспомнить его имя, но всплыло только слово "Сушумна". Одет блондин был в узкие, но не облегающие черные брюки, синие плотные кроссовки и майку-алкоголичку серии "так классно что я русский".
Магомет постоянно облокачивался на Сушумну, и, в какой-то момент, больно ущипнул его за бедро, на что тот ничего не ответил.

За другим столом, расположенным ближе к барменской стойке сидели две девушки. Одну Читать далее...

[302x570]
Всегда, даже когда самые чудовищные извращения брали за мозжечок и нашептывали на ломаном английском свои загоризонтные мотивы, я всё равно садился на подоконник, смотрел на далёёёёёкий покосившийся строительный кран с отломанным носом и давал пощечину мясу, обычно хихикавшему надо мной, но в момент замаха прячущемуся за старой сгнившей колодкой, почесывающему лысоватое прыщавое темечко, в постоянных конвульсиях отжимающему поведение вскользь виденных горбоносых балканцев и показывающему прямо в лицо длинный язычище, похожий по форме на мексиканскую сигару, на котором было выжжены слова "Ебёшься, разлюбезный? =* ". Мясо ходило, поскрипывая, читая полу-сдавшихся полу-зажавшихся французских говнарей и самоудовлетворяясь с помощью плюшевой игрушки в виде прекавайнейшей гадюки, любуясь на толстенных доминантных в своей пассивности черных козлов. Оно бывает полезным, когда, например, прекрасные души прокаженных с рождения людей из-за своей болезни не видят, что здесь их спасение, и тогда мясо изрыгает небольшую, но очень хардкорную версию мугла, от которого за версту разит колхозным мужиком - этот мугл поселяется в Муладхаре спасаемого, там нервно курит, жрёт сгнивших оленей, громко матерится, голым танцует сальсу, косит под Иерихонских жидов, читает представителей Милетской школы натурфилософии, избивает гипсовую фигуру Канта, лабает нью-вейв мотивы на украшенном фотографией Сергея Рогачёва рояле, ломает хребты пролетающим рядом энергетическим потокам и громко стуча по стенам матки нарастающим голосом произносит "Денис!Денис!Денис!Денис!Денис!".
В остальном мясо бесполезно. Оно, в принципе, не такое уж плохое - когда ко мне хлебнуть водицы и послушать рассказы об Ойлверте заходит Будда, он говорит что "если бы оно было более пригодным - запиздило бы тебя своим хуищем, а будь оно еще никчемнее - был бы ты Татьяной Ивановой". Так что пусть существует, главное, чтоб не слишком доставало расспросами о том, сколько сегодня раз я поднял стоящую рядом с кроватью гирьку.
Когда мясо успешно прогнано от сидящего на подоконнике меня, я дохну. Я брыжжю энергией, зеркала искажаются, диванные клопы справляют новый диванноклопий год, знаки Иня и Яна, довольно мурчащие после славного рабочего дня, взлетают в небо, закрывая его собой, яркие сопровождающиеся треском вспышки, на секунду тормозящие время, девульгаризируют поток жизни и в пространстве начинают плавать мириады синих букв. Из под земли появляется огромный тёмно-оранжевый кристалл, в начале он издает звуки, как будто где-то глубоко под землёй кричат тысячи младенцев, плотно утрамбованных в сжимающуяся стеклянную сферу, позже крики проходят и слышен только гул ворочащихся планетных осей. Время уничтожается, сидящая по другую сторону Кристалла лисица поднимает голову, почуяв что-то, и на планету падает огромный холодный луч, откалывающий замороженный кусок Электросталя и запускающий его глубоко в космос. Имя этому куску Земли - Рене'Ла Шато. Там я нашёл свою волю.

Сам Рене'Ла Шато невозможно описать, потому что моё сознание его забывает каждый раз, когда я возвращаюсь. Почти забывает. Лишь голубоватый свет мреет перед глазами.
Но я ясно помню, что оттуда можно попасть (очнувшись?) на пиры вселенной - где человеку всегда рады, ибо знают, как это тяжело для смертного - дойти к ним. Особенно часто очухиваюсь в месте которое я прозвал Ойлверт - его трудно описать ибо он всегда разный, но в целом - цветовая гамма похожа на каменную пустыню, стоит зАмок (?) неправильной формы, на самом верху у него всегда каменная полосатая дуга, внутри всё темно-серое, с разноцветными элементами и широкими иррациональными залами, по замку бродят каменные статуи в виде надгробных могил, зовущиеся Эпитафиями, они задают мне один и тот же вопрос "почему ты весь в синих плывущих буквах?". Помимо них и многих других, в освещенных углах замка сидит завернутый в пятнистый дождевик мугл, он всегда очень вежлив и рассказывает странные истории. Если открыть одну из дверей, то можно попасть на бескрайнюю площадку, где под сопровождение страшных визгов летает огромный Чёрный Ковчег. В главной комнате замка есть стена с застывшими масками, я пробовал разговаривать с ними, они отвечают, но единственное что я понимаю - это то что начинаю испытывать страшной силы удовольствие. Странное место Ойлверт, но находясь там, я трогаю Абсолютность. Человек не может его понять или передать, он может лишь на мнгновения осознавать, что вот только что, кажется, дотронулся.

Спустя какое-то время меня выкидывает на материальный план - на Землю. Будда говорит, что это кончаются мои силы противостоять сгустку энергии, управляющему Планетой, который тянет меня к себе.

Но со временем, кажется, я становлюсь сильнее. Вот уже сидя за партой, я вижу, бывает, как пространство плывёт, как синие буквы сдирают кожу с Ирины Щугоревой и выстраиваются в узкую Читать далее...