[425x293]

Сербские четники и красные партизаны в 1941 году

"Дом, в котором нас принял Дража, был обычным крестьянским жильем. Называли его "Дом у пяти сосен", потому что поблизости действительно стояли пять хвойных деревьев. И внутри - обычная сельская обстановка" - так незадолго до своей смерти вспоминал Никола Йованович, бывший четнический офицер-разведчик, пришедший на Равногорское плато весной 1941 года. Дом, о котором идет речь, находился в сувоборском селе Струганик и принадлежал семье знаменитого сербского воеводы времен Первой мировой войны Живоина Мишича. Соблюдая строгую конспирацию, Йованович выехал из оккупированного Белграда поездом, сошел на маленькой станции Кадина Лука (между Лигом и Горним Милановцем) и отсюда, неоднократно проверяемый четническими патрулями, добрался пешком до Струганика.
В другом месте своих воспоминаний тот же Никола Йованович приводит живописные подробности, которые позволят нам ближе познакомиться с воинским бытом штаба равногорцев.
"Это было в Погорелице возле Чачка накануне предпразднования Рождества Богородицы (19 сентября 1941 года). Как сейчас помню, была пятница. Уверен, что дело было именно в тот день, потому что Дража по пятницам всегда постился. Мы находились в одном сельском доме. Посередине большой комнаты стоял длинный деревянный стол с лавками по сторонам. Во главе стола сидел Дража, справа от него майор Палошевич, слева подполковник Пантелич, за ним капитан Йоца Дероко, а дальше располагались, по чинам, все мы остальные". Обратим внимание на этот традиционный для сербского мужского застолья порядок размещения людей за трапезой. Именно так, по старейшинству и достоинству, рассаживали гостей еще в эпические времена Стефана Немани и князя Лазаря. "На одних была офицерская униформа, другие носили отчасти военную, отчасти сельскую одежду, а иные сидели во всем крестьянском. Кто что имел. Пока сноха хозяина дома носила вдоль стола полный горшок постной фасоли и каждому накладывала половником в тарелку, до меня от противоположного края стола доносились обрывки разговора. Речь шла о сотрудничестве с партизанами. Потом Дража поднялся. Встали и мы. Дража перекрестился, и мы вслед за ним, после чего он обратился к одному из нас:
- Читай.
Тот прочитал "Отче наш", и все мы еще раз перекрестились. И потом, когда сели за стол, я услышал, как Йоца Дероко говорит:
- Господин, полковник, а я бы с этими обезьянами и не разговаривал. Я бы их всех пострелял!
Не успел Йоца завершить, как Дража вдруг грохнул кулаками по столу, так что подпрыгнули наши тарелки.
- Послушай-ка, Йоцо, и вы все, дети мои, - сказал Дража строго, - здесь будет все так, как я скажу, а я говорю, что приму к себе всякого, кто хочет бороться. Запомните, будет так или с плеч полетят головы!"
Отрывок, кажется, неплохо вводит нас в курс событий той тревожной осени: к сентябрю 1941 года гражданская братоубийственная распря между верными королю Петру II Карагеоргиевичу четниками и партизанами Тито еще не началась. В штабе Михайловича еще обсуждается вопрос о возможном сотрудничестве. Но страсти исподволь уже закипают, и не только в стане равногорцев. Пройдет несколько недель, и капитан Дероко, любимец четнической молодежи, будет предательски убит партизанами во время совместной акции по освобождению от немцев города Кралева. И эта гибель запечатлеется в равногорской песне: "А Дерока, младог капетана, мучки уби банда партизана".
Но пока что Драголюб Михайлович остается твердым сторонником использования всех патриотических сил, независимо от их политической окраски, в борьбе против оккупационного режима. И это свое мнение он, как видим, отстаивает, даже прибегая к одергиванию слишком горячей молодежи. Так что было бы наивно составлять представление о его темпераменте только на основе любительских фотографий или мемуарных отрывков, авторы которых изображают своего вождя этаким благодушным и невозмутимым дядюшкой. "Чича Дража" мог быть и жестким, неумолимым командиром, ждущим от подчиненных беспрекословного повиновения. К тому же характер отношений с партизанами требовал, именно в эти сентябрьские дни первого года войны, особой выдержки и хладнокровия со стороны четнического руководства.

