Была когда-то Индия. Очень-очень древняя Индия. Без англичан, без мусульман и даже без евреев. И правил в ней Викрам Адитья, царь царей индийских. Умный как Соломон, красивый как Гарун ар-Рашид, смелый как Ричард Львиное Сердце и щедрый как Владимир Красно Солнышко – короче, идеальный со всех сторон. Все древние индийцы его любили и уважали.

Сидел Викрам на троне в городе Уджайне. Каждый день с утра до обеда, если не было войны, стихийного бедствия или религиозного праздника. И приходили к нему всякие граждане со всякими проблемами или вовсе без проблем, чисто просто на царя полюбоваться. И охрана всех впускала, царь Викрам от народа не прятался. Проблемы он щелкал как семечки, судил справедливо, одаривал щедро, а любоваться на него можно было вообще бесконечно.

И как-то повадился к нему захаживать один духовный старикан. Волосы пучком, борода лопатой, на лбу три белых полосы, вместо рубашки белая тряпка, вместо штанов другая белая тряпка. Вплывает важно и торжественно, всегда в одно и то же время, молча вручает царю какой-то непонятный фрукт и молча удаляется. И так каждый день целый месяц подряд.

Викрама этот дед ничуть не занимал. Такие бабаи по Индии всюду бродят – если на каждого оборачиваться, голова отвалится. Экзотический фрукт его слегка интриговал, но не настолько, чтобы прямо при народе его исследовать. Он думал: "Ладно, потом разберусь", – и передавал этот фрукт казначею. А казначей его утаскивал в нычку, и Викрам очень быстро про него забывал. Ну, не такой прикольный подарок, чтобы о нём до вечера помнить.

А обезьяна помнила. Обезьяна каждое утро с крыши высматривала, не идёт ли старик. А как заметит его, так сразу на карниз перебирается, поближе к окну – и глядит во все глаза, не оставят ли фрукт без присмотра. Но казначей у Викрама внимательный был, ни одного шанса обезьяне не давал. И тогда она решилась обратиться напрямую к царю – он ведь щедрый, вряд ли откажет.

Влезла в окно прямо в приёмные часы, подбежала к трону и ну царю кланяться! И на фрукт показывает, и на свой рот показывает, и ручки молитвенно складывает – очень понятная пантомима! Викрам рассмеялся и велел казначею удовлетворить обезьянье прошение.

Обезьяна фрукт ухватила, в полсекунды его сожрала, косточку на пол выплюнула и в окно слиняла. Животное есть животное – никакой от него благодарности, только мусор на полу. Но казначей к этому мусору пригляделся внимательно и сказал по-древнеиндийски: "Ох, ни фига себе!" И поднял косточку, и тщательно обтёр её от обезьяньих слюней, и за пазуху упрятал. А когда все граждане разошлись, показал её Викраму. И тут уж и Викрам сказал: "Ох, ни фига себе!" Потому что на самом деле это был рубин. Размером примерно с манговую косточку, или около того.

Полезли они с казначеем в нычку, расковыряли остальные фрукты. И в каждом вместо косточки оказался здоровенный драгоценный камень! Казначей прикинул их суммарную стоимость и сказал: "Ваше Величество, а ведь это примерно четверть нашей казны!"

В общем, на следующий день, когда бабай пришёл, Викрам со своего трона сошёл и приветствовал его глубоким поклоном. И велел выйти из зала всем, включая охрану и казначея. И остался с дедом один на один, и спросил:

- "Кто вы такой, о почтеннейший? Как вас зовут? И почему вы дарите мне такие дорогие подарки?"

Старик ответил:

- "Я человек. Зовут меня Виджай. И я не дарю тебе дорогих подарков. Это всего лишь бесполезные камешки. Из них не построишь дом, ими не вымостишь дорогу - вся их ценность порождается твоим умом, который привык считать их ценными. И пока твой ум забавляется безделушками, истинные сокровища остаются для него недоступными".

Викрам согласился:

- "Да, это верно. Мой ум привык считать эти безделушки драгоценностями, и у моего казначея такие же привычки, и большинство моих подданных мыслит примерно так же. Вы, просветлённый, могли бы поведать нам об истинных сокровищах – но вы приходите молча и уходите молча, и оставляете здесь эти бесполезные камни. Почему вы так поступаете?"

Виджай сказал:

- "Все эти дни я оставлял здесь только фрукты – и ты даже не смотрел в мою сторону. Вчера ты обнаружил в них рубины, сапфиры и алмазы – и сразу захотел говорить со мной об истинных сокровищах. Но скажи мне, Викрам: заинтересовали бы тебя мои истинные сокровища, если бы во фруктах не оказалось бесполезных камней?"

