[366x600]На фотографии мы видим брата и сестру. Фотография сделана фотографом В.Срывкиным. Училась ли где либо сестра сказать мы не сможем, а вот ее брат обучался в одном из старейших учебных заведений города, в Первой Рязанской Гимназии. И хотя фотография была сделана в 1903, когда вторая Рязанская гимназия была уже открыта(вторая “Губернская” Мужская гимназия была открыта в 1903 году), на фуражечном знаке мы видим – “РГ”.  Фуражечные знаки еще не успели поменять.

Первая Рязанская Гимназия была открыта в 1804 году путем преобразования главного народного училища созданного в 1796 по указу Императрицы Екатерины II. Работала  по Уставу учебных заведений подведомых Университетам. Гимназия в те годы бы была подведомственная Московскому университету. Для университета она была не просто подготовительным отделением а “ своим местным, областным  ученым  органом,  пользуясь  которым  он  узнавал  о  всех  выдающихся,  любопытных в научном отношении явлениях местной жизни”. Начиная с 1842 года, гимназия получила право выпускать учеников поступавших в Московский университет без вступительных экзаменов.

Рязанская гимназия по праву гордится своими выпускниками. Многие из них оставили очень интересные воспоминания об учебном процессе в ее стенах. Приведу небольшой отрывок из воспоминаний об учебе в гимназии поэта Якова Петровича Полонского. Полностью с ними можно познакомится в повести “Школьные годы”:

 “Утром классы начинались с 9 часов и кончались в полдень. После обеда с 2 часов и до 5-ти. Далеко по городу разносился призывный звонок со двора гимназии; был еще и другой звонок в виде колокольчика из-под дуги, в который звонил сторож, прохаживаясь между классами в начале и конце каждого урока (то же, что и теперь). В старой гимназии перед учителем стоял столик на небольшом возвышении; в новой гимназии -- кафедра. В каждом классе был надзиратель (из учеников). Он сидел первым на первой скамье; на следующих скамьях до самой задней стены сидели тоже первыми с правой стороны помощники надзирателя. Все они были выбираемы или самим директором, или инспектором, и выбор этот вовсе не зависел от баллов или от успехов. Так, у того стола, где я очутился, помощником был Кильхен (очень красивый мальчик) только потому, что директор знал семью его и, так сказать, был уверен в его благовоспитанности.

   Как надзиратель, так и его помощники обязаны были наблюдать за своими товарищами в то время, когда ожидался учитель. Нарушающих тишину и порядок они должны были записывать, и эти рапортички подавать или вошедшему учителю, или инспектору. Иногда на эти рапортички не обращалось никакого внимания, иногда инспектор вызывал виноватых, читал им нотацию и ставил в угол.

   Каждые полгода совершалась пересадка по счету баллов; но эта пересадка не касалась ни надзирателя, ни его помощников, хотя бы они по баллам своим и были понижены, они оставались на тех же местах.

   Во время класса тот, кому нужно было выйти, поднимал руку и, получивши дозволение, бежал на задний двор. Иногда в трескучий двадцатипятиградусный мороз бегали мы туда без шинелей и возвращались как ни в чем не бывало. Ретирадные места не отличались своею опрятностью, и все дощатые стены их были покрыты разными надписями -- мелом, углем и чем попало -- самого скабрезного свойства. Никто никогда туда не заходил; только раз гимназическое начальство пришло в великий конфуз, когда кто-то из прибывших ревизоров пожелал освидетельствовать и это, всеми заброшенное, из барочных досок сколоченное помещение. Нечего и говорить о том, что о теперешних ватерклозетах во всей не только Рязани, но и в Москве никто не имел ни малейшего понятия.

   Надзиратель самого старшего, седьмого, класса назывался уже старшиной и был, так сказать, надзирателем над учениками всей гимназии. Помню, как в рекреацию проходил он по всем классам, а иногда и не один, а со своими ассистентами, которые шли за ним, как адъютанты за генералом. Как нельзя лучше я помню повелительное лицо, поступь и осанку одного старшины К., перед которым мы расступались, прекращали драку и усаживались на места... Боже мой! какое это было лицо!.. Это был полководец, чем-то вроде Наполеона. Я тогда так и воображал себе, что он будет великим человеком. Но К. обманул мои надежды: он, как кажется, всю жизнь свою провел в московском клубе и всю душу свою отдал картам. Так ли ему повиновались тузы, короли и валеты, как мы -- для меня покрыто мраком неизвестности.”