Первые переговоры

Как ни полагался мемуарист Йованович на свою память, она ему в приведенном выше эпизоде все же изменила. 19 сентября 1941 года Дража никак не мог обедать со своими офицерами в Погорелице возле Чачка, потому что в этот самый день в нескольких десятках километров к северу от Чачка, в уже известном нам сувоборском селе Струганик, в "Доме у пяти сосен" Михайлович принимал одну важную персону, прибывшую накануне из Белграда. Персону настолько важную, что дата встречи давно вошла в хроники войны.
Небольшое отступление: существуют данные (их опубликовал сербский исследователь Илия Павлович, живущий в США), что сразу после прихода на Равну Гору, еще до нападения немцев на СССР, Драголюб Михайлович через своих офицеров подполковника Бронислава Пантича и майора Велимира Пилетича начал искать связи с коммунистическими нелегалами в Белграде. Теперь, к 19 сентября, переговоры были наконец подготовлены.
Накануне Михайловича уведомили: с ним желает встретиться некий влиятельный коминтерновец-подпольщик. Якобы именно в его подчинении находится вся недавно созданная в сельских местностях Сербии сеть коммунистического вооруженного отпора нацистам. Этот господин, а точнее, "товарищ", передают, очень эффектно, почти как на сцене, разыграл вчера свое отбытие из Белграда. Со щегольством конспиратора высокого ранга он появился на столичном вокзале, одетый в шикарный костюм, в сопровождении двух изящных дам и священника. Говорят, одна из этих дам - его секретарша, а другая - жена, кстати, вовсе не первая по счету... Впрочем, кому какое дело, сколько жен у этого коммунистического паши. Важно понять, с чем прибыл сюда господин, точнее же, "товарищ", носящий странную фамилию, похожую скорей на партийную кличку: Тито.
Придется разочаровать тех, для кого чтение исторических хроник является лишь поводом для удовлетворения всеядного любопытства. Время не сохранило исходных документов, раскрывающих последовательность и содержание первой (и предпоследней) беседы, состоявшейся между двумя будущими смертельными врагами. Возможно, они, по взаимному согласию, и не вели протокол или стенограмму разговора. Вместе с тем свидетели встречи, и с той и с другой стороны, подтверждают, что в ее итоге была выработана договоренность о совместных военных действиях против общего врага. И о недопустимости инцидентов между партизанами и четниками, подобных тем, что уже, к сожалению, имели место.
Звонимир Вучкович, мемуарист-равногорец, который в первый год войны был одним из приближенных к Михайловичу офицеров, рассказывает о том, как в конце лета он, Вучкович, разоружил и доставил в Верховную команду отряд из двадцати партизан, которые силой вымогали у крестьян припрятанное оружие буквально в часе ходьбы от хижины, где находился "чича Дража". Однако в тот же день Михайлович, побеседовав с пленными, отпустил их на волю со следующим напутствием: "Ступайте по домам и делайте все, чтобы гражданская война осталась неисполненным желанием наших неприятелей. Наибольшее зло, что может случиться с народом, - это междоусобие среди его сыновей. Пока оккупант на нашей земле, давайте бороться согласованно и умно, чтобы его вышвырнуть, а когда он окажется вне наших границ, суверенный народ, который сегодня в муках отстаивает эту землю, скажет свое слово. И его решению мы все обязаны будем подчиниться".
О необходимости проведения после победы всенародного референдума, на котором бы народ самоопределился, какую власть он себе желает - королевскую, республиканскую или пролетарскую, коммунистическую, - не раз высказывался во время войны и Тито. На эту тему обязательно должен был вестись разговор и 19 сентября в Струганике, и тут вряд ли могли обозначиться какие-либо разногласия. Все представлялось само собой разумеющимся: какое может быть выяснение политических и мировоззренческих разногласий, когда враг угрожает самой жизни народной! Только совместными действиями можно его одолеть.
