+++
В кармане вечера молитвы-спички.
В горсти зажжёшь - и бережёшь сквозняк.
Он тянет из-за леса лай собак,
детали лязга дальней электрички.

И всякий звук на вёслах, невесом,
по водам темноты на крышу сходит
и чёрно-синим донным существом
ложится в теменной колодец.

Недвижный сад слагается в портрет.
Часы хотят застыть и раствориться.
Сквозь шторы дышит лысоватый свет,
тяжёлая серебряная птица.

И полночь, католический монах,
латинствует вокруг седого дома,
возводит своды из дневного лома
в пустых, уснувших головах.

+++
Зелёный город снится при свечах.
Немые странники прижались к чёрным окнам.
Свернулся вечер, в яблонях зачах,
отцвёл в крови рассохшихся волокон.

И выплывают детские рисунки.
Погнутый кот живёт у ног волнистых,
глаза принцесс - незамкнутые лунки
в почти навечно полукруглых лицах.

Молчит стена, где вешали картину.
Горел на ране белый стрептоцид.
Боль отъезжает в заглазную тину.
В полночном омуте без сил лежит.


+++
На даче в тёмно-розовых тенях
растворены второй концерт и Козин.
Ты то в Кусково с горки на санях,
а то впервые в жизни уничтожен

лимонным светом - в церкви, например,
или включили лампу - принимать лекарство,
и на тетрадке ждёт система мер,
и должен грифель-милиционер
стеречь зелёное линованное царство.

Сопят у радиоприёмника очки
и загнанные шахматные звери.
День снова сточен, и молчат жучки,
живущие в испачканной фанере.


+++
Тринце-бринце ананас,
Красная калина,
Не житьё теперь у нас,
А сама малина.
(из песни 1920-х годов)


Под вечер окна станут строже.
Наклонным делается свет.
Хромой оранжевый прохожий
приляжет отдохнуть в кювет.
Балкон воздушен. Как цветок,
шуршит, качаясь, водосток.
Как царь огнешипящих ос,
по бликам розовым вокзала
скользит гадальный тепловоз.
В дому, на кухне полуалой
бездельник тянется к котлетам
и притваряется валетом,
когда, опасен, недвижим,
вдруг щёлкнет табурет под ним.
И вот уж день уснул и сник.
Дружить с забором не привык,
бредёт облаянный соперник.
Над ним серебряный Коперник
поёт о том, как он раним
сердцебиеньем тонких зим;
вплывает одиноко в чашку,
по чайной плёнке босиком
восходит медленно на плашку.
В том мире временном, где дети
играют в сумасшедший дом,
он тоже незаметно светит.
Во сне в Мадриде литургия,
но папа за стеной храпит -
в органе звуки не такие,
и сон уже разбит.
Весло луны оно неловко,
оно цепляет остановку
и шлёпает в предвечный ил.
У мисок около духовки
котёнок наследил.


+++

Алексею Кубрику


Четверть арбуза пришлось зарыть
полосатым гостям назло.
Железки убрать и калитки закрыть.
Солнце за землю зашло.

Смех соломы в ногах, три удара, яд.
Смазать гвоздикой, фигня.
Тает в бутылке ледовый снаряд,
остов большого дня.

Дымные рыбы плетутся по дну,
а берег - чернеющий Ляйпциг.
- Напоминает пластинку одну?
- Пластинку от мух поменяйте.