Тут Викраму стало стыдно. Вроде бы, царь царей - а выставил себя тупым жлобом! Повёлся на блестяшки, как та обезьяна на фрукты, и ни разу не разглядел, какой мощный мудрец ему визиты наносит!

И Викрам сказал:

- "Простите меня, Шри Виджай Гуруджи! Мой ум переполнен суетой и неспособен отличить подлинное от мнимого. Меня считают мудрым, но сегодня вы показали мне, чего на самом деле стоит моя мудрость. Я виноват перед вами. Чем я могу искупить свою вину?"

Виджай ответил:

- "Ты виноват перед самим собой. Боги одарили тебя щедрее, чем любого из смертных – но и эти щедрые дары исчерпаются, если их не приумножать. Уже сейчас ты поверхностен и недогадлив – а через десять лет станешь рассеян и туповат – а ещё через двадцать будешь непонятливым и глупым. Но сам ты это не заметишь – ты по-прежнему будешь считать свой разум совершенным, и придворные подхалимы будут превозносить твою мудрость, обманывая и обкрадывая тебя на каждом шагу. И каждым своим деянием ты будешь портить свою карму, ибо глупость – мать всех грехов. Вот конец пути, по которому ты идёшь, и вот в чём ты виноват перед самим собой. А передо мной ты ни в чём не виноват, об этом можешь не беспокоиться".

Тут у Викрама аж внутри похолодело: ведь старик во многом прав, если не во всём! Ума у царя царей за последние годы явно не прибавилось. И уже не раз он за собой замечал, что временами морозит явный тупняк, во многие новые темы вникать обламывается, а в некоторые просто уже не врубается. И хоть бы кто-нибудь ему об этом намекнул – так нет же! Все кругом долдонят: Викрам премудрый! Викрам гениальный! С таким коллективом и точно мозги на помойку отнесёшь – не сейчас, так через десять лет однозначно.


16 сентября некоего года, в приемный покой доставили крупного партийного чиновника. Все отделение на ушах стоит. Срочно вызвали из дома наших светил медицинской науки, короче – полная боевая тревога. Или шухер по народному.
Ну и кто тут козел отпущения будет? Конечно я, дежурный врач, которому всегда везет и зарплата у которого аж 120 рублей.
В пять минут уже стою на входе, как камердинер, и двери открываю пребывающим светилам. И принимаю от них, вальяжных и надутых, щедрые подарки презрения, брезгливости и недоумения: шо мол за морда тут им не кланяется в пояс.
А тем временем весь второй этаж вместе с больными, лежачими, ходячими и ползающими из своих палат был выдворен в корридор. Сердобольные нянечки с кипами нового постельного белья, блестящего как фольга от шоколада носились менять всем постели. А то как же. Партия к ним явилась. Лично.
Я вслед за светилами науки поднимаюсь. Ввожу в курс дела попутно. Ну и страху нагоняю на них. А как же. Сам Сан Саныч, говорю, прибыли. Оруть страшно. Всех под трибунал отдать грозят. Погоны нахрен со всех посрывает …ну и в таком роде. На последней ступеньки и мои вальяжные притихли. Даже ростом стали как бы меньше.
Но и я такого не ожидал. Картина маслом.
По коридору ползают больные в одном исподнем. Между ними «утки», извините с экскрементами, которыми они кидают в своих больничных нянек. Повсюду холмы грязного постельного белья благоухают не меньше чем те же самые «утки». Короче, Содом и Гоморра накануне ревизии.
Мои светила тут же впали в ступор. Почти в кому. Стали у входа и замерли.
Сам не помню, как я их прогнал через весь коридор. От пинков в их зады нога два дня потом болела.
Но мне за это ничего не было. Никто меня и не вспомнил ни разу. А что там было в операционной – затрудняюсь сказать. После мой знакомый реаниматолог чуть рассказал мне фрагменты. Но едва ли не по слогам. Оказалось, что общего наркоза сделать не могли и оперировали под местным. Потом оказалось, что новокаин на чиновника вообще не действовал. И он так орал, что половина медперсонала тут же тихо помешались. Многие ходили, как сомнамбулы и пели церковные песни. Один профессор придя домой тут же застрелился.
А чиновнику всего навсего удалили аппендицит. Он выжил и поправился. Говорят, что после стал консулом в какой-то африканской республике. А еще говорят, что очень врачей любит и снабжает их всякой медаппаратурой и лекарствами, как нигде в другом месте планеты. Но очень он не любит вспоминать времена, когда был куратором горкома КПСС по минздраву.







