Человек всегда ищет что-то - одни ищут в бесконечном пространстве, другие пытаются сделать из того, что уже найдено, но никто не успокоился.

Убаюкивающие иллюзии, которые заменяют правду,  искажаются от простого, едва заметного дуновения тихого ветра. Их выравнивают, поправляют, корректируют и подстраивают, они уже с заплатами, в швах, подрисованные, но они еще здесь, потому что никому не хочется их отпускать.

Отпустив их, возникнет недовольство и новый поиск, и опять новая иллюзия.

У ищущего при любом раскладе ничего нет. У него и так нет чего-то... то есть существует недовольство данностью. Что может удовлетворить это недовольство? Неужто есть что-то, что может это недовольство удовлетворить? Недовольство ума - стремление не быть тем умом, коим являешься, надо стать умом высшего порядка. Недовольство телом - стремление здесь и здесь исправить. Хотя, не любовь ли это к телу и не любовь ли это к уму? Ведь нет ничего плохого в такой любви.
Вот только где де заканчивается недовольство? И что может вырасти из недовольства?
Разве семя потому вырастает в дерево, что было недовольным? Недовольным тем, что оно только семечко? Вовсе нет. Семечко выросло, потому что умерло - не стало семечка. Иначе, если бы оно росло из недовольства, не отдав себя, оно бы выросло в огромное-огромное семище, и все разбухало бы и разбухало, перекатывалось бы по земле, переваливалось кое-как, все раздавливая по дороге, потому что по-другому не может такое большое семечко, оно бы все ело и ело, а потом бы научилось производить такие же семечки, растущие, которым надо только плодиться и есть, плодиться и есть, и расти еще больше, и снова есть. Потом оно стало бы украшать себя, обтесывать края, придавать форму правильную, по первым попавшимся данным отыскивая образ, которому надо соответствовать, с которого форму эту срисовать, потому что оно знало бы, где-то далеко, в дальнем уголке души оно знало бы, что что-то потеряло, а теперь это потерянное оно хочет вернуть. И потом, нарисовав на себе отчаянную улыбку, оно стало бы пытаться глазам придать выражение, которое нельзя вот так взять и придать глазам.
Вот такое семечко могло бы пустить великий росток, который бы протянулся сквозь любые ветра, а потом расцвел бы деревом-великаном, но вот беда - что чем больше становится семя, тем толще его скорлупа. И теперь, чтобы эту скорлупу пробить - если возникнет еще такое побуждение, такой импульс - то для этого надо иметь в себе великую силу.
Умереть таким образом - это и значит подарить себя, это то, что происходит вокруг, там, где нет людей - ведь поэтому так привлекательна природа, и поэтому она вообще жива.
Человек думает, - а так ведет его само мышление, - думает, что заперев часть природы в клетку он поднялся над ней, а на самом деле он просто неспособен сам дать то, на что способна природа, и, по сути, он не царь зверей а просто гриб-паразит, который всех победил с помощью их же, всех. Вот его место в природе. И в глубине своей грибной души он знает, что живет только (исключительно!) за счет того, что есть другие. Не будет других - не будет и его. Но он гонит прочь эту мысль, заглушает ее слабостями развращенного тела и заедает незаработанным хлебом.

И вот, кто-то выращивает семечко, а кто-то дерево.
Здесь есть парадокс, и, видимо, он есть что-то поистине мистическое.
Ведь дерево притягивает к себе, а семечко, которое сберегли, начинает само искать как уйти от своего одиночества. Вот виднеется поблизости еще одно, такое же, одинокое.
Теперь мое одиночество украдет твое время. Оно не спит, оно не может спать, ему темно. А вдвоем уже не так страшно. Если бы задумалось оно, примерно так: Я ничего не знаю об этом, просто бреду по жизни, но бреду почему-то не так уж и просто. Бреду я к другу. Наша дружба - взаимное неуважение. Я спрятался от своего одиночества в его компании, а он в моей - от своего. А завтра - сколько нас еще, не пропадем. А не будет друзей, так есть множество  других вещей, ведь не в пустоте же мы в конце концов живем. А как устанем изводить друг друга, можно распрощаться и отдохнуть, под деревом.