[показать] [показать] [показать]
РИПДАЛ, ВЕРНУВШИЙСЯ С ХОЛОДА
Год спустя, на той же самой улочке. Чрезвычайно официальное интервью
— Рад вас видеть снова в Риге, господин Рипдал, тут на углу есть тихое кафе, хотите там поговорим?
— Давайте. (Заходим в кафе "Radi Un Draugi".)
— Вам взять кофе или пива?
— Кока-колу, если можно.
— О'кей.
У Рипдала под мышкой книжка на английском — Джон Ле Карре, “Шпион, вернувшийся с холода”.
— Ну и каково Вам было вернуться из холодной Норвегии в знойную Ригу?
— На этот раз я провел здесь фантастическую неделю! Только вот, представляете, комары сильно покусали. Едва я вселился в номер и открыл на ночь окно — было так жарко! — как в течение первой же ночи был искусан вдоль и поперек...
— Извините, у нас официальное интервью. Итак, в прошлом году Вы обещали записаться с нашим Национальным симфоническим оркестром, а записывались с камерным "Rigas Kamermuziki". Почему Вы изменили свое решение?
— Это не я изменил решение, а ваш Нормунд Шне. Он все-таки дирижер и больше работал с камерным оркестром. Так что это изменение, может, наоборот — к лучшему. Тем более, что звук меня абсолютно устраивает.
— Какие проблемы возникали у Вас при введении в оркестровку партии электрогитары?
— М-да... Собственно, эти проблемы закончились много лет назад, когда я перестал играть громче оркестра. Вот что по-настоящему сложно, так это совместить с оркестром ударную установку. Когда оркестр камерный — все о'кей, но в большом симфоническом... Если дирижер и ударник расходятся во мнениях, происходит ритмическая путаница. Произведение начинает звучать, как свихнувшееся калипсо. Я выкручивался, добавляя перкуссии и заставляя барабанщика играть щетками вместо палочек.
— Чтобы он не мешал дирижеру?
— Ха! Можете и так считать. Суть проблемы все-таки в том, чтобы и звук не оказался дешевым, и музыка не потерялась. Вы слышали, как кошмарно Лондонский симфонический оркестр играет "The Beatles"? Звук прекрасен, но музыка исчезла...
— За 30 лет музыкальной карьеры Вы записали примерно столько же альбомов. Какой из них Вам особенно дорог?
— На этот вопрос принято отвечать: “Тот, над которым работаю сейчас”.
— Когда Вы впервые поняли, что гитара для Вас — это несколько больше, чем хобби?
— Звучит невероятно, но это произошло, когда я впервые услышал "Shadows", группу Клиффа Ричарда. К тому же меня манили гастроли, огни больших городов и то могущество, которым вас наделяет хорошо исполненное рок-гитарное соло. В общем, когда я услышал “Апачей” и другие инструменталки, я немедленно заиграл.
— Сколько Вам было лет?
— Пятнадцать. Собственно, уже с четырнадцати я играл в группе под названием "Vanguards", но все это было несерьезно. До тех пор, пока в 68-м году я не пришел в квартет Яна Гарбарека. Передо мной открылись широкие перспективы — я мог бы спокойно выполнять свою работу и годами играть прекрасную “живую” музыку... Но примерно в это же время я начал учиться композиции... Понимаете, мой отец был кларнетистом и дирижером военного оркестра в Осло и с детства внушил мне, что музыкантам живется нелегко — постоянные взлеты и падения, короче, сплошная авантюра. И если я останусь просто музыкантом, мне придется туго. Поэтому я выбрал комбинацию “музыкант-композитор”: сочинять мне было интересно, а как музыкант я мог продолжать путешествовать, не тратясь на билеты.
— Ответьте, как один из основателей клана ECM (“Издательства современной музыки”): что Вы называете “современной классической музыкой”?
— В свое время этот термин ввела группа композиторов, географически концентрировавшаяся в Дармштадте и около. Он обозначал сильно диссонансную, немелодичную, слабо гармонизированную музыку. Но сейчас, по моему убеждению, это музыкальное направление стало медленно, но верно растворяться в своих собственных далях. В то же время существует круг “новой музыки” — иное современное направление, ориентированное, в общем-то, в ту же сторону. Вероятно, я принадлежу этому кругу.
