Гудел ветер. Поскрипывали ставни. В очаге трепыхался огонь, пятном света разгоняя мрак небольшой комнаты. Больше холодную тишину не нарушало ничего.
Вераниэль поежилась под шалью. Долгая зима подходила к концу. Очередная. Очередная зима в чужой стране. Она ненавидела эти вечера. Вечера, когда прошлое оживало, выступало из углов причудливыми тенями, отражалось в пламени… Когда надежда продолжала теплиться, как искра в угольке…
Эльфийка протянула руку и помешала угли. Если бы и от мыслей можно было избавиться так же легко. Но память не уходит. Память сдавливает, как сдавливает холодный металл на запястье. Синие камни браслета мерцали в полутьме. Синие, как ЕГО глаза.
Дети ничего не спрашивают. Дочь молчит, сын говорит, что все будет хорошо, улыбается. Все держат в себе, как ОН. Под пыткой не сознаются, что они думают на самом деле. Вот и сейчас Эйвинд остался в Академии, лишь бы не чувствовать этот очередной вечер, не видеть, как мать будет вспоминать. Дочь все больше отдаляется, находит утешение в чужой религии. Только она, Вераниэль, нигде не может забыть. Ехать сюда, в ЕГО страну, наверное, было ошибкой. Но больше было не куда. А он не вернется…. Столько лет… уже не вернется… но искра горит в угольке.
Негромкий, но уверенный стук в дверь. Полночь. Кому она понадобилась? Вераниэль встала с кресла, поудобнее запахнулась в шаль и взяла подсвечник. На длинных светлых волосах запрыгали звездочки. Легкой походкой эльфийка выпорхнула в прихожую, поставила подсвечник на небольшой столик, на всякий случай приготовилась пустить в ход магию и отодвинула засов.
Сырость, ветер и мелкие капли раннего весеннего дождя ворвались в приоткрытую дверь. Силуэт за порогом поклонился. Свет от свечей выявил краешек черного плаща, белую рясу. Жрец?
- Простите за поздний визит, миледи, - сказал ровный, бесцветный голос почти без интонации. – Но в храме нужна ваша помощь. Раненому требуется осмотр.
- Мне надо собраться, - что бы это ни было – поможет какое-то время не думать. – Войдите, святой отец, я схожу оденусь.
Жрец без лишних слов вошел. Последователь богини смерти. Видимо, раненый совсем плох. Какой странный взгляд у этого совсем не старого ария. В неверном свете свечей он кажется неживым. Хотя, орден Хель – мрачный орден. Жизнелюбия от них ожидать не приходится.
Вераниэль сходила в комнату, надела теплую накидку и тяжелый плащ, захватила сумку с элексирами и инструментами и вернулась в прихожую. Жрец даже не пошевелился за это время. Не сказав более ни слова, он вышел в ночь.
Промозглость кое-где разгонял свет факелов вдалеке. Идти было тяжело, ноги утопали в снежной каше. Вместе с дождем падали снежинки, ветер задувал их под капюшон плаща, но горную эльфийку холодом не испугать. Жрец идет рядом пружинистой походкой воина. Какая она рассеянная, даже не спросила его имени. Мало ли… хотя, кому она здесь нужна.
Арии все такие разные. Кажется, гораздо разнообразнее, чем альвы. Правда, возможно, она просто слишком долго прожила среди них. Вот этот идет рядом, как стена с тяжелой каменной кладкой. Отстранен, закрыт, заперт, ключ выброшен. И это пугает, потому что изнутри может вылезти все, что угодно. Но бывают и другие…
… Рядом срывается вниз водопад. Широкая мальчишеская улыбка, озорной взгляд. Внутри огонь и страсть. Как же он упивался каждым мгновением жизни!
- Ты меня любишь? – провокационный вопрос. Сейчас опять выкинет что-нибудь особенное. Альвы бы никогда…
- Конечно, милый.
Улыбка еще шире, а глаза сияют. Сдергивает с себя колет, стремительно разбегается… дыхание перехватывает испуг… исчезает из видимости.
- Люююююбиииииишь! – летит вниз крик. Сумасшедший! Здесь высоко! Всплеск. Отсюда хорошо видна чаша водопада и пена, образованная бурлящим потоком. Всплывает в нескольких шагах от него, и по пещере заметался восторженный крик.
Ступеньки, ступеньки вниз, очередной поворот… стоит, улыбается. С него течет вода, а он улыбается. Черные волосы облепили смуглое, загорелое на горном солнце, лицо. Сапфиры глаз, и жадность губ, плетенье рук, дыханья жар…
… Стоит, облокотившись на очаг, руки скрещены на груди. Смотрит на огонь. Всегда так стоит, когда что-то решает. На лбу еле заметная вертикальная морщинка. Ему не легко.
