Оранжевеет дом в квадрате голубом.
Из кухни раздаётся гвалт посуды.
А только что в соборе гробовом
играл прелюдию воскресший Букстехуде.

Из Люберец-вторых на станцию Панки
перебегает тёмно-серый дядя Саша
и запыхавшимся движением руки
через пути, назад, пятиэтажкам машет.

Растает день, как смытое кино.
Укрытые газетным одеялом,
поедут дремлющие люди в Косино,
хранимые свеченьем алым.

А кроны в парке - хор молящих рук.
Вдоль них плывёт троллейбуса лампада.
Троллейбус повернул на эстакаду,
и солнце вербы заветвилось вдруг.

Совсем под окнами - вечерние кусты
о нас и обо мне плетут и навевают,
и тени их из внешней немоты
склоняют головы, с улыбкой сомневаясь.