— Не считаете ли Вы, что “новая музыка” появилась из-за потребности соединить некую элитарность с коммерческой отдачей от нее?
— Да, мне кажется, “новая музыка” несколько более приземлена, более успешна коммерчески, лучше продается. И сейчас внутри меня идет серьезная борьба: я хочу определиться — какое направление лучше? Заниматься ли мне только современной классической музыкой, но закрыть для себя джаз, закрыть рок, закрыть всю музыку такого рода, одновременно с ее чувствами, гармониями, красивыми мелодиями... Многие из этих работ были действительно прекрасны. Вот чем я сейчас занимаюсь — комбинирую все это, к своему удовлетворению все больше и больше подбираясь к собственной идентичности в современной музыке.
— Вы видите себя джазовым музыкантом, современным симфонистом или кем-нибудь еще?
— Кем-нибудь еще.
— Манфред Айхер сильно помогает Вам в поисках своей идентичности?
— Айхер был первым, кто сделал европейский джаз таким, каким он сейчас известен. Айхер объединил под своим флагом множество различных музыкальных направлений. Не все из них так уж влиятельны, но они должны жить. Думаю, это относится и к “современной классике”, в особенности к эстонскому композитору Арво Пярту, чьи альбомы расходятся по всему миру... Я сочиняю схожую музыку и считаю, что мы весьма соответствуем друг другу в своих профессиональных предпочтениях. И способны сделать современную музыку еще более высокой, более открытой.
— Классики на Вас заметно влияли?
— Да, конечно. Особенно в 70-е, когда я только начинал заниматься композицией. Я многого ждал и старался равняться на моих любимых композиторов — на Малера, который в 60-е стал очень популярен, я долго слушал Рихарда Штрауса, осмысливая его кристально чистые оркестровки, мне нравился Григ, Вагнер, Дебюсси и другие... Сейчас я редко слушаю классику — не то чтобы надоело, но музыка-то на них не заканчивается.
— А современные симфонисты?
— Когда я покинул Осло и стал много ездить по миру с концертами, я слушал подобную музыку в больших количествах. Мне довольно скоро показалось, что нынешние композиторы в основном сочиняют такой стандартный философский “хардкор”: “Бух! Х-р-р-р-бух! Ж-ж-ж-ж...” Я не говорю о Лигети и Пендерецком, с которыми я лично встречался четверть века назад.
— Рок-гитаристы?
— Первым был Хэнк Марвин из "Shadows". Я старался максимально чисто скопировать его звук, особенно играя баллады. Потом пришли великие 60-е, фантастическое десятилетие, когда появилась масса гениальных гитаристов. Моими идолами стали Эрик Клэптон, Джефф Бек, и, конечно, Хендрикс. Он меня настолько впечатлил, что я организовал бэнд "Dream" — для того, чтобы играть хендриксоподобную смесь психоделии с энергичным попом. На нашей пластинке "Get Dreamy" даже была вещь, озаглавленная “Хей, Джими”, на манер знаменитой “Хей, Джо” Хендрикса. В Лондоне я познакомился со Стиви Винвудом, который научил меня пользоваться усилителем Marshall со специально искаженным звуком — почти таким же, какой Вы слышали здесь, в Риге.
— Однажды я наткнулся на страничку в Интернете, где среди прочих влияний на Терье Рипала указывались "Sex Pistols"...
— Ну-у-у... Наверное, я в каком-нибудь интервью упомянул, что мне нравилась песня "Pretty Vacant". За крепкий гитарный саунд. Я, конечно, слушал "Pistols", но не думаю, чтобы их влияние было сильным. Этот их певец Джонни Роттен... Ужас.
Дмитрий СУМАРОКОВ
© 2007 Jazz-Квадрат-http://www.nestor.minsk.by/jz/articles/2000/32/jz3212.html
Все фотографии взяты отсюда - http://www.myspace.com/terjerypdalodyssey/photos/albums/album/115269
Перейти к записи на Имхонет
Мой профиль на Имхонет