Что до Михайловича, то для него и его соратников политический вопрос, а следовательно, и вопрос о власти не мог стоять на первом месте. Офицерский корпус королевской армии был воспитан на строгом правиле: не участвовать ни в каких партиях, не вмешиваться ни в какие политические споры. Военные профессионалы должны заниматься войной. Честное, не жалея крови и самой жизни, служение отечеству - вот для них высшая политика. Поэтому и теперь, на переговорах, Михайлович не видел никакого подвоха и умысла в нежелании собеседников, пока идет война, отвлекаться на вопрос о будущем гражданском устройстве Югославии. На сегодня их положение сходно: есть общий враг и есть общие союзники, и первый из союзников, конечно, Россия, Советы. Пусть развеялась надежда, что русские сразу же после нападения на них Гитлера перехватят стратегическую инициативу и уже через неделю красные танки войдут в Белград и Загреб. Пусть Красная Армия все еще отступает, но не есть ли это хитрый маневр Сталина, классическое заманивание врага, как во времена Кутузова? Не используют ли русские свою старую "скифскую тактику"? Словом, в отношении к воюющим Советам у Михайловича и его энергичного гостя сразу определилась общая симпатия, пусть и основанная на двух не вполне совпадающих образах России.
Сохранились и некоторые более конкретные сведения о встрече в Струганике. Известен состав собеседников. Равногорцев здесь кроме Михайловича представляли сын воеводы Живоина Мишича майор королевской армии Александр Мишич и Драгиша Васич, которому мы и обязаны этими подробностями.
К сожалению, имя последнего пока ничего не говорит русскому слуху, хотя речь идет о высокоталантливом писателе и незаурядном общественном деятеле межвоенной Югославии, которому в равногорском движении поначалу принадлежала роль идеолога и ближайшего соратника Драголюба Михайловича. Роман "Красные туманы", рассказы, опубликованные вскоре после Первой мировой войны и посвященные "потерянному поколению" в Югославии, поставили имя Васича в один ряд с плеядой балканских классиков XX века, таких, как Иво Андрич, Милош Црнянский, Мирослав Крлежа. Для нашего сюжета немаловажно, что в 1927 году Драгиша Васич посетил Советскую Россию и свои впечатления о новом мире, отчасти восторженные, отчасти не очень, изложил затем в отдельном томе путевых записок "Русские впечатления". В 30-е годы просоветские симпатии Васича сошли на нет, заменившись стойким скептицизмом по отношению к теории и практике коммунистического строительства. Но репутация левого деятеля, "красного" за ним еще сохранялась. Так же, как на всю жизнь сохранялась в душе у Васича глубинная любовь к России, к ее великой литературе и истории. Вторая жена его была из русской эмигрантской семьи (как и жену Михайловича, немцы держали ее за решеткой в качестве заложницы).
Находясь с лета 1941 года в штабе на Равногорском плато, Драгиша Васич вел хронику событий, которая со временем разрослась до размеров рукописной книги. Эта его "История Равной Горы", к сожалению, исчезла, и, видимо, уже безвозвратно. Сам Васич в 1945 году казнен хорватскими усташами в лагере Ясеновац.
Об отдельных эпизодах знаменательной встречи в "Доме у пяти сосен" сохранились записки Бранко Лазича, которому Драгиша Васич давал на прочтение свою "Историю Равной Горы". В частности, Лазич воспроизводит по памяти следующий выразительный момент собеседования. Когда разговор зашел о совместных боевых акциях против немцев, Михайлович спросил у Тито: как быть с организацией обороны в случае нападения немцев на освобожденную территорию? Тито ответил: нужно перекапывать дороги, выставлять на них заграждения и так далее. Но когда он попробовал показать на карте пути возможного немецкого наступления, выяснилось, что военную карту читать он совершенно не умеет. Тогда Дража взял у него карту, расстелил ее перед собой и в течение часа преподал целый урок из стратегии партизанской борьбы, благо эту науку он преподавал еще в военной академии.
