просыпаешься  (проводник тихо трогает за плечо),  и вот она - площадь любимого города N. так ахилл становится своим палачом, бешено кровь бьётся о стены его вен. и он точно знал, что эта рана где-то прорвётся и начнёт так кровоточить, что почти никто не захочет-не сможет даже близко постоять, а не то что помочь ему. да он никому и не даёт почувствовать эту молнию, эти ожоги, это дно, сократив свидетелей до одного, перемалывая самое дорогое в чёрно-белое немое кино. беззвучно плача, потому что ему говорят, его любовь - не любовь, не нужна, ничего не значит. а он ведь готов охранять каждый её вдох, любит по-настоящему, а не "ты мне, я тебе", но бог на небе от всех слов его закрывает уши и давно оглох, впрочем, не возражая, что она - красная линия в ахилловой судьбе. он хотел бы быть с ней на равных, и лететь рядом, но чтобы она - на полплеча впереди. так ему не дышится, не живётся, это так изнутри скребётся. и вот я-он читаем линор горалик, и на какой-то строчке всё рвётся. там, где ахилл уже на последнем дыхании, на пределе и просит пить, стоит на красном круге - расплывающейся во все стороны точке, почти умоляет его убить. и он книгу захлопывает и бежит,и падает на колени, и беззвучно кричит  и ни во что не верит. я выпускаю иголки, приклеиваю слой новой кожи, но под ними - дрожащий ахилл. по обе стороны его век - она, а он, дурачок, край одеяла закусил, потому что нет сил, чтобы не закричать, он ни сказать ей не может об этих иголках, ни молчать. ему бы чая тёплого и всё рассказать, то, что он видит в ней и себе заставляет его закрывать глаза и дрожать... и он знает, что будет ещё больнее, пытается носок натянуть на пятку, но на небе уже землетрясение от его дрожи, а он ещё пробует нашить на сердце тройные стальные заплатки. ахилл, это не поможет.