Будет в сердце огонь, будут мысли чисты,

И однажды они не дадут нам смолчать -

Может, я идиот, но рассветы весны

С изначальных времен спят на наших плечах.

Хельга Эн-Кенти

Сегодня вечером к нам нагрянул дядя Леша - вечно молодой, активный, компанейский, шебутной друг семьи, друг папиной юности. Они жили в одном дворе и остались вчетвером друзьями на всю оставшуюся жизнь. Друг этот успешно занимается строительством и отделкой, работает постоянно в новых городах, наезжает раз в несколько лет, всегда импозантный, в хорошей одежде, очках, с дорогим телефоном - но родной, улыбающийся, смеющийся, подливающий себе и другим, отчаянно жестикулирующий...

Пришел, размахивая руками, рассказал о своих последних похождениях, расспросил нас, одновременно вызванивая других знакомых, наливая, выпивая, закусывая и говоря комплименты. Тост за тостом, слово за слово - я предположила, что он Наполеон (не знаю, наверное, из-за жестикуляции и рассказов о своих достижениях) и мы прошли соционический тест (дядя Леша - Гюго, Даша - лох).

Весь вечер грузила ребят (его и отца, но так хотелось называть их ребятами) соционикой. Весь вечер мне казалось, что на дворе восьмидесятые, мы - бесшабашные студенты, у нас тут - вино, закуска, гитара, разговоры о разном, и вся жизнь впереди. Он сетовал на то, что мы так редко собираемся ("Говорим, что всегда успеем встретиться - и не встречаемся"), звонил всем и рассказывал про то, что он этико-сенсорный экстраверт, показывал нам коллекцию звонков на своем телефоне, которой очень гордился.

А ведь ничего не изменилось. Раньше мы жили в другой квартире, четырехкомнатной, богатой, с высокими потолками, двумя балконами, кучей мебели, хорошо подобранной в тон, шторами, с нами жили папины родители - теперь мы в маленькой паршивой двухкомнатной без ремонта, без занавесок, с голыми лампочками, обшарпанными стенами, разнокалиберной мебелью, без бабушки и дедушки - но все с той же кучей книг и с той же атмосферой. И люди все те же самые, и папа, и мама, и их друзья - все в свои сорок пять такие же, какими были в шестнадцать. Конечно, время идет, люди стареют и полнеют, все серьезные, семейные, все где-то работают, вертятся, пытаются выплыть, кто-то добивается успеха, кого-то вытаскивают, все стали тяжелее на подъем... но ничего не случилось, и мы снова в порванных джинсах. Слышишь, была война или видел в квадрате сырость, или это она в клетчатом пончо - но ничего не случилось.

Все было проятно, весело, и как-то так легко-легко, несмотря на то, что вещи, о которых мы говорили, не всегда были приятными и легкими, и жизнь у каждого полна и конфликтов, и проблем. Молодость, дружество, родство душ - это лучшее, что у меня есть; это то, от чего у меня на глаза наворачиваются слезы. Это то, перед чем меркнут все невзгоды и проблемы, то, что заставляет чувствовать себя живым, несмотря ни на что.

...Через несколько часов дядя Леша ушел, оставляя после себя, как студенческая пьянка, чувство бесконечного горизонта, легкой разбитости и полного счастья.