Вечером хозяева предложили Тито и двум ассистентам отужинать. Во время трапезы майор Мишич вдруг спросил у Тито: "Теперь, когда мы остались в самом узком кругу, можете ли вы нам назвать свое настоящее имя?" - "Услышите!" - ответил Тито, наклонился к Васичу, сидевшему рядом, и прошептал ему что-то невнятное.
После того как гости уехали, оставшиеся продолжали оживленно обсуждать персону коминтерновского вожака. Особенно всех занимал его странный акцент. Возникло даже предположение, что у них сейчас побывал, не иначе, русский. Драгиша Васич заметил, что, да, акцент у гостя типично русский, но скорее всего они имеют дело с хорватом, который долго жил в России. Может быть, он даже намеренно подчеркивает этот свой русский акцент, чтобы скрыть хорватское происхождение, поскольку догадывается, что сербы теперь с подозрением поглядывают в сторону каждого хорвата. Запоздалой справкой к этому давнишнему обсуждению национальной принадлежности Иосипа Броз Тито могут стать сенсационные разыскания Момчило Йокича, доказывающего с помощью архивных документов, что настоящее имя югославского маршала - Иосип Амброз и что происходил он из богатой семьи венгерских евреев. Кроме того, в своем исследовании "Тайны досье Иосипа Броз" Момчило Йокич приводит многочисленные свидетельства того, что Тито еще до войны работал в качестве осведомителя сразу на три разведслужбы - советскую, английскую и на гитлеровский абвер! Этим Йокич объясняет загадочное поведение Тито во время встречи с равногорцами в Струганике. Югославский коммунист № 1 мог опасаться того, что Михайлович уже наладил свою независимую связь с Москвой, и в частности с НКВД. Информатором НКВД в штабе равногорцев Йокич считает Драгишу Васича: "Васич и мой отец были большие приятели, и некоторые вещи я знаю из первых рук. Васич был великий славянин. Не любил коммунизм, но любил Россию и работал для России, пусть и красной. Такие люди, как он, с приходом коммунизма в Россию прежде всего были ошеломлены натиском на православие, но идеи братства, равноправия, социальной правды и любви к человеку, во многом похожие на идеи раннего христианства, вселяли в них все же веру, что славянский, русский дух будет сохранен. И, как антифашисты, конечно, они верили в Красную Армию".

Вторые переговоры

Небольшое село Браичи прилепилось к южному откосу Равногорского плато. В центре села - старое каменное здание школы. Недалеко от нее на скалистой площадке примостилась маленькая кафана. Из ее полутемного теплого чрева слышен среди дня негромкий, будто из осеннего улья, гомон. Война - не война, а крестьяне всегда выкроят час, чтобы посидеть в старой корчме, накуриться до рези в глазах, обсудить новости. Если с этой площадки от кафаны смотреть вниз, то видно, как дорога, петляя между домами, уходит в сторону Такова и Горнего Милановца. А если подниматься отсюда вверх к перевалу, то через время перед пешеходом откроется торжественно-диковатая панорама заповедного Равногорья. Покатая темно-синяя спина Сувобора подпирает на северо-западе небо, грозящее очередной переменой погоды. Подует вдруг ветер, зашевелится выцветшая травная шерсть на ближних склонах, почернеют лесистые склоны вдали, нехотя раскачаются серые гладкие буковые стволы. Глухой стон спустится в долину, к ручью, отзовется эхом в пещере, из которой вытекает ледяная вода. Ручей прыгает по темно-красным камням, уходит к подножию Бобиной Главы. Тут можно перебежать с берега на берег по валунам, подняться по малозаметной тенистой тропе вверх, тяжело дыша, слыша звон крови в ушах, удары расходившегося сердца. Заросшая буковым лесом Бабина Глава - надежное укрытие для Горного штаба № 1. Равногорская Верховная команда размещается в простецкой колибе - каменной пастушьей хижине. В таких колибах пастухи живут в летнее время, когда пригоняют сюда, на планину, своих коров и овец из окрестных сел...
