ЗАМЕТКИ ПРО ЧЕСТЬ- цитаты взяты из «Афоризмы житейской мудрости»
Артура Шопенгауэра.
Про гражданскую честь:
«Самую широкую сферу охватывает гражданская честь; она
заключается в предположении, что мы безусловно уважаем права
каждого и поэтому никогда не воспользуемся к своей выгоде
несправедливыми или законом запрещенными средствами. Она --
первое условие для участия во всех мирных сношениях. Она
теряется при первом же открыто и резко вредящем этим сношениям
поступке, следовательно, с первым уголовным наказанием, правда,
при условии его справедливости…
Кто нарушил раз доверие -- теряет его навсегда; что бы он ни
делал и чем бы он ни был -- горькие плоды этой потери не
заставят себя ждать.»
Про служебную честь
«Служебная честь есть всеобщее мнение о том, что человек,
занимающий какую-либо должность, действительно обладает всеми
необходимыми для того данными и всегда точно исполняет свои
служебные обязанности…
Служебная честь подразделяется на честь чиновника, врача,
адвоката, учителя, даже ученого, иначе говоря -- каждого, кто
официальным актом признан способным к исполнению известного
умственного труда и возложившего поэтому на себя известные
обязанности; словом -- честь всех, принадлежащих к категории
общественных деятелей. Сюда же относится и истинная воинская
честь; она состоит в том, что каждый, принявший на себя
обязанность защищать отечество, действительно должен обладать
необходимыми для того качествами, т. е. прежде всего храбростью
и силой, постоянною готовностью до последней капли крови
защищать родину и ни в коем случае не покидать знамени,
которому он присягал.»
Про половую честь
«Половая честь, ее источники и основные положения требуют
на мой взгляд подробнейшего рассмотрения и исследования;
кстати, при этом мы выясним, что всякая честь основана, в конце
концов, на соображениях целесообразности. -- По своей природе
половая честь разделяется на мужскую и женскую и является в
обоих случаях проявлением вполне разумного "esprit de corps".»
«Женская честь заключается во всеобщем мнении, что девушка не принадлежала ни
одному мужчине, и что замужняя женщина отдавалась лишь своему
мужу. Важность этого мнения обусловливается следующим. Женский
пол требует и ждет от мужского всего, чего он желает и в чем он
нуждается; мужчины же требуют от женщин прежде всего и
непосредственно лишь одного. Следовательно, надлежит устроить
так, чтобы мужской пол мог получать от женского это одно не
иначе, как взять на себя заботы обо всем и в частности о
рождающихся детях; на этом порядке покоится все благосостояние
женского пола.»
«… подоплекой женской чести
является не что иное, как спасительный, даже неизбежный, хорошо
рассчитанный и опирающийся на прямую выгоду "esprit de corps",
можно признать огромную важность этой чести в жизни женщины и
ее крупную относительную ценность, но никак нельзя приписать ей
абсолютной ценности, поставить ее выше жизни и ее целей или
считать, что ради нее должно жертвовать жизнью. Не следует
поэтому аплодировать вырождающимся в трагические фарсы
экзальтированным поступкам Лукреции и Виргиния. Конец Эмилии
Галотти настолько возмутителен, что с представления уходишь в
отвратительнейшем настроении. И наоборот, вопреки всем
принципам половой чести нельзя не симпатизировать Клерхен из
Эгмонта. Доводить до последней крайности веления женской чести
-- это значит за средствами терять из виду саму цель; этим
половой чести придается абсолютная ценность, тогда как она, как
и всякая честь, имеет лишь ценность относительную, скорее даже
условную: стоит прочесть Томазиуса "De concubinatu", чтобы
увидеть, что в большинстве стран и эпох до реформации Лютера
конкубинат был дозволенным, санкционированным законом
институтом, при котором конкубина продолжала считаться честной;
нечего и говорить о Милите Вавилонской (Herodot, l, 199).»
