Перрон, ты видишь меня, пока я ещё не вышла из вагона, и улыбаешься. Обнимаешь. Мы идём, а я не привыкшая и прячу глаза..
В твоём городе дождь и такое же серое небо, как в марте. Едем, и я опять ловлю в себе это странное ощущение, что стоит выйти из машины, и город сразу же просочится в меня. Он так близко. Не такой, как Москва, которая как будто покрыта пыльной полиэтиленовой плёнкой и не даётся; и большого труда стоит до неё достучаться, снять эту плёнку, чтобы почувствовать город. А Питер сам проникает внутрь. Здесь даже тротуары не такие высокие. Он как будто хочет обнять своими старыми тёмно-красными-серыми-жёлтыми домами с одинаковыми окнами.

Потом твой двор, особый запах подъезда, длинная квартира, половина комнаты - студия с рассеивателем и отражателем, чай с вафелькой на кухне, книжные стеллажи, в которые я тут же утыкаюсь взглядом и нахожу там много близкого сердцу и штук 8 книг по русскому. Полумрак и жёлтое одеяло. И пока мы под одеялом, дождь незаметно меняется на солнце.

Поэтому мы едем в Ломоносов, по пути постоянно видим различные указатели на Таллин, опасаемся "long vehicle", а я узнаю дорогу. Так хочется снайперов, и я откапываю в бардачке "Возлюбленную Шопена", которая на поверку оказывается "Неужели не я". Ну и что, я тысячу лет не слушала Сурганову. Мы едем, и мне хорошо. Снова дождь и снова солнце, мы гуляем по Ораниенбауму, который больше похож на лес, ищем оленей (их нет), зато есть огороженные лебеди в пруду. Ещё есть речка с камнями, которая напоминает мне, как я купалась в горной реке в Крыму. Ты фотографируешь меня, а я стесняюсь и говорю, что я ничего не умею.

Едем на пристань, смотрим на залив, по которому волны, как в море. Возвращаемся в Питер, слушая Ночных и обсуждая странные тексты песен с "SMS", я раскладываю все диски по правильным коробкам и делаю "относительно аккуратно" в бардачке.

Снова одеяло, ты спишь, иногда меня обнимая, а я дочитываю Грозовой перевал. Выключаю свет, и теперь ты спишь у меня на плече, у меня сердце в горле от нежности, и я глажу тебя по голове.

8 утра, теперь уже сплю я, под стук клавиш, но почему-то так сладко.. Мы долго бездельничаем, валяемся, опять пьём чай, и в итоге отправляемся в прогулку по питерским дворам, и я наконец понимаю, что же это такое. Мы идём и идём, постоянно снимая и надевая куртки из-за солнца и ветра. В этом дворе живёт БГ (я спрашиваю - что, прямо во дворе?), а там мы видим узкий проход непонятно куда, но ты не решаешься меня туда тащить, потому что присутствие бомжей несомненно. Периодически пересекаем улицы, и я хочу к воде, а ты говоришь, что в этом городе вода повсюду. Здания прилеплены друг к другу, это так странно, а когда какое-нибудь сносят, стены приходится отколупывать от другого. Мы идём мимо Казанского, по Невскому, слушая болтовню гламурных кис и разговаривая о военных патрулях. А потом - пышечная на Большой Конюшенной, и это очень и очень вкусно.

А вечером мы гуляем по стене Петропавловки, смотрим на Неву, и я определяю, что за купола тут и там, и где дом - я тоже определяю. Уже прохладно, но ты обнимаешь, и от тебя тепло. Гуляем по Заячьему острову, по зелёной траве, говорим о мотоциклах, сидим на лавочке недалеко от пионов, а город, между тем, своим холодным воздухом продолжает проникать в меня, я смотрю на трамваи и на людей и думаю о том, какой он незнакомый, и что здесь можно жить и любить..

Мы пьём кофе в кафе, а время - оно такое нечестное. Сначала застывает и куда-то исчезает, даёт ощущение невесомости, как будто в солнечном луче замерла пушинка. "Вчера" было десять лет назад, никакого "после" нет, а есть только сейчас, сейчас. Сейчас, здесь и ты. А потом пружина со звоном разжимается, и остаётся полтора часа до поезда, ты говоришь: "Не грусти", я улыбаюсь, а потом опять смотрю в сторону. Смотрю тебе в глаза и ищу в них спасения, и мне хочется никуда тебя не отпускать.

Состояние "с тобой" очень затягивает. Я привыкаю. Потому что ничего страшного не произойдёт, когда с тобой. Потому что спокойно и наполненно. А без тебя я теряю опору.

Я прошу тебя не идти так быстро на перрон, к вагону, потому что там - уже только прощание. А у вагона какие-то дураки-студенты поят пивом овчарку, а мы стоим, я обнимаю тебя и целую, но время уж не наше, не наше! И оно уходит, это не наше время. И ты говоришь, что совсем скоро приедешь, скоро-скоро, меньше чем через месяц.
Оборачиваюсь и улыбаюсь, ухожу в вагон, да, совсем скоро, но почему по моему лицу текут слёзы, а я прячу их от соседки по купе, глядя в розово-сиреневое закатное небо?

Еду в метро, на автомате перехожу на свою ветку. Сажусь, закрываю глаза и вижу Неву. Синюю, потому что в ней отражается небо.