- Я вернусь, - говорит твердо, пылко, но за этим прячется мука. – Слышишь, вернусь.
Поднимает голову. Смотрит двумя озерами.
- Я избавлюсь от этих кошмаров, докажу ему, и мы уедем.
Подходит. Встает на колени. Глаза в глаза.
- Он не посмеет сказать, что ты вышла замуж за безродного. Мой отец был не последним арием Камелота. И мой долг перед тобой вычеркнуть часть прошлого, чтобы не просыпаться больше ночами с криком. Милая, это мой долг. Но я вернусь, и мы уедем.
Вот и объясни ему сейчас, что ей все равно, что про нее скажут. Для нее важно здесь и сейчас. Но он не может. Ему не нужна подачка, случайность или кража. Он должен завоевать. Ему тяжело, но по-другому он не может…
Он ушел, а почти на следующий день она узнала, что у них будут дети. Почему не удержала, почему? Звон колокола ворвался в воспоминания и вернул в настоящее. Полночь. Вот и громада Пантеона. Они уже минули ворота, а она и не заметила. Холодный, как эта ночь, жрец молча провел ее в помещения и остановился у какой-то комнаты.
- Сюда, - глухо прозвучал его голос, оттолкнувшись от толстых, безликих стен. Вераниэль кивнула и толкнула дверь.
Маленькая келья. В углу горит небольшая печка, напротив нее кровать. На ней шкура. Между ними довольно большое окно. Ставни раскрыты и в нем то исчезает, то появляется просвечивающий сквозь облака лунный свет. Жар света печки, холод лун и полумрак. У окна съежился темный силуэт. Раненый, а сел.
- Господин, мне сказали, вы нуждаетесь в осмотре, - она делает пару шагов вперед. Ее голос одиноко звучит в мертвой тишине. Темная фигура вздрогнула, будто по ней прошел озноб. Медленно поднимает голову и поворачивается. Какое бледное и изможденное лицо… Что же надо делать с человеком… или альвом? Темные волосы растрепались, он сидит, скрестив руки на груди. Какие черные глаза… так смотрят, холод бежит по спине. Он в тени, на него падает только лунный свет, придает чертам полупрозрачность и мертвенность.
Вераниэль застыла, смотря на незнакомца.
Поднимается. Высокий, худощавый. Встает тяжело, неверными движениями. Руки трясутся, ему трудно стоять. Делает шаг, входит в круг теплого света. Камзол изношен и протерт… Смотрит.
У нее пересыхает во рту.
Глаза не черные. Они синие. Сапфиры глаз. Потухшие сапфиры глаз… НЕТ!!! Взгляд раненого волка, приползшего умирать. Молчит. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!! Синие озера стали еще глубже, как и морщина на лбу. Морщины… Еле стоит, боится что-нибудь сказать. БОГИНЯ, ЧТО ЖЕ С НИМ СДЕЛАЛИ!
- Я… - тоскливый взгляд бегает по ее лицу, словно стараясь запомнить каждую черту, или наоборот вспомнить, в них блестят слезы, убитый голос. – Я вернулся, но… - что «но», богиня! что «но»!!! вернулся! Проклятие, что же она стоит! Он добавляет шепотом. – но я больше не я.
- Что! – она не спрашивает, она кричит и рыдает, - Что! – он стискивает зубы от душевной боли, слезы льются из глаз, протягивает руки, прижимает к себе со сдавленным стоном. Он же ранен. Шепчет «прости», шепчет «ты», шепчет «без тебя я… умер». Слезы смешиваются, он целует. Горячий, у него жар и лихорадка. Смотрит в глаза, заваливается в сторону, падает на бок на кровать. Она рядом, поддерживает голову, гладит руками чужое, родное лицо. Он пытается сесть, заходится страшным кашлем, хрипит:
- Пойми, я… я… даэр.
Где-то внутри холодеет. Что он говорит? Как это? О чем он? У него лихорадка! Руки разглаживают волосы, обнажая заостренные уши. Не может быть, наваждение. Где-то внутри холодеет. Но главное звенит в голове: «Вернулся! Вернулся! Все будет хорошо!»
- Ты здесь, все будет хорошо, - говорит она. Он смотрит. Глаза черные, измотанные. Смотрит долго, о чем-то думает. Прижимается обессиленно, затихает. Дыхание постепенно выравнивается.
Его голова на ее коленях. Она нежно гладит его черные волосы и тихо шепчет:
- Все будет хорошо.