«Иногда общественный строй делает невозможным соблюдение
формальной, официальной стороны брака, в особенности в
католических странах, где нет развода; больше всего приходится
считаться с этим правителям, которые, на мой взгляд, поступают
нравственнее, обзаводясь любовницей, чем вступая в
морганатический брак; ибо потомство от этого брака, в случае
вымирания законной линии, может выступить претендентом на
престол; поэтому такой брак делает возможной, хотя и в
отдаленном будущем, междоусобную войну. Помимо того, брак
морганатический, т. е. заключенный наперекор всем внешним
условиям, является в конце концов концессией, дарованной
женщинам и попам, -- двум классам, которым надо остерегаться
предоставлять что бы то ни было. Нельзя забывать, что каждый
может свободно выбирать себе жену, кроме одного только,
лишенного этого естественного права: этот бедняга -- правитель
страны. Его рука принадлежит стране и он, предлагая ее, должен
руководствоваться государственной пользой -- благом страны. Но
ведь он человек и хочет хоть в чем-нибудь следовать влечению
своего сердца. Поэтому несправедливо, неблагодарно и низко
запрещать правителю иметь любовницу или упрекать его за- это,
пока, разумеется, ей не предоставляется влиять на дела
правления. Но и сама фаворитка в отношении половой чести стоит
совершенно особо, изъята из общей нормы: ведь она отдалась
мужчине, который ее любит, любим ею, но не может на ней
жениться.»
«Что принцип женской чести не чисто естественного
происхождения, -- об этом свидетельствуют бесчисленные кровавые
жертвы, приносимые ему в виде детоубийства и самоубийства
матерей. Правда, девушка, вступающая в незаконное сожительство,
изменяет этим всему своему полу; но ведь в верности ему она
обязалась лишь молчаливым соглашением, а не клятвой. И так как,
обычно, от этого страдает прежде всего ее собственный интерес,
то следовательно, неразумности в ее поступке гораздо больше,
чем испорченности.
Половая честь мужчин создалась благодаря женской чести, в
силу противоположного "esprit de corps", требующего, чтобы
каждый, вступивший в столь выгодную для противной стороны
сделку -- в брак -- следил бы отныне за ее нерушимостью, дабы
самый договор не потерял бы своей прочности при небрежном к
нему отношении, и дабы мужчины, отдавая все, могли быть уверены
в том единственном, что они себе выговаривают -- в
неразделенном обладании женою. Поэтому мужская честь требует,
чтобы муж мстил за измену жены или, по крайней мере покидал бы
ее. Если он, зная об измене, примиртся с нею, то общество
мужчин покроет его позором, который, правда, далеко не так
тяжел, как позор, падающий на потерявшую половую честь женщину;
это лишь "легкое бесчестье", -- ибо у мужчины половые отношения
занимают подчиненное место, так как у него много других более
важных. Два великих драматурга нового времени избрали, каждый
по два раза, сюжетом мужскую честь: Шекспир в "Отелло" и
"Зимней сказке" и Кальдерон в "El medico du su honora" и "A
secreto agravio sйcrйta venganza". Честь эта требует лишь
наказания жены, не любовника, место коему имеет "добавочный",
факультативный характер, чем еще раз подтверждается
происхождение чести из мужского "esprit de corps".»
Про противоестественную честь- рыцарскую честь
«Честь в тех видах и принципах ее, какие я до сих пор
рассматривал, встречается и действует у всех народов, во все
времена; правда, иногда, в зависимости от условий места и
времени, несколько меняется принцип женской чести. Но есть еще
один вид чести, совершенно отличный от всеобщей, всюду
признаваемой чести, о котором не имели понятия ни греки, ни
римляне, а китайцы, индусы, магометане не слышали и по
настоящее время. Этот род чести возник в Средние века, привился
лишь в христианской Европе, но и то только среди крайне
ограниченной группы населения, а именно в высшем слое общества
и в тех слоях, которые к нему подлаживаются. Это -- честь
рыцарская, так наз. "point d'honneur". Так как принципы ее
совершенно отличны от той чести, о которой мы говорили, и даже
частью противоположны им (ибо первая создает "честного
человека", а вторая, -- "человека чести"), то я изложу в
отдельности все положения, образующие зерцало, кодекс рыцарской
чести.»
«… рыцарская честь не
первична, не заложена в основу человеческой натуры. Ее принципы
-- искусственны; их происхождение нетрудно открыть. Эта честь
-- порождение тех времен, когда за кулаком признавалось большее
значение, чем за мозгами, и попы держали разум в оковах, -- т.
е. Средних веков и их пресловутого рыцарства. В те времена Бога
заставляли не только заботиться о нас, но и судить нас. Поэтому
сложные процессы решались судом Божьим -- ордалиями; дело
сводилось, за редким исключением, к поединкам, которые
происходили не только между рыцарями, но и между бюргерами, как
это показывает великолепная сцена у Шекспира (Henry VI, р. II,
А.2, Se. 3).
