- Мы ведь умрем, верно?
Бледное, истощенное лицо, на коем болезнь формирует свой жестокий отпечаток, глядело на меня в упор, словно на человека, дающего ответы решительно на все вопросы.
Что мне было ответить? Младший брат усердно выводил на слое пыли в забытой богом камере милые черты, с любовью запечатленные в юной памяти. В последние часы камера слишком часто завлекает меня дурманящими чарами воспоминаний, тускнея и, наконец, плавно исчезая, словно даруя освобождение от изнурительного, неспокойного кошмара.

И вот меня, под руку с братом, сметает важная толпа, просачивающаяся во все узкие улочки чудесной и отвратительной столицы, в лавки и скрипучие двери домишек. Зной окутал дышащую жизнью площадь, палящее солнце заставляло изнывать, подло ударяло по обнаженным плечам и непокрытым головам. Люди, от мала до велика, мечтательно искали глазами резные фонтаны, чтобы окунуться хоть раз, и с воплем убежать от блюстителя порядка или же быть внезапно пойманным за пятку.

Лето...слишком таинственно и грозно звучит это слово, когда дело касается двух бродячих мальчишек, пытающихся прожить в столице грязного, преступного, но тем не менее перспективного, что касается добычи пропитания или ночлега, города. Впрочем, каждый сезон тяжек и не лишен испытаний. Однако этот город обладал нестерпимой особенностью нагреваться, точно на медленном огне, в летнюю пору.

Пот тек градом, запах протухшей еды, плывущий от рынка, терзал наши ноздри. Преследуя дивный аромат ни хуже любой дворовой собачонки, нам открылся чудный мир ломящихся от еды прилавков, над которыми богачи презрительно склоняли носы, обнюхивая товар и небрежно бросая за него необходимую плату. Толпа дам окружила молодого торговца тканями, разошедшегося в лестных комплиментах, вызывая смущенный смех и пламенные взгляды. А леденцы! Ах, какие здесь
продаются прекрасные, и должно быть, невероятно вкусные леденцы, привлекающие детвору различными формами: геометрическими фигурами, животными или самыми настоящими произведениями искусства — почтенными политическими бюстами, которым за радость что-нибудь отгрызть.
Но сегодня мы не намеревались попрошайничать: не было видно доверенных, лишенных жадности, лиц, не отдавших бы нас забавы ради властям, представив малолетними преступниками. Нынче мода такая — охотно верить неверному. Цель нашего соблазнительного похода была навестить самую прекрасную девушку на свете.

Ее звали Агнес. На рынке, где самое обильное скопление народа, под звуки флейты, она выполняла изумительные акробатические этюды, поражая зевак гибкостью и ловкостью. Я любил ее. Любил за дивные чернильные глаза, за нерушимый характер и силу воли, помогающую ей в отнюдь не легком ремесле. Если бы я жил вдали от этого падшего места, будучи поэтом или иным краснословом, моя любовь пропитала бы чернилами тысячи страниц.
Я не мог и предположить, что обнимаю хрупкие плечи в последний раз, опьяненный восхитительным июльским небом, являющимся пристанищем размеренно плывущих облаков, отливающих позолотой.

Нет, мы никогда не были преступниками. Стремление не умереть от голода и уличной сырости отнюдь не преступление. Возможно, родители еще надеялись, что в будущем мы пробьем крепкий камень нищеты, а потому наставляли нас не пятнать жизнь воровством и другими опасными пороками.

Несмотря на обилие ханжи, всегда найдутся добрые люди — так мы полагали, вовсе не ошибаясь. Однако господин, обладающий рыжими бакенбардами и коварным крючковатым носом, не обнаружил в кармане новенький бумажник, узрев подле себя моего брата и нас с Агнес. Вот так мы и оказались в тюрьме, а Агнес, изгнанную из города как личность, якшающуюся с преступниками, оставили совсем одну, ведь никакого чудесного освобождения не будет. Нас ожидала трепещущая от утреннего ветра виселица.

Нет никакого «волшебного пробуждения» от «ночного кошмара». Вероятно, сознавая это, люди отрекаются от всякой одинаково глупой веры, освобождаясь и обрекаясь в атеисты. Продолжать молиться, зная, что слова растворятся в воздухе и тот, кто должен их услышать лишь отгонит их от уха, точно назойливую муху, я отнюдь не желал. В те мгновения я решительно презирал Бога.

Я обнял брата, прижав к себе, как единственного человека, ради которого я бы смиренно зашагал к виселице. Лишь бы его никогда не коснулась фанатичная доверчивость полицейских. Тяжелее всего ожидать крах вместе.

- У тебя уже глаза слипаются, - я снял рубашку, на коей приютился малыш, но через несколько минут от заявил, что сон невозможен в такой давящей тишине. Лишь шаги надзирателей доносят неприятное эхо.

- В таком случае мне придется рассказывать тебе сказку, как прежде делала это мама?

- У тебя все-равно не получится так интересно. Но, попробуй.