К осени 1941 года равногорскому штабу стало уже тесно в Струганике и на склоне Бабиной Главы, поэтому одна его часть была расквартирована в селе Браичи, за перевалом. К созданию дополнительных подразделений и опорных точек побуждал быстрый рост равногорского движения по всей Шумадии - сердцевинной области Сербии. Если в мае, когда полковник Михайлович привел из Боснии на Сувобор остатки своего поредевшего в стычках с немцами Быстрого отряда, с ним было всего 27 человек, то теперь во вновь созданные отряды вошли уже десятки тысяч бойцов.
В начале октября Тито в радиотелеграмме, отправленной в Москву, сообщил: "Партизанская армия в Югославии насчитывает около 100 тысяч человек и около 30 тысяч четников, которые являются нашими союзниками". Эта справка важна во многих отношениях. Во-первых, она обесценивает до сих пор употребляемое в советской исторической литературе пропагандистское клише, согласно которому Михайлович якобы с первых же дней войны ступил на путь сотрудничества с оккупационным режимом. Во-вторых, телеграмма показывает, что наши лжеученые напрасно стараются представить встречу в Струганике этаким пустоцветом, не давшим совершенно никаких плодов. А кроме того, документ любопытен и тем, что Тито здесь, кажется, впервые с начала войны прибегает к цифровым манипуляциям.
Последнее, кстати, не осталось незамеченным в Москве. Вскоре в советской прессе появилась информация о Югославии, в которой фигурировала более скромная цифра: "Число партизан, ведущих с оружием в руках борьбу против немецких и итальянских оккупантов и их клевретов, достигло 80 тысяч человек". При этом нужно иметь в виду, что в Москве в это время понятие "партизаны" использовалось еще как общее и для сторонников Тито, и для четников.
В ноябре 1941 года по московскому радио прошло знаменательное сообщение: вождем всех сил народного отпора в Сербии является Михайлович.
Надо полагать, такое важное и ответственное сообщение не могло появиться случайно, ему должна была предшествовать тщательная обработка информации, поступающей не только от Тито, от союзников, от югославского королевского правительства в Лондоне, но и по другим, более специфическим каналам. Так, известно, например, что в СССР в это время находился полковник Жарко Попович, которого война застала в должности югославского военного атташе в Москве. Полковник Попович был большим другом полковника Михайловича и мог дать ему хорошую аттестацию в беседах с советскими дипломатами или военными специалистами. Мало того, советская военная разведка еще до войны обязана была завести соответствующее досье на югославского офицера Драголюба Михайловича, активного участника двух Балканских и Первой мировой войн, проявившего героизм на Солунском фронте, кавалера двух орденов Белого Орла и звезды Карагеоргия, помощника начальника и начальника штаба Королевской гвардии (1927-1935), военного атташе в Болгарии (с июня 1935 по апрель 1936), затем военного же атташе в Чехословакии (до мая 1937), а с марта по ноябрь 1940 года - начальника отдела разведки Главного генерал-штаба.
Опытный аналитик, изучая воинскую карьеру этого офицера, мог без труда, однако, разглядеть, что перед ним не прямая восходящая линия, а некая драматическая зигзагообразная пульсация (к примеру, войну с Гитлером Михайлович начал в качестве помощника начальника штаба Второй армии). Обращали на себя внимание слишком короткие сроки пребывания югославского военного атташе в Софии и Праге. Из Болгарии по соответствующим каналам вовсе не трудно было получить сведения о том, что югославский военный дипломат Михайлович в Софии пришелся не ко двору, поскольку быстро проявил себя как активный панславист, романтический сторонник геополитического объединения южных славян, чем сразу настроил против себя германофильское окружение болгарского царя Бориса III. В частности, Михайловичу ставились в вину его приятельские отношения с такой одиозной в Болгарии личностью, как Дамьян Велчев. Полковник в отставке, активный член влиятельной "Военной лиги", соавтор двух государственных переворотов, в 1923 и 1934 годах, республиканец, интеллектуал, искуснейший конспиратор и теневой политик, Велчев в октябре 1935-го был арестован по обвинению в очередном антиправительственном заговоре, в концепции которого якобы просматривалась сильная просербская тенденция. Вместе с Дамьяном Велчевым за решетку попало несколько влиятельных военных, в том числе симпатизировавший Советскому Союзу генерал Владимир Займов. В феврале 1936 года военный суд приговорил Велчева и еще трех заговорщиков к смертной казни, но месяцем позже царь Борис вынес решение о помиловании. Перипетии раскрытия заговора, судебного процесса и царская милость - все это широко обсуждалось в правительственных кругах Европы. В частности, рейхсмаршал Геринг в беседе с болгарским посланником в Берлине посетовал на неосмотрительное великодушие, проявленное "Его Величеством" именно в отношении к Велчеву.
