Осознание собственной нужности было необходимо мне, как воздух. Я была ранима, как тринадцатилетняя прыщавая отроковица, которая пихает в лифчик вату, тайком душится маминой «Шанелью», драматически курит в форточку по вечерам, слушает Portishead и Amy Winehouse и мечтает о том, как в один прекрасный день ее полюбит Орландо Блум.
Я медленно брела по Старому Арбату, курила и плакала. И вслед мне удивленно смотрели готы с отечными выбеленными лицами, седоволосые уличные художники крутили пальцами у виска, а какой-то розовощекий иностранец без спросу щелкнул меня своей мыльницей, при этом подняв вверх большой палец и жизнерадостно
воскликнув, что я – воплощение грустной славянской красоты.
Никогда в жизни мне не было так тоскливо.
В середине Арбата я купила в палатке хот-дог, заветренный, резиновый на вкус, обильно полила его горчицей, потом присела прямо на тротуар и без аппетита медленно сжевала, а прохожие поглядывали на меня с равнодушной брезгливостью – такая гримаса весьма популярна в Москве. Мне хотелось опуститься на самое дно, и, сидя на пыльном тротуаре, в черной отглаженной юбке и белой рубашке, я чувствовала себя гармонично, эта серая пыль, эта прогорклая сосиска в клеклом тесте были так созвучны моему настроению.
Жаль, нельзя было остаться здесь навсегда – раствориться в ярмарочном ритме этой улицы, самой стать ее пылью, иногда кружиться на ветру, пачкая начищенные ботинки прохожих, а иногда оборачиваться склизкой грязью, прибитой к тротуару дождем.


(с) Маша Царева. Москва силиконовая.