- Вдохнув сырой запах пыли и поглаживая брата по голове, я старался не исковеркать нелепым слогом последнюю сказку, которую суждено услышать моему брату. Мой голос тихо зашелестел, заполняя пустоту камеры едва ощущаемыми колебаниями:

- Однажды, а незапамятные времена, жила-была принцесса. С младенчества она была чудо как хороша, на зависть остальным сестрам, чьи локоны не сияли золотом, а глаза не были объектом восхищения тысячи принцев. Король невыразимо гордился дочерью, слушая ее здравые речи и находя в ней поразительное сходство с покойной женой. Как водится, сестры невзлюбили ее, ведь ревность — вещь никогда не исчезающая, а лишь со временем накаляющаяся.
В ту роковую зиму, нещадно заморозившую многих людей, старшая сестра, питающая зависть и ревность к младшей сестре поистине безмерно, решила заглянуть в величественную библиотеку. Она никогда не сомневалась, что всяческие проявления волшебства все еще оскверняют священную землю. Смахнув рукой пыль с корешка самой таинственной книги, ее взору открылось самое настоящее волшебство — а именно, его очаг. Множество заманчивых страниц пролистала она: несколько мудреных слов — и быть ей самой желанной женщиной, завести ручного дракона или же впитать в себя столько заклинаний, что в пору обречься в весьма могущественную чародейку! Но она продолжала искать нечто из ряда вон выходящее, мерзко похихикивая своим мыслям и из-за всех сил напрягая фантазию. Вот оно! А звучит вполне таки в духе чего-то безмерно из ряда вон выходящего: власть, и нехотя подписанное подле — навеки.

Однако каждое заклинание имеет свой определенный срок годности — как продукты, книги, парфюмерия и проч. Оно вынашивается и, тем не менее, еще долгие годы будет действовать, стоит только завести в нем мотор с помощью ключа - волшебных слов, приобретя совсем иные масштабы, чем нам бы хотелось. Поэтому, умудренные веками чародеи советуют выбрасывать книги заклинаний, кои уже начинают покрываться плесенью.

- Извини, братишка. Как вижу, я тебя всего-навсего развеселил, а засыпать ты и вовсе не собираешься: придется придумывать до конца. Каждая сказка имеет свое практически обыкновенное начало, похожее на начало тысячи сказок, рассказанных во времена, когда их герои преспокойно разгуливали среди зеленых равнин или испепеленных пустынь. - тихо произнес я, поймав его понимающий взгляд. Сердце сковала чрезмерная боль, но сознание неизбежного заставило меня продолжить:
- В то же время, едва прикрывшись лохмотьями, сквозь лютую метель шагали два мальчика, взявшись за руки столь крепко, будто никогда не желая друг друга отпускать. Сознание того, что один необходим другому в страшной, совсем не для детей, борьбе со смертью, было единственным объяснением — они не заснули в снегу от усталости, хоть и прошли множество миль, не отягощенные едой и водой.
Небесный царь, накопив обиды и горести, низвергнул их на землю, бесконечно тусклый, не пропускающий и луча солнца, боязливо спрятавшегося под толстым слоем облаков.
Все что видели дети — это ветхий покосившийся домик, стоявший над пропастью. Безграничная радость мелькнула в потухающих взглядах: есть на этом безмерном пустыре спасение.
Едва открыв дверь, им представилась поистине необыкновенная картина: роскошные залы королевского дворца. Сытые, счастливые, они лежали на ложе. Удача, первый раз в жизни упавшая на их головы, были совсем не так безопасна, как казалось. Она была роковой, ибо нищий, даже самый добродетельный и целеустремленный, никогда не вкусит королевских плодов и не выпьет королевского вина.
Проснувшись по утру, братья обнаружили себя в старом домишке, пустоту которого заполнял стол, приютивший на себе несколько шахматных фигурок — короля и три королевы (в сущности, заклинание разделило власть навеки на каждого обитателя дворца, предоставив им сугубо личные владения) и одинокое окно, открывавшее вид на бездонную пропасть, вопреки прошедшему дню, окаймляющую домик.
Западня была неминуемой смертью: вчерашние яства исчезли вместе с королевским убранством, свобода — смертью не менее страшной. Обняв друг друга, они приняли конец. Смерть не сгноила их тела, а предоставила воле утихающего заклинания. Коллекцию шахмат на столе пополнили две пешки, стоящие совсем близко, словно напоминая о недавней своей братской любви.

Множество жизней отняло заклинание, пропитанное жадностью, на исходе которого, пропасть приняла в свои объятья и дом и его бессловесных обитателей.

- Как грустно. Спасибо тебе большое.

Точно в тумане мы шли на свидание со смертью, крепко взявшись за руки и не позволяя себе дать волю слезам, чувствуя тяжелую руку надзирателя на плече. Стоя перед жадной толпой, испепеляющей взглядами, мы отказались раскаиваться в грехах – едва ли они у нас были. В толпе мелькнуло любимое лицо, наполовину скрытое капюшоном, залитое слезами.
- Я тоже люблю тебя, - послышался голос.

Все же есть нечто общее у жизни и сказки — обе не так просты, как хотелось бы.

30 Марта 2009