Привет всем. Из далекого провинциального городщка к вам с пожеланиями местный автор. Проза. Рассказы, точнее детские сказки, Одна книга издана в местном издательстве.
Другую только что с проклятиями и переустановками Ксерокса напечатал в двух экземплярах.
И что с ними делать не знаю. И если так дела и дальше то тогда вопрос встанет а зачем все это. А этот вопрос встанет и третий появится, типа что наша жизнь.
И тем не менее хочу просто так выкинуть свой рассказик, про свой город. Я уже давно тут живу и поэтому право имею писать то, что вспомнится...
Итак
Белые страницы нашей истории
Белые страницы или пятна есть почти во всех учебниках и мемуарах современной историях. Ну, а в нашей, тем более. Да вот, к примеру на вскидку
Представьте себе белое-белое поле все усыпанное снегом. И снег этот уже по колено. И вот под этим белым покрывалом скрыты нескончаемые ряды зеленой свеклы, которую надо к Новому году вырвать красными от холода руками и доставить на какую нибудь переработку.
И до нового года осталось всего лишь три недели.
Тем более мы знаем, как пишутся наши истории. Обычно тут военоначальники в мундирах, или доктора добрые и в белых халатах. Либо же учительница с охапками сирени или тетрадей по русскому языку.
Но, нет моя белая истории будет касаться тех людей, которые обычно называют дураками, придурками сумасшедшими, а по научному дебилами, олигофренами и неадекватными людьми, требующие медицинского обслуживания. Сейчас деньги у государства есть и таких изолируют. Или выбирают куда нибудь
А вот во времена моего детства они жили рядом со всеми. И в моих воспоминаниях детства они занимают значительную часть.
Вот к примеру у всех нас случилась эта самая пресловутая секс революция. Но еще за целую пятилетку до этого наша Лера с «Сахалина» зимним деньком стояла напротив проходной машзавода и бодро адресовалась к женщинам, которые спешили на работу.
Мужчины пересмеивались, женщины молча проходили мимо и вперед, чтобы высмеяться уже на работе.
А говорила Лера с Сахалина вслух и конкретно про те самые дела, что через две – три пятилетки широкой струей прольется на нас, на листы глянцевых журналах, заговорит устами телами ведущих журналисток и все звезды будут похваляться своим умением и количеством жен или мужей. И выстроятся на подиуме пятьдесят отборных блондинок, готовых на все…
…на все то, что громкогласно предлагала Лера с Сахалина. Но так как выпал довольно глубокий снег, то все ходили по тропкам и все, что вели с улицы Петровской и Октябрьской все они огибали место, где непреклонно стояла сама Лера с Сахалина.
Вокруг этой дурочки была нетронутая снежное поле, а в нынешнее время эта целина глубоко утоптана и немало наших кумиров повалялись на ней.
Обсобчоковали, обканделили и обханговали и обмалахали вместе со своими конями киркоровым, прохоровыми и прочими баскими красавцами. И выходит Лера с Сахалина была их глашатай.
Как тут от улыбки не удержаться, ай да Лера, ай да глашатай нашей сексуально свободы.
С другим представителем шебекинской дурковатой элиты я сталкивался в своей жизни тоже часто, земляки не дадут соврать.
Его звали Коля Пенкин. Вот почему, когда я поначалу вспоминал, смотрел или слушал своего хорошего, до сердца, певца, я не мог не вспоминать и мое знакомство с таким роскошным типом как мой Коля Пенкин.
По моей жизни довольно часто мне и я сам говорили так: «Ты что Коля Пенкин», в смысле того , что делаешь не так.
И совершено зря. Коля Пенкин имел немалое для меня значение по графе «самое важнейшее из всех искусств является кино»….
Да он и одет был по всем правилам кинематографического искусства, галифе и сапоги, полувоенный френч и вот на этом фоне посреди простого русского лица торчит курносый нос с двумя круглыми отверстиями весьма приличного размера. Ну, как тут не обратить внимания и не улыбнуться.
Это он, выходя из зала кинотеатра Химик, что напротив бывшего химического завода , а там была такая особенность, что выходящие зрители шли по пандусу мимо тех кто покупал билеты. И там я в этой страшенной очереди, все хотели увидеть фильм, которую предрекали большое кинематографическое будущее и я боялся, что билетов не достанется.
И когда Колю Пенкина спросил как фильм, Коля остановился, крутнул пальцем в правой, ближе к будущим благодарным зрителям, ноздре и сказал одно слово: Поедят.
Ну и что же!! Билет мне достался, и фильм, как я убедился попозже, был и в самом деле из категории «Поедят»
А еще у нас на машзаводской стороне был такой великолепный тип «мачо» Ваня Хнуля.
Хнуля его звали из того, наверное, что он гнусавил и не замечал этого. Работал он дворником и вся площадь перед бывшей конторой машзавода по утрам была в полном его распоряжении. Он брал с собой две метлы, на случай, что одна сотрется или сломается и мел так истово, что можно было удивляться, тому, что он не делает никаких перерывов. Для него оказывается работа это было святое!
И вид он имел богатырский, руки ровные толстые и уверенные, сам небольшого росточка, но крутая выпуклая, как у голубя грудь, была сама себя шире. На ней фартук лежал ровно, без складок, как на письменной столе. И тело у него было крепкое, как дубовая доска
Посему было весьма разумно вручить этому боевому упругому телу метелку, а не кувалду, или лом. Работу ему выбирали не по рукам, а по голове.
Именно эта голова ему и говорила, что раз он дворник, то все должно оставаться чистым и хорошим, как и раньше. Вот поэтому он и не любил всего нового, всего того, что меняло раз и навсегда установленный порядок.
