Художник русский, рассуждает об итальянском искусстве. Конец 19 века, письмо цитирую:
"Вся архитектура эпохи Возрождения, представителем которой справедливо считается собор св. Петра в Риме, производит мало впечатления. ...Все в нем шаблонно, и ничто не напоминает “храма божия”. Галерейные картины теряются в орнаментовке языческого характера. Размашистая скульптура многочисленных папских гробниц бьет на внешний эффект — она вычурна и большею частью чувственна до соблазна, до порнографичности, простите, читатель. Это не преувеличение: в Сиене, в кафедрале [То есть в соборе.], живопись в главном иконостасе конца прошлого века, изображения многих ангелов — положительно порнографического характера. В довершение этого впечатления, во все время обедни, когда я рассматривал остатки средневековой скульптуры, мозаики и фресок, органист наигрывал самые плясовые мотивы, бесконечно варьируя их.
...
Решительно недоумеваешь, как все это хладнокровно переносят серьезные пожилые семейные католики. Ведь у нас светского журнала не выписало бы себе семейство с такими чувственными картинками, какие фигурируют здесь на плафонах и в капеллах христианских храмов. Непривычному глазу делается стыдно до невозможности, особенно если случится быть в обществе подростков.
Я увлекаюсь в чуждую область — мне надобно держаться искусства. О старом итальянском искусстве писалось много, много: оно разработано такими компетентными знатоками, что мне о нем без всякого ущерба можно промолчать. Оно рекомендуется всеми гидами; оно выкрикивается на улицах Италии даже мальчишками, предлагающими свои услуги иностранцам.
В музеях, в церквах, в старых и новых палаццо, везде, где только есть произведения счастливой эпохи Возрождения, драгоценной эпохи прерафаэлитов, перед ними вечно толпятся изящные джентльмены, чопорные леди, экономные серьезные немцы, оторванные от хозяйств и глядящие во все глаза только на своих мужей толстые немки. Все они с красными книжками и красными восторженными лицами добросовестно выхаживают все закоулки, отмечают, отсиживают, отстаивают терпеливо все звездочки Бедекера [Под названием “Бедекеров” с середины XIX столетия приобрели всеобщую известность путеводители для туристов, называвшиеся так по имени основателя этого издания; характерным признаком “Бедекеров” был стандартный красный переплет; звездочками отмечались в тексте произведения искусства, заслуживающие особого внимания туриста.], издают даже восклицания и вздохи, — иногда чтобы замаскировать зевоту и скуку, иногда чтобы порисоваться своею чувствительностью и вкусом.
По чистой совести, я нисколько не осуждаю этих порядочных богатых людей с просвещенными потребностями. Признаюсь, я больше осуждаю даже старое искусство. Самое старое — бог простит: оно наивно, келейно, непосредственно и часто очень искренне. А вот счастливая эпоха Возрождения — не без грехов.
...
Но было бы слишком тенденциозно утверждать, что стены эти бывают свидетелями только скуки и зевоты. О, сколько здесь пролито слез, восторгов чувствительными душами! Да, я воображаю, как восторженная душа, мечтавшая много лет увидеть эти мировые совершенства искусства (особенно северяне, освободившись и выбившись из жестких условий судьбы, из сурового климата), бывает счастлива, достигши их! Путешествие, перемена климата, беззаботная жизнь обеспеченного туриста, перемена впечатлений, удобные роскошные отели — такова подготовка к неизреченным созданиям искусства. И, наконец, вот они, перед глазами... О, сколько прибавляет настроение, расположение! Как усиленно ищет только хорошего расположенный зритель, как снисходительно не замечает он недостатков и фальши!..
Я невольно переношусь к противоположности — наша петербургская публика на наших годичных выставках. Под влиянием хандры, вечных дрязг и неприятностей, геморроев и катаров, вечного подчинения по должности, гнета совести и оскорбленного самолюбия она постоянно брюзжит на выставке: “А, так вот оно, “свободное искусство”, эти счастливчики, не служащие ни в каких департаментах, не подчиняющиеся никаким редакторам и издателям!” — “А это что? Посмотрите-ка, NN, ведь нога-то коротка! Ай да художники!” — “Ах, точно — вот так художники! — вторит NN. — И смотреть не стоит: да и в газетах писали, что ничего нет выдающегося...” и т. д.
Да, такое старое искусство не только не позабывается, оно даже пересоздается воображением новых людей, приурочивается к современности, как это часто бывает с хорошими доктринами философов и моралистов древности. Это очень хорошо и желательно.
Но нехорошо и нежелательно пренебрежение туристов к новому искусству в Италии, которое, со времени ее объединения, зацвело вновь совсем самобытными цветами. Подъем духа нации в шестидесятых и семидесятых годах отразился и на творчестве даровитого народа. Небольшие музеи, королевские дворцы, залы городских ратуш, провинциальных съездов приютили у себя картины и картинки новой итальянской школы. Эти новые музеи, не помеченные даже в гидах, совсем почти не посещаются иностранцами и игнорируются самими итальянцами. И между тем как музеи со старыми, ничем не интересными обломками казенного, старого Рима все разрастаются, расширяются, тщательно рекомендуются иностранцу за плату, — эти новые залы никому не известны; их надо отыскивать с хлопотами частных разрешений у особых должностных лиц.
А в этих новых коллекциях столько интересного, свежего, блестящего и колоритом и силой чувства, что невольно удивляешься такой малой известности этих перлов.
...
А сколько по всей Италии превосходных монументов деятелям последней эпохи объединения Италии! Сколько чудесных надгробных мраморных и бронзовых памятников в Генуе, Милане и других городах! Все эти люди представлены в современных костюмах — мужчины в пальто, пиджаках, женщины в шелках, кружевах и прочих туалетах нашего времени, что так презирается истинными жрецами искусства. Эти произведения новейшей скульптуры и живописи достойны целой особой большой статьи...
есть даже совсем без подписи авторов превосходнейшие статуи и целые группы из мрамора и бронзы больше натуральной величины; исполнены живо, натурально и с глубоким выражением. Не могу не упомянуть здесь о памятнике Оболенской [Надгробный памятник княжне М. А. Оболенской (мрамор) исполнен Антокольским в 1876 году. Оболенская изображена сидящей у входа в склеп.] на лютеранском кладбище в Риме, работы М. Антокольского. После долгого перерыва я увидел эту статую-оригинал на месте и был поражен ее красотой, поэзией и задушевностью. Лицо и вся фигура этой красивой девушки одухотворены неизъяснимым состоянием, совсем особым настроением, которому нет места на земле, в реальной жизни. Это мировая душа, отделившись от житейской суеты, чувствует в себе глубину и серьезность мировой гармонии.
Трудно и невозможно выразить словами истинные идеи и неуловимые ощущения, возбуждаемые цельными художественными созданиями... Да мне и некогда: я стремлюсь в Париж; мне хочется поскорей увидеть плоды последнего движения в искусстве — загадочный символизм, о котором я имел понятие только понаслышке да по плохим снимкам. ..."
Это Репин в 1893 году в письмах из путешествия по Европе распереживался так. Но затронул все животрепещущие вопросы иностранных и туристов, на мой взгляд.