На любое судебное решение можно было аппелировать к высшей
инстанции -- к Божьему суду, поединку. Собственно говоря, этим
путем судебное полномочие отдавалось вместо разума физической
силы и ловкости -- т. е. чисто животным свойствам; вопрос о
праве решался на основании не того, что сделал человек, а того,
что с ним случилось -- совершенно в согласии с ныне действующим
принципом чести. Тому, кто сомневается в этом происхождении
дуэли, советую прочесть отличную книгу J. Mellingen "The
history of Duelling" 1849. Даже поныне среди людей,
исповедывающих принципы рыцарской чести -- кстати сказать редко
бывающих образованными и мыслящими -- можно встретить таких,
которые в исходе дуэли видят Божье решение по поводу вызвавшего
ее спора; конечно, такое мнение объясняется наследственной
передачей его от средневековой эпохи.
Таков источник рыцарской чести; тенденция ее по
преимуществу та, чтобы путем угрозы, физического насилия
принудить человека к внешнему изъявлению того уважения,
приобрести которое в действительности кажется или слишком
трудным или излишним. Это почти то же самое, как если бы, рукою
нагревая шарик термометра, на основании поднятия ртути стали бы
доказывать, что наша комната натоплена. При ближайшем
рассмотрении суть дела сводится к следующему: тогда как
гражданская честь, как сообразующаяся с потребностью в мирном
общении с другими, состоит в мнении этих других о том, что мы,
безусловно уважая права каждого, и сами заслуживаем полного
доверия, -- честь рыцарская заключается в мнении, что нас
следует бояться, так как мы решились ревниво охранять наши
собственные права. Мысль, что важнее внушать страх к себе, чем
доверие, была бы, пожалуй, правильна (на людскую справедливость
ведь нечего много рассчитывать) если бы мы находились в
первобытном состоянии, когда каждый непосредственно защищал
себя и свои права. Но при цивилизации, когда государство взяло
на себя охрану нашей личности и собственности, это положение
отпадает; оно без толку доживает свои дни, как замки и башни
времен кулачного права среди возделанных полей, оживленных
дорог и рельсовых путей…»
« 1) Честь заключается не во мнении других о нашей ценности,
но единственно в выpажении этого мнения; существует ли это
мнение в действительности или нет -- это безразлично, не говоря
уж о том, обосновано ли оно. Согласно этому, другие могут быть,
вследствие нашего поведения, самого скверного о нас мнения и
глубоко презирать нас; но, пока никто не осмеливается громко
его высказать, оно нимало не вредит чести. И наоборот, если
наши качества и поступки таковы, что вынуждают всех окружающих
(ибо это не зависит от их произвола) высоко ценить нас, то
стоит кому-нибудь, будь это гнуснейшая и глупейшая личность,
выказать нам презрение -- и наша честь уже оскорблена, даже
потеряна навеки, если мы ее не восстановим. Лишним доводом к
тому, что в данном случае важно отнюдь не мнение других, а лишь
его выражение, служит то, то, что оскорбления могут быть взяты
назад, в них можно извиниться, после чего они считаются как бы
не нанесенными, изменилось ли при этом само мнение, вследствие
коего они последовали, и почему оно изменилось -- это не играет
роли; достаточно аннулировать внешнюю сторону оскорбления и
делу конец. Значит, все сводится не к тому, чтобы заслужить
уважение, а чтобы вынудить его.
2) Честь человека зависит не от того, что он делает, а от
того, что он претерпевает, что с ним случается. По основному
положению только что рассмотренной, всюду действующей чести,
она зависит только от того, что говорят или делают дpyгие: она
находится, следовательно, в руках, висит на кончике языка
каждого встречного; стоит ему захотеть -- и она потеряна
навеки, если оскорбленный не восстановит ее особым актом, речь
о котором впереди; акт этот сопряжен, однако, с опасностью для
его жизни, свободы, имущества и душевного покоя. Поведение
человека может быть чрезвычайно порядочным, благородным, его
характер -- прекрасным и ум -- выдающимся, -- и все же его
честь каждое мгновение может быть отнята: стоит лишь обругать
его первому попавшемуся, который, хотя сам и не нарушил законов
чести, но в остальном -- последний из негодяев, тупейшая
скотина, бездельник, картежник, запутан по уши в долгах --
словом личность, не годящаяся оскорбленному и в подметки. В
большинстве случаев именно такие типы и оскорбляют порядочных
людей; Сенека правильно заметил: "чем ниже, чем более презираем
человек, тем развязнее его язык" (de consiantia 11); такой тип
вероятнее всего накинется именно на порядочного человека: ведь
противоположности ненавидят друг друга п крупные достоинства
пробуждают обычно глухую злобу в ничтожных людях; по этому
поводу Гете выразился: "Не жалуйся на врагов; хуже было бы,
если бы они стали друзьями, которым твоя личность была бы
вечным, тайным упреком".
