Эшун принадлежала к аристократическому клану Фудзивара и отличалась удивительной красотой. Она не вступала в монастырь до 30 лет. По тому времени это был зрелый возраст, и она должна была уже побывать замужем, или иметь любовные связи. Ее стар­ший брат был наставником дзен. К нему-то и пошла Эшун за посвя­щением, когда решила покинуть дом и постричься в монахини. Когда она попросила у брата благословения, он не спешил с отве­том. По старинным обычаям дзен требовалось сурово испытать не­офита. «Монастырская жизнь - для сильных мужчин, не для детей и женщин», - ответил брат в жанре традиционного отказа.

Услышав это, она тут же ушла, не сказав ни слова. Накалила в пе­чи железный шомпол и приложила его к своему лицу. После этого она вновь пришла к брату с прежней просьбой. Видя глубину ее решимости, он обрил сестре голову, посвятил ее в орден и сделал ее членом общины, где она могла изучать искусство дзен самостоятель­но и в конце концов сама стала наставницей.

Однажды Эшун послали в крупный, богатый столичный мона­стырь, спонсируемый государством, - самый крупный центр дзен-буддизма, за стенами которого жили более тысячи монахов. Приход «продвинутого» адепта дзен мог стать серьезным испыта­нием для настоятеля, которых обычно изображали как карьеристов и администраторов. Доблестная Эшун уже создала себе репутацию решительной монахини, и потому клика столичного монастыря не желала ее допускать. Они хотели смутить Эшун и вышвырнуть ее до того, как она унизит настоятеля и монахов своим интеллектуаль­ным и духовным превосходством.

Следуя разработанному плану, один из монахов, увидев, как Эшун поднимается по ступеням, неожиданно сбросил одежду, об­нажил пенис и продемонстрировал свое умение вызывать эрек­цию. После этого он сделал стойку на руках и крикнул: «У меня штука три фута длиной». Нисколько не смутившись увиденным, монахиня задрала по­дол и показала свое интимное место. «Моя штука - бездонна», -парировала она. Монах смутился и позорно бежал.

Другой случай «сексуального давления», состоявший не в заговоре с целью смутить Эшун, но в агрессивной попытке соблазне­ния, был отражен столь же остроумным образом, одновременно решительным и поучительным. Очевидно, Эшун была столь красива, что, несмотря на обожженное лицо, мужчины продолжали желать ее. Один монах был особенно настойчив в своих домога­тельствах. К его великой радости, она в конце концов согласилась, но при одном условии - интимная встреча должна произой­ти в особо оговоренном месте, так как оба они связаны монашескими обетами. Эшун выразила свое беспокойство по поводу его постоянства, не нарушит ли он свое обещание в назна­ченное время. Монах клялся, что ничто не заставит его отступить от намеченного и что раз сама Эшун согласна, он готов заняться любовью где угодно и когда угодно, хоть в котле с кипящей водой, хоть в пламени костра. Сам ад не сможет погасить его пыл.

Несколько дней Эшун хранила молчание. Наступил момент, когда ее брат, их общий наставник, должен был вести диспут о дзен перед большим скоплением публики. Когда собралось мно­жество народа, неожиданно перед толпой появилась обнаженная Эшун и крикнула громким голосом: «Эй, ты! Иди сюда и сделай ТО, что хотел, как мы договаривались!» Монах был столь смущен, что немедленно бежал из монасты­ря.

Хотя Эшун предпочитала давать частные уроки, последний ее уpoк был дан на публике во всем величии своего легендарного об­раза воительницы. Собравшись в свой последний путь, она соору­дила деревянный помост на огромном валуне у западных ворот монастыря и обложила его дровами. Сидя наверху, она сама зажг­ла костер под собой. После этого она вошла в состояние самадхи  - медитативное погружение в себя.

Можно предположить, что в этот момент Эшун погрузилась в забвение, то есть состояние, которое она культивировала на протяжении многих лет дзен-монашеского служения. Вдруг  появился ее брат и крикнул: «Эй, монашка, тебе жарко? Эй, Монашка, жарко тебе?» Возглас был сделан в жанре дзен-буддийской загадки-парадокса (коан), и тот факт, что загадка прозвучала наиболее патетический момент самосожжения, доказывает, что смысл парадокса был чем-то большим, чем интеллектуальное упражнение адептов дзен.

Суть  парадокса такова. Если монахиня, объятая пламенем, скажет, что ей жарко, значит, она до сих пор не вышла из-под власти иных чувств, если она скажет, что ей не жарко, значит, она стремится отрицать очевидное. Если она закричит от боли или страха, значит она не монахиня, а «бритоголовая мещанка», если она будет  молчать, она - «призрак в бездне забвения». Эшун. впитавшая учение дзен до мозга костей, не позволила себе впасть ни в одну из этих крайностей. Жарко ли ей? - был вопрос - «Ни один путник в начале пути не скажет, холодно ему или жарко"- ответила женщина и молча ушла в другую жизнь в языках пламени.

 Томас Клири, Сартаз Азиз «Богиня сумерек»