На улице почти полная Луна и сбоку яркий Юпитер сияет. Аллея вдоль дома в виде арки, образованная ветвями старых лип. Поэтому неба совершенно не видно и свет фонарей едва пробивается сквозь густую листву. Теплая романтическая ночь, будто специально для «лямурных» гуляний создана.
Наверное и в озере столь же теплая вода. Но мои ночи далеко позади, и туда никаким транспортом уже не попасть. Всему свое время. Да и небыло таких ночей и вечеров. А если и были, то очень редко. Холоднее было в мои времена, но кто это замечал.
А вот одну такую ночь я запомнил. Давно это было и очень далеко. Я стоял на мосту с какой-то барышней. Подружкой моей сестры. Но ее я не помню. А вот огромную Луну восходящую ровно вдоль моста и купол звездного неба – это да, впечатлило. Видимо тоже был август и ночь была бархатной. Под Луной серебрились в лунном свете кипарисы, тутовые кущи и клена, скрывая маленький южный городок.
Остров, на котором располагался этот городок, обтекали две широкие реки – Бузан и Маячная. Особенно широк был Бузан. Километра два. Однажды я его переплыл и опять оказался на острове, но уже другом. А за ним снова река. Все они тянулись к морю.

Но мне тогда все «лямуры» были до лампочки. Зря барышня страдала. Мордашка была у нее довольно симпатичной. На взглянув на нее мельком я не только знал ее мысли, но и увидел ее будущее. Впоследствии все так и сбылось, как я себе представил. В 17 вышла замуж, в 18 родила, в двадцать растолстела как бочка, стала сварливой и тупой бабенкой с отекшими глазками, некогда большими с чистым удивленным взглядом, но ставшими маленькими белесыми пуговками.

И я точно знаю, что вот она никогда не помнила этой ночи. В ее маленьком умишке, ночь, это когда надо спать. Или самой или с кем-нибудь. И второй вариант вовсе не обязательно воплотившаяся мечта той юной барышни, изнывающей от своих индийско-кинематографических вожделений.

Сестра меня после назвала черствым дураком. Теперь, я знаю, так она не считает.
У самой судьба сложилась совсем не так, как ей мечталось. Иллюзии давно развеяны, а их место заняли возрастные болячки и стойкое разочарование.

Бог знает, почему из поколения в поколение все девицы проходят через эту арку розовой мечты «о счастье». У мальчишек такого не бывает. Или очень редко. Все примерно знают, какая реальность их ждет; армия, работа, семья, дети, неизбежная старость и смерть, если повезёт, то естественная.

Вот и живут они терпеливо со своими, некогда очаровашками, но превратившимися в сварливых жаб, вечно усталыми и недовольными.
Мужикам проще, - говорят бабы между собой. Что ему надо? Отпахал, выпил с такими же горюнами, пришел и спать завалился.
Мало кто из них догадывается, что и пьют они, чтобы погасить свое трезвое сознание, которому от природы мечты не свойственны. Мужчинам не положено мечтать. Он всегда настороже. Хотя и не замечает этого.
Вот и мрут мужики раньше, потому что многое в своих сердцах держат да молчат. Им и плакать не положено. Только терпеть.

А уж терпеть много достается. Даже тому, кому повезло не попасть на войну или в тюрьму – иного хватает. И тяжелый труд; на заводе, фабрике, в поле… конечно и женщины могут там же вкалывать. Но разница есть. И она в том, что мужской ум пусть и не всегда явно, но в творчестве. Он чутко замечает все неправильности, несправедливости в жизни. Многие рано ломаются. Плюют на себя ибо перестают верить в перемены и в свою нужность. А если и в семье ему нет понимания и поддержки, тут уж и подавно причина. Но это те, кто слаб по натуре. Сильные мужики остаются в армии, где они меньше всего зависят от семьи. Или выбирают такие профессии, которые требуют частого отсутствия дома. Это моряки, летчики, геологи и прочая братия служащих, но не чиновников. А судьбы мешают всех в своем броуновском беспорядочном движении, создавая разнообразное однообразие жизни.

Да уж. Вот такие извилистые мысли иногда приходят к ночи. И надо бы просто лечь и уткнуться в подушку. И не ждать ни вещих, ни просто снов абсурдных. А просто небытия. На несколько часов сокращая ленту своей жизни. А уторм поставить на плиту чай, и пока он закипит, читать свой гороскоп, который тебе услужливо подкинули и тупо улыбаться. этому. Потому что ценность не в правде, а в приятной лжи. А еще и потому, что мало кто знает, что лжи вообще не существует. А существует бесчисленное количество вероятностей. И любая из них где-то существует.