Ясно, насколько люди только что описанного пошиба должны
быть признательны этому принципу чести, ставящему их на одну
доску с теми, кто во всех остальных отношениях неизмеримо выше
их. Если такой субъект обругает, т. е. припишет другому
какое-либо скверное свойство, то хоть на время это сойдет за
объективно верное и обоснованное суждение, за нерушимый
приговор и будет на веки вечные почитаться справедливым, если
не будет смыто кровью; словом, оскорбленный, проглотивший
оскорбление, остается на взгляд так наз. "людей чести" тем, чем
его назвал оскорбитель (будь это гнуснейший человек). За это
"люди чести" глубоко презирают его, избегают, как зачумленного,
напр., открыто, громко отказываются посещать те дома, где он
бывает, и т. п. С уверенностью можно отнести происхождение
этого мудрого взгляда к Средним векам, когда, вплоть до XV
столетия, в уголовном процессе не обвинитель должен был
доказывать вину, а обвиненный -- свою невинность. Это
совершалось путем "очистительной" клятвы, для чего требовались
однако еще consacramentales -- друзья, которые поклялись бы,
что уверены в том, что обвиненный не способен на лжеприсягу.
Если таких друзей не было, или обвинитель предъявлял против них
отвод, то оставался Божий суд, обычно в виде поединка --
обвиненный должен был себя очистить, "смыть с себя навет". Вот
откуда берет начало понятие "смыть обиду", да и весь кодекс
чести, принятый в среде "людей чести"; из него выпала разве
только одна клятва.
Этим объясняется глубокое возмущение, неизменно
охватывающее "людей чести" при обвинении их во лжи, и
заставляющее их требовать крови -- месть, представляющаяся, при
обыденности лжи, весьма странной; в Англии, напр., убеждение в
ее обязательности выросло прямо-таки в суеверие. Будто уж
всякий, грозящий смертью за обвинение его во лжи, сам ни разу
не солгал в своей жизни?...
Средневековой уголовный процесс имел и боле краткую форму:
обвиненный отвечал обвинителю: "ты лжешь", после чего прямо
назначался суд Божий; поэтому-то рыцарский кодекс чести
предписывает в ответ на обвинение во лжи тотчас же вызывать на
поединок.
Вот все, относящееся к оскорблению. Но есть, однако, нечто
еще похуже оскорбления, нечто столь страшное, что я за одно
лишь упоминание об этом в связи с кодексом рыцарской чести,
прошу извинения у "людей чести", зная, что при одной только
мысли об этом у них забегают мурашки по коже и волосы станут
дыбом; это -- величайшее зло -- summum malum, хуже смерти и
вечного проклятия. Может случиться -- horribile dictu -- один
даст другому оплеуху, ударит его. Это ужасное событие влечет за
собою окончательную потерю чести, и если другие оскорбления
смываются кровопусканием, то эта обида может быть начисто смыта
только убийством.
3) К чести не имеет никакого отношения то, каков данный
человек сам по себе, может ли измениться его нравственный облик
и тому подобные "праздные" вопросы. Раз она задета, или на
время утеряна, то, если поспешить, се можно скоро и вполне
восстановить одним только способом -- дуэлью. Но если
оскорбитель не принадлежит к сословию, исповедующему кодекс
рыцарской чести или преступил однажды против нее, то при
оскорблении словом, а тем паче действием, приходится прибегать
к серьезной операции: убить его тут же на месте, если есть при
себе оружие, или не позже, чем через час -- и честь спасена.
Однако, если желательно избежать этого шага из боязни связанных
с ним неприятностей или если неизвестно, подчинится ли
оскорбитель законам рыцарской чести или нет, то остается еще
один паллиатив. Если он был груб, надо поступить с ним еще
грубее; если при этом ругани недостаточно, -- можно избить его;
для спасения чести в таких случаях существует ряд рецептов:
пощечина исцеляется ударом палки, эти последние -- плетью; для
лечения