Последнее время мое единственное развлечение – раскачиваться вместе с вагоном метро. Сохранять равновесие и радоваться, что оно сохраняется. Странно, но я даже испытываю какое-то подобие чувства гордости за то, что умею раскачиваться в такт вагону.
Я еду домой, уже очень поздно. Всегда бывает очень поздно, когда я еду домой. Иногда мне хочется вечно ехать в метро. Ехать и никуда не приезжать. Вжаться в кресло из фальшивой кожи, закрыть глаза и ехать в никуда, в пустоту и темноту. Вечно.

Я еду домой. По-моему я делаю это слишком часто.
Почти каждому человеку надо, чтобы его кто-нибудь любил.
Слезы.
Выплакать их некому. Они собираются внутри и уже почти совсем заменили собой кровь,
лимфу и прочие жидкости, протекающие в человеческом теле. По моим венам и аорте текут слезы, текут обильным потоком, не вырываясь наружу. Мне пора сделать слезопускание.
Некому.

Картина дивная. В мозгах – песок. В жилах – слезы. И никому не посоветую глядеть на мою душу, не прикрытую плотью. Зрелище мерзкое. Какое счастье, что душу нельзя увидеть в зеркале.
Так гораздо спокойнее чувствуешь себя, заходя
каждое утро в ванную комнату.
Любовь не ищет выгоды. Так кажется говорят. Непонятно, почему она, в таком случае,
всегда проходит мимо меня. Нельзя сказать, что я очень выгоден.Скорее наоборот.

Наверное она все-таки ищет выгоду. Ищет и находит.
Вечный человеческий вопль «ну почему?!». Человеки мучают себя этим глупым вопросом,
заранее зная, что ответа на него нет. Точнее, он есть, но в таком виде, как он есть, люди его не признают,
просто не могут признать.
На жалкие крики «почему» равнодушный голос Универсума холодно отвечает «просто так».

Просто так.
Квинтэссенция цинизма. Но для того, кому принадлежит голос Универсума, понятие цинизма не существует.
Также как не существует для него любое другое понятие.
Самое непонятное не воспринимает понятия. Понимание ему не нужно. Он все знает.
Значит понимать ему ни к чему.
Люди должны любить друг друга, потому что больше их любить некому.
Чем дальше находишься от людей, тем любить их легче.
На Луне, наверное, это делать совсем просто.
Любить людей, живя на Луне – как легко.
Но любить одного человека можно, только находясь с ним рядом.
Несправедливо.

Все говорят нет правды на земле,
Но правды нет и выше.
Мне это ясно, как простая гамма.

Пушкин. Что может быть проще и яснее, чем гамма.
И зачем, зачем надо было так оклеветать Сальери.
Надежды на то, что все закончится почти нет. Слово почти не позволяет совершить над собой
казнь.

Надежда самое убийственное чувство. Из-за нее, глупой, наивной мечты, миллионы
человеков дрожат, мучаются, но живут. Уроды! И я урод.
Ожидаю чуда.

Вера.
Вот слово. Вера. Имя и состояние духа. Свойство духа и имя, самое дорогое для меня. Вера.

Где начало. Где конец. Все погибло. Осталось только расстояние между ними, называемое жизнь.

Роясь в словах, теряешь их обычный смысл. Остается сила, без смысла. Но мои силы заканчиваются.
Сколько их не знаю.

Рука Бога оставила меня, а рука Дьявола не подхватила, и я остался валяться на дороге,
забытый, брошенный и ненужный. Валяться в пыли этой дороги не самое приятное занятие.

А со временем сам становишься пылью. Пылью на дороге жизни. Да и сама наша Земля и даже Солнце,
великое Солнце, на самом деле лишь пыль на Млечном пути, которую никто не замечает, проходя по ней и только иногда досадливо стряхивает с одежду и обуви. Вот так стряхнули меня.
Чтобы не стать пылью мало быть Сальери. Надо быть Моцартом.

А если нет сил? А пылью быть так не хочется. Хочется быть Солнцем над Дорогой.
Смерть ничего не решает, особенно если помнить, что она моя подруга и почти невеста. Она
хорошая, добрая и умная, но решать это не ее задача. Придется решать без нее.
Придется решать. (с)

Роман Стыран