Знала ли советская военная разведка персону полковника Драголюба Михайловича в несколько большем или меньшем объеме, в данном случае не суть важно. Она не могла не заинтересоваться этим человеком еще до войны. Без ее аналитических рекомендаций московское радио не решилось бы в ноябре 1941 года представить своим слушателям Михайловича в качестве вождя всенародного отпора оккупантам в Сербии.
У Михайловича, в отличие от Тито, не было прямой радиошифрованной связи с Москвой. Но имеются свидетельства, что на связь с советским военным руководством он стремился выйти хотя бы опосредованно, через своих старых приятелей в Софии, в том числе с помощью Дамьяна Велчева. В октябре на Равной Горе заработала самодельная радиостанция, собранная из старых аппаратов, были получены первые депеши от эмигрантского правительства в Лондоне и от британской команды на Среднем Востоке - из Каира. Горный штаб отправил шифрограммы о первых боевых акциях против немцев.
22 сентября полковник Кесерович с четырьмя сотнями бойцов (в том числе и партизан) напал на Крушевац и несколько дней удерживал этот город.
28 сентября объединенный отряд партизан и четников освободил от немцев город Горний Милановац. Равногорской группой руководил во время штурма комендант Таковского четнического отряда Звонимир Вучкович, он же вел переговоры с немецкими офицерами о сдаче окруженного гарнизона в плен.
2 октября совместными действиями четники и партизаны принудили немцев оставить город Чачак, где располагался оккупационный гарнизон в составе пехотного батальона, артиллерийской батареи и моторизованного отряда из десяти бронемашин и танков.
4 октября равногорский отряд под командой Славко Цветича напал в ночное время на гитлеровский гарнизон в селе Страгаре и взял в плен около сорока солдат и офицеров.
Упорные бои в октябре силы народного отпора вели за освобождение Кралева, где героически действовал капитан Йован Дероко. По мнению Драголюба Михайловича, успех совместной с партизанами операции в Кралеве мог обеспечить освобождение всей Шумадии, всей Западной Сербии.
Испытывая недостаток в живой силе, немцы были вынуждены покинуть города Ужицу и Ужичку Пожегу. В Ужице в начале октября обосновался штаб Тито. Пожегу заняли "дражиновцы".
В эти недели Михайлович старался не придавать слишком большого значения многочисленным донесениям с мест о раздорах между его бойцами и партизанами. Надеялся, что сама война умудрит тех и других, покажет бессмысленность политического соперничества перед лицом общей гибели.
Сводки с Восточного фронта поступали одна другой неутешительней. Повсеместное отступление русских все меньше напоминало хитроумное заманивание врага, поедание его живой силы и техники бездной азиатского пространства.
