Май мне дорог тем, что я впервые после осени, после октября – когда сажали, через зиму увидела маленьких детей сосен. Цыплят по осени считают. Мои выжили и прирослись все. Хотя посажены на сомнительных местах – мало земли, скалы. Уж я выбирала – выбирала, но извечная проблема – хочешь жить на берегу, у воды – будешь попадать под прямой ветер и шторм и как-то обустраиваться на потеках лавы, на граните. На дико красивых гранитах, с божественными уступами, образованными ксенолитами, то есть чужими камушками, попавшими по дороге во время вулканического или метеоритного процесса, так я и не уверена – что это было. Из космоса со спутника это выглядит, как будто рука Бога царапнула это место, прикоснулась и наполнила родниками и дождями. Эти уступы созданы специально, чтобы ухватываться руками и ставить ногу, когда карабкаешься вверх. Ну то есть, конечно, не специально, специально для человека здесь ничего нет. Это главное. Даже если здесь и были люди, проходили или жили, они правильным образом не оставили о себе никакой памяти, ни в виде следов цивилизации, ни в виде мусора, ни эфирных отголосков. Тишина и пустота. Одни только развалины буддийского храма. Но их не видать ни слыхать. Молодцы, спасибо им. Дикие сосны сами выбирают места, где им расти, иногда случайно умудряются зацепиться в расщелины и прорасти и удерживаться там. Такая лотерея. А этих вот клопышей привезли, закопали и оставили зимовать, без еды и без присмотра. Волнуешься, конечно, переживаешь за них. И вот первая встреча. И они стоят такие, довольные, зеленые, вечные. А тут и мы нагрянули.
В мае ещё лежит снег на горах. Мне так нравится эта фраза, я бы все рассказы начинала с нее: На горах ещё лежал снег. Вода в море только что растаяла. И мы идем в эту воду. Камни ещё абсолютно чистые, не скользкие, можно бесстрашно заходить по ним. Это потом, после жары, появится ежеутреннее дело – почистить свои камушки, чтобы не съезжать по слаломной трассе в бездну, ну и чтобы дети не падали. Один человек в знак внимания или расположения может почистить камушки для другого. Однажды было такое. Дел-то, понятно, у каждого хватает своих. Но такие вещи происходят. Вопреки всему. Коммунизм потому что. Или, например, унесло у человека штормом лодку, как ее ни спасай. А другой взял, нашел ее и привез этому, уставшему и обессиленному. Богу легко здесь работать. Только загадывай.
Вода, на мой взгляд, и должна быть холодной. Она здесь почти всегда и холодная. Только успеет разогреться – как шторм перевернет ее с ног на голову. На каждый метр вниз она холоднее на сколько-то градусов. В городе вода неприятной температуры, горячая, жесткая, мертвая вода. Я люблю смотреть, как новоприбывшие идут купаться в первый раз. Запрыгнут – и как дети сразу, дышут изо всех сил, фыркаются, А-А-А говорят. Приятно мне это видеть. И глаза такие счастливые сразу становятся. Живая, оживляет, смывает все, страхи, горбы, выглаживает человека, делает сильным и радостным. Посидишь на бережку – посмотришь, разулыбаешься. Хорошо. А потом уж и сам. У-ух. Поплыл. Далеко, как сможешь. А потом, не торопясь, потихоньку, обратно. Каждый день все дальше и дальше. Потом совсем рыбкой становишься. Там братья-окуни к тебе приходят и макелембембе плещется. А маленькие рыбы на пляже от тебя не отстанут, пока не убежишь от них. А пелядью на камнях можно дирижировать. Как взмахнешь руками с берега – она в одну сторону, и всяко можно этот косяк направлять, баловаться.
На горах ещё лежит снег и баба Таня придумала игру – каждое утро смотрит на горы, а снег там в виде географической карты, белые очертания стран на зеленых уже холмах. И с каждым днем все меняется, страны и континенты уменьшаются и видоизменяются, пока не сойдут на нет, исчезнут в небытие как Атлантида. Баба Таня там появляется раньше всех. Как рано бы ни приехал – она уже там. На больничном. Каждый год в марте она что-то делает со своей ногой и уезжает на реабилитацию. В этом году она ее даже сломала. На работу ходить ей нельзя, а жить в горах отлично помогает. Баба Таня никого и ничего не боится. Я, когда оказываюсь на озере в горах в одиночестве, и слышу по ночам топот возле палатки – стараюсь притвориться мертвой и не производить лишних шумов. А она орет: «Кто там шарится?». Бывает страшновато иногда. Но не ей. Когда ее внучки были ещё маленькие, лет по 4, она, уезжая на рыбалку, привязывала их к скамейке, сделанной из большого бревна, чтобы они в ее отсутствие не сползли в воду. Они орали от возмущения, а потом углядели конфеты в 3 метрах от себя, раскачали бревно и перевернули на себя. Так и лежали какое-то время, оря под бревном, пока сердобольные люди не освободили их. Таня падала в расщелину вниз головой и выпадывала из лодки ночью в шторм. Вообще-то ее зовут баба-шторм или Таня-пират. В первую неделю знакомства с ней я чуть не стала алкоголиком. Она готовит с утра напиток, называемый ею абсент. Заваривает все травы – полынь, можжевельник, душицу, чабрец, коноплю, всё что найдет, белое вино и закрепляет водочкой, в количестве 1-1.5 литра. Заезжала она за мной в 7 утра, звала на рыбалку, ну и потом ещё куча дел. Потом приехал Петрович с 5 литрами кедровки и я благополучно вышла из игры.
Ещё есть Варфоломеевна, она тоже предпочитает раннюю весну, когда нет людей. Ей 69 лет, она абсолютно черная, выглядит как коротко остриженный индеец Джо и единственную одежду, которую я на ней видела – это брезентовая советская штормовка образца 1979 года. Она живет в пещере далеко от всех. Водку не пьет, помилуйте, только чистый спирт. Приезжает иногда к людям обменяться книгами. Света Ч. Рассказывала мне по какому-то поводу в этом году: Ты же знаешь, она с людьми не особо-то, а ко мне вот приезжает иногда, вроде как выбрала меня что ли и мне очень не хотелось бы быть неделикатной к ее доверию». Это прекрасно.
В мае солнце ходит по кривой, по низкой. Поэтому и подсвечивает все с бокового ракурса, поэтому все и горит. И теперь в сентябре пониженная орбита солнца напоминает мне те дни, самое начало всего. Опять вечером тени ложатся объемно на склоны гор и деревья на пляже загораются на несколько минут перед тем как оно зайдет за гору в смещенной точке. И опять сейчас зелень стала такого цвета – не уставшая, как обычно осенью в сентябре, готовящаяся скоро пожухнуть и умереть. А из-за того, что в этом году гусеницы съели все листья в июле, вообще все, просто апокалипсис какой-то был. Середина лета и полностью голые деревья. А потом они все выросли по-новой и теперь стоят абсолютно новые свежие молодые зелененькие, как будто опять все только начинается.



1.
[700x525]

2.
[700x525]

3.
[700x525]

4.
[525x700]

5.
[700x525]