Так вот самое главное про него. Площадь у нас была какая то скособоченная, а так как на ней были обширные малые и большие выбоины, иногда доходившие до самой земли, то вся площадь, особенно если глядеть сверху из конторы сверху, напоминала карту конкретную карту Сталинградского сражения…
И в соответствии с плакатом, который был посвящен десяти сталинским ударам Ваня мел конкретно и по плану.
Вначале удар ниже излучины Волги и лишь после навстречу, где весь мусор подхватывался в ведро. Сколько ему не говори, что нельзя так мести, людям навстречу, Ваня не принимал во внимание.
Но были у него и еще плановые заскоки.
К примеру, в тяжелую пору Ваниной Хнулиной жизни, когда вдруг в связи с реконструкцией общезаводской проходной его ящик со всеми принадлежностями как то метелки ведра, огромный спецсовок, — все это чохом взяли и отвезли в другое место в третий раз.
Разумеется, что это опять не понравилось Ване. Он ругался и выбрасывал свое хозяйство из ящика, чтобы все стало на свои места. На него страшно было смотреть, а стоять тем более, слюна бразгала на два метра.
И вот в это время появляется и сам, как говорили двадцать лет назад, «прораб этой самой перестройки», и его нелегкая понесла прямо к Ване, прямо к разбросанным посреди новой площади метелкам и веникам. Уже мчались к новому директору, шестерки на окладе, но было поздно.
Директор самолично вступил в тактичный разговор с представителем рабочего коллектива.
А у Вани Хнули к этому времени уже был опыт контакта.
Это женщины оторвы из литейного цеха на праздник аванса хором доводили бедного Ваню до белого каления. Своими рассказами о жизни, о любви, о том, что надо делать прежде всего. Ваня всегда сатанел до трех метров от этого женского хора, а тут всего какой то директор. Пусть из самой Москвы.
Ваня поворачивается к нему и коротко посылает его туда, куда учили ребятишки, правда постарше чем я был в то время, да еще с прононсом.
Директор цепенеет. Вся его московская реформа проваливается с треском. Опять у нас будут низкие зарплаты, в темных бытовках полно крыс и тараканов, а по воскресеньям будем убирать в подшефном колхозе свеклу и силос на кукурузу…
Либо резать веники из вербы на корм скотине в самую зимнюю пору, когда снегу по колено.
Слава Богу, подбежали оплошавшие шестерки и все объяснили. Да и впрямь не стоит с ним, дураком, связываться, опять пошлет, хоть ты и директор. Ваня Хнуля, что тут говорить. Отстояли перестройку, а ящик вновь поставили на прежнее место.
Директор и в самом деле вскоре уехал в Москву свою, машзавод тут был как площадка для карьерного старта, женщины опять получали аванс, а Ваня Хнуля мел новую площадь, на которой стояла уже три новых плаката с официальными призывами.
И последняя насколько я помню, общегородская примечательность Женя Барканова.
Все никак не могу вспомнить на какую ногу она была хроменькая, но ходила она быстро, деловито, имела фигуру скособоченную, но всегда чистенький платочек на голове, повязанный по больничному.
Бежит, потом остановится около меня и быстро спросит.
— Ну что Витька, как дела? Как мать?!
Помню меня так это бесило, обижало, я не говорил с ней посылал матом, когда повзрослели и меня научили, что делать, и ничего, она постоит подождет своего ответа и умчится в любую сторону.
Это я уже потом сказал ей.
— Да так, Женя. Вот армию отслужил и приехал домой, И что делать не знаю. Наверное, на машзавод.
И она Женя Барканова умчалась от меня в свой очередной раз. Я уже знал, что она всех Витьками называет. Но меня то она называла правильно!!
Ускакала она тогда от меня навсегда
Теперь таких вот нет. Уколами, химией, домами инвалидов и престарелых из таких делают или овец или траву. Они пропали, как пропали плакаты с партийными призывами. То ли у нас доброты стало поменьше, то ли химии и физики побольше.
Пропали все мои дурачки и дурочки. Как пропали и их могилки. Где, когда, кем — ничего не известно и никогда не узнаешь.
А ведь хотелось бы их побаловать и придти каким нибудь весенним днем, чтобы положить на их могилки все мои богатства, которыми я владел в детстве.
Это патрон от немецкого Парабеллума, связка пескарей, которых я наловил с друзьями, или двухлитровая банка с лесной земляникой.
Или кадры с плывущей рыбой, когда запустили завод ПЖС.
Либо же другие кадры, когда в Ржевском лесу мы нашли три мины, сложили их в кучку, а четвертой кидали сверху.
Но мы не совсем были совсем уж придурками, мы прятались за стволом небольшого деревца и по очереди.
Ну кто же тогда как не мы сами и были настоящими дураками !
Оказывается, надо было подвесить самую большую мину на веревке, а ту веревку поджечь, чтобы мина упала непременно зеленым взрывателем на стальную кучку.
А мы бы тем временем сидели за кустами в небольшом окопчике и смотрели бы, как горит веревка…
Эх! и гнал бы нас своей новой любимой метлой Ваня Хнуля!
До самого бы мелового белого карьера. А то бы мог и сверху камнями кидаться, чтобы не дразнили….
Ваня Хнуля боялся высоты и поэтому в политику не лез, кидался издалека, но мы чувствовали себя в безопасности.
Земля наша будет вам всем пухом и любовью, которой так не хватает нам всем, особенно русским, особенно в нашем городке.
Как разделились когда то в революцию на три класса: буржуазия, мелкое крестьянство и комиссары-матросы, и потихоньку остались один на один, народ и чиновники вместе с политиками на другой стороне.
А новая буржуазия теперь уже вместе с комиссарами и матросами закорешилась…