Страшное, парализующее волю известие вдруг пришло из Крагуевца. 21 октября фашисты на лесной окраине этого города расстреляли около семи тысяч его мирных жителей, в том числе школьников и учителей. Накануне гитлеровский карательный отряд побуйствовал в Горнем Милановце, мстя за недавнее пленение своего здешнего гарнизона: в руины превратили весь центр городка, сотни его жителей погнали в Крагуевац. И вот теперь оттуда слышно, что не пощажены и заложники, прибывшие из Горнего Милановца. Так немцы начинают исполнять зловещее обещание: за каждого убитого в Сербии своего солдата расстрелу будут подвергать сто заложников, за каждого раненого - пятьдесят. И, как показывает Крагуевац, это вовсе не пропагандистское запугивание. Немецкий орднунг клацает железными зубами, в щелях между которыми уже торчат клочья кровавого людского мяса. Вот как они оценивают славян: за одного германца - сто православных сербов. Цинизм, подпитанный идеей биологического или религиозного превосходства, заразительней всякой чумы. Недавно в Верховной команде появились фотографии из Хорватии. Палачи Анте Павелича спешат перещеголять в жестокости своих немецких учителей. Отлавливают, сажают в лагеря, убивают цыган, евреев. А ненависть усташей в отношении к сербам - что-то исключительное, леденящее душу. Кровавые расправы над "схизматиками" устраиваются прямо в церквах, беременным женщинам вспарывают животы, проламывают молотками черепа своих жертв, обматывают проволокой тела убитых и целые связки трупов сталкивают в реку. Похоже, затрещала земная кора, и выкарабкались на поверхность гнусные чавкающие чудовища с прожекторами-щупальцами на месте глаз... Такой бесстыдной войны еще не ведала земля. Не главная ли теперь задача: сохранить род свой от бесчеловечного подсчета "один к ста", сохранить в людях людское.
Можно догадываться, с таким или подобным настроением Драголюб Михайлович через неделю после трагедии в Крагуевце вторично встретился с Тито. Свидание было назначено в селе Браичи, в здании местной школы, и состоялось, по одним источникам, 26-го, а по другим - в ночь с 26-го на 27 октября. Содержание встречи известно и в партизанской, и в четнической интерпретации, каждая из которых сводится, в основном, к упрекам и обвинениям в адрес противоположной стороны - в связи с накопившимися случаями взаимных стычек и даже кровавых расправ.
Так, Тито потребовал, чтобы Михайлович сместил трех своих комендантов, замешанных в уничтожении одного партизанского штаба. Но из разбирательства выяснилось, что речь идет об акции отмщения - за убийство титовцами нескольких равногорцев. Поэтому Дража отказался исполнять требование гостя.
Часть встречи они провели с глазу на глаз. Позднее Тито вспоминал, что он настаивал на активизации военных действий против немцев. Михайлович, наоборот, советовал не форсировать события, ссылался на недавние карательные меры оккупантов, которые, конечно, не остановятся и перед новыми массовыми репрессиями. Он предпочитал тактику выжидания, сохранения и скапливания сил, для того чтобы в решающий момент борьбы использовать их с наибольшим военным эффектом.
Звонимир Вучкович вспоминает, что во время разговора Михайловича неожиданно позвали в другое помещение к телефону. Ему звонил из Пожеги как раз один из комендантов, смещения которого требовал Тито, капитан Игнятович. Этот Игнятович просил: пусть господин полковник разрешит ему выставить на дороге пулеметную засаду, когда партизанские вожди будут на своих автомобилях возвращаться в Ужицу.
"Чича Дража" пришел в ярость. "Знаете ли вы, господин капитан, - прокричал он в трубку, - что я сам лично гарантировал их безопасность! Мне очень жаль, что вы до сих пор не выучили, что такое слово офицера".
И бросил трубку.
После казни генерала Михайловича в 1946 году свидетели браичского инцидента говорили: будь Тито благороднее, он мог бы помиловать свою жертву. Хотя бы за то, что в 1941-м Михайлович спас Тито от верной гибели. Ведь если бы тогда капитан Игнятович исполнил свое намерение, вполне возможно, не началась бы и гражданская война между "дражиновцами" и партизанами.
Но тут мы уже вступаем в область истории предположений и вероятий. Гражданская война началась - в том же 1941 году, всего несколько дней спустя после встречи в селе Браичи. Горькая это отрава - гражданская война: между теми, кто верит в Бога, Царя или Короля, и теми, кто верит в грядущее неминуемое счастье народов всей земли. Такая война не приносит счастья ни тем, ни другим. Правду говорит Добрица Чосич, бывший красный партизан, устами своего героя в романе "Грешник": "Самые страшные люди те, что хотят всех осчастливить".

ЮРИЙ ЛОЩИЦ "УНИОН"
На фото: Дража Михайлович и Драгиша Васич (справа) в окружении своих четников