Вот почему так получается? Когда мы решили сделать группу, я пошёл в школу, учиться играть на гитаре, а он просто спёр гитару из дворца пионеров и беспощадно терзал её струны. Я орал на него на репетициях, а он только пьяненько хихикал и продолжал лажать. Я ночами мучительно рифмовал строки и пытался положить на более-менее приличную мелодию, а он орал в микрофон неприличные частушки и беспощадно фальшивил своими корявыми пальцами! Я ставил себе голос и пил сырые яйца перед концертами в школах и на фестивалях, а он нагружался водкой и часто "давал петуха". Я на каждом выступлении сосредотачивался и не позволял себе расслабляться, а он наслаждался тем, что наши малолетние зрители вопили при его появлении! Это наслаждение прямо лилось с его физиономии в зал. Я часами разучивал капризные соло, а он просто рубил квартами жёсткий звук и нетрезвые подростки выли и бесновались. Я соблюдал режим и поддерживал физическую форму, а он постоянно влезал в пьяные драки и периодически валялся дома восстанавливая здоровье. Когда я мучительно искал денег на захудалый аппарат, он бесшабашно улыбался и говорил, что всё будет хорошо. И он всегда улыбался так странно. Так светло. Как будто знал что-то чего не знал я. Но я то был отличником, а он троечником, да ещё и на пару лет меня младше. Поэтому он просто не мог знать чего-то, чего не знаю я. Да он же вообще ничего не знал по жизни! Всё приходилось делать мне! И думать обо всём! Даже о политике нашего непутёвого правительства! О грядущих реформах, цензуре, деньгахи и прочей земной суете. А он постоянно был нетрезв. Он спаивал нашего басиста - Крышу. Нашего барабанщика - Железку. Он даже меня пытался напоить, и всё время интересовался каков же я пьяный? Все они постоянно бухали, ругались и ссорились, потому, что только каждый из них знал какой должна быть настоящая музыка. Мне приходилось бегать с ними как с детьми, одного вытаскивая из вытрезвителя, другого утешая после очередной ссоры , а третьего подбадривая в минуты депрессии. Но все проблемы, неувязки, непонятки и гнусности забывались, когда мы начинали играть вместе. Объяснить что такое таинство игры в ансамбле, где каждый составляет свою линию в общем полотне музыки я не смогу. Это надо попробовать самому. Ты словно уже и не ты, а часть чего-то прекрасного, не принадлежащего реальному миру. Я понятия не имею, что чувствовали мои соплеменники, когда мы брали инструменты в руки, но то что мы продолжали оставаться вместе говорило мне о многом. Но всё имеет окончание. Железка ушёл из группы, сначала ненадолго, а потом уже навсегда. Крыша, истязая себя бесконечными упражнениями, прорвался на другой уровень мастерства, и тоже оставил группу. Ему было тесно, и я его понимаю. А он? Он продолжал напиваться на каждой репетиции и утверждать, что всё будет хорошо. Я же достиг своего предела и стал замечать, что каждый раз беру одни и те же аккорды, когда пишу новую песню. Когда я рассказал ему это, он опять улыбнулся так, словно давно уже всё знал. И опять сказал, что всё будет нормально. Но мне это уже не помогло. Я всё бросил. Забыл. Мне уже никогда не влиться в общее полотно. Да мне и не надо уже этого. Я просто работаю. Слушаю чужую музыку. Чем-то восторгаюсь, чем-то огорчаюсь. Да нет. Вру я. Мне это нужно, раз чувствую я что чего-то не хватает у меня там, где раньше были заботы об этих охламонах и нашей музыке. И словно сжимается что-то под сердцем, когда слышу знакомые песни. И иногда вижу его. Он всё так же пьёт. На лице у него ещё больше шрамов после его постоянных разборок с теми, кто по его мнению неправильно себя ведёт. И голос у него уже не голос вовсе а просто сипение. И альбомы выпускает - один в десять лет. Но когда я слышу его немелодичное хрипение, у меня расплывается тот тяжёлый комок под сердцем. И я верю, что всё у меня хорошо.