День 6. Р. Аллуайв ‒ губа Северная (оз. Умбозеро) ‒ зал. Махков (оз. Умбозеро).

 

Вчера руководитель заметил, что видел на склоне очередную медвежью кучу. Для самоуспокоения я всю ночь старалась как можно громче ворочаться на коврике, извлекая из него дьявольские звуки. Ворочанью помогало и то, что мы поставили палатку в какой-то яме, и всё наше хозяйство вместе с нами упорно и безостановочно ползло вниз.

Утренние Хибины:

 

Долина Аллуайва, в которой мы стояли:

 

Умбозеро ещё в тумане:

 

 

Утром листья кустарничков стояли белёсые от капель то ли росы, то ли растаявшего инея: ночь была ясной. В розовато-голубой предрассветной дали виднелись Хибины, но Умбозеро почему-то исчезло. Вместо него у подножия гор медленно кипела белая масса. Что-то в ней переворачивалось, откатывалось, выплёскивалось протуберанцами на склоны гор. Под пеленой тумана шла своя тайная жизнь.

По правому берегу Аллуайва сохранилась основательно заросшая дорога. На левый берег можно перейти по своеобразному бетонному «виадуку», которых там, кажется, несколько. Там проходит уже вполне накатанная дорога к шоссе.

Когда мы оглянулись на прощанье в сторону места ночёвки, нас ждало очередное несвоевременное открытие. Как ни в чём не бывало спускалась по центру того склона, где вчера происходил финальный забег, дорога. Начало её мы, видимо, как-то проворонили ‒ то ли по причине сумерек, то ли действительно из-за плохой читаемости кое-где, а потом уже было не до неё. В таких случаях обычно говорят какую-нибудь раздражающую фразу, начинающуюся со слова «зато», в духе «Зато осмотрели верховья ручья, хоть и без дороги». А вообще, конечно, количество здешних дорог действует разлагающе.

Слева на склоне видна дорога:

 

 

Солнце давно поднялось, а туманное покрывало всё ещё скрывало часть озера. Было очень похоже, что оно медленно, но верно дрейфовало как раз в сторону Хибин, куда мы намеревались сегодня попасть.

Да, наверное, стоит хоть что-то сказать о планах. Обход Умбозера с севера (с интригующим бродом в Чудалухте) рассматривался в качестве запасного варианта. Рабочим же был вариант договориться с кем-нибудь на берегу о переправе через озеро и высадиться поближе к устью р. Кальйок. Трудность заключалась в том, чтобы найти этого «кого-нибудь».

Поэтому, завидев собиравшую ягоды женщину, мы направились к ней в надежде разузнать про местные порядки. Она, в общем-то, подтвердила наши умозаключения (где озеро, там и лодки), сообщив, что на берегу есть с кем договориться.

‒ Это вам в дурдом надо, ‒ как-то не очень ясно выразилась она. И, обернувшись к кустам, позвала кого-то. Вышедшему на зов мужчине был переадресован вопрос, как проехать в дурдом.

‒ Как в дурдом-то проехать? ‒ повторил он всё тот же загадочный микротопоним и, поскребя подбородок, начал объяснять короткий путь. Оказалось, что речь шла о некоем месте на берегу. Там часто бывают люди, и есть возможность найти лодку. Происхождение топонима я не решилась выяснить, о чём до сих пор жалею.

Мужчина очень подробно рассказал про первый и второй повороты, налево-направо, но, как часто бывает, картина мира местных и приезжих не совпала. Местный знает свою дорогу досконально, знает наперечёт деревья и камни, но ходит не по ориентирам, а вообще не задумываясь. Тому же, кто идёт дорогой первый раз, видится слишком много подробностей, и самостоятельно отсечь магистральные ориентиры от тех, на которые давно никто не обращает внимания, он пока не умеет. Если кратко, то суть в следующем: куда надо мы не пришли.

 

Остатки Умбозерской ж/д:

 

Лиофиллум сросшийся.

 

Поэтому просто вернулись к остаткам Умбозёрской ж/д и пошли по карте более длинным путём. Здесь царило оживление: на протяжении всего пары километров встретилось пять-шесть машин. Маленький трактор, тарахтевший навстречу, остановился поздороваться. Водитель усомнился, что кто-то согласится сейчас с нами выйти ‒ раздуло волну. Ну, ничего, всегда можно подождать.

Ещё через несколько минут рядом притормозила машина. Из неё поинтересовались, не подбросить ли нас. Поиски короткого пути украли наше утреннее время, поэтому теперь можно было с чистой совестью плевать на этику пешего похода компенсировать потерю. Мы полезли внутрь. Внимание сразу же привлекла разнообразная символика ВДВ, а водитель, узнав, что мы из Рязани, первым делом вспомнил про Военно-десантное училище. Так-то.

Ещё раз было озвучено предположение о том, что мало кто пойдёт в волну. Да ещё сегодня не выходной, народу нет. Подождать, конечно, можно, но сколько ‒ сказать трудно.

Мы выгрузились на берегу. Здесь когда-то действовала база отдыха, было электричество. Теперь, как легко догадаться, база закрыта, электричества нет. Есть, правда, сторож, но он только что уехал. Вокруг деревянные домики-домишки-сараи-пирсы. Маленькие, построенные кто во что горазд, но какие-то очень милые. Кое-где маленькие огороды и, не поверите, цветники! Садовые цветы на берегу Умбозера, в заполярных краях ‒ это ли не удивительно?

Попрощавшись с водителем, мы в раздумьях уселись на солнышке. Дул хороший ветер, и Умбозеро, действительно, трудно было назвать спокойным. Рядом с берегом прошла одинокая отчаянная моторка, нос её шумно и сильно бил по волнам.

В ожидании походив туда-сюда по дороге и встретив несколько местных мужиков, мы убедились, что договориться о переправе можно, но нужно ждать, когда утихнет ветер. На обратном пути к рюкзакам возле нас снова притормозила машина, и мы (уже в который раз за этот час!) снова всё повторили. Человек в машине попенял, где ж мы были несколько часов назад ‒ никаких волн не было. Если б не дела, то он мог бы перевезти. Но и он уехал. 

А мы уселись на рюкзаки и приготовились ждать погоды. Мимо прошла женщина, за ней бежала большая пушистая собака с умными глазами. Ещё одно повторение нашей нехитрой истории. Женщина слушала внимательно, а разговаривала медленно и напевно, заметно окая. Потом позвала пить чай. Как хорошо было сидеть в тёплой кухне, с печенькой в одной руке и ложкой клубничного варенья в другой, и слушать напевный голос хозяйки. Варенье, кстати, оказалось сваренным из собственной клубники (!), и я вспомнила, что на одном огороде, действительно, видела целую её грядку. Мало того, здесь ухитряются выращивать огурцы! Так что цветники, пожалуй, ещё не самое удивительное.

Вскоре зашёл муж, знакомая, муж знакомой. Все рассаживались по табуреткам и тут же принимались что-то оживлённо обсуждать: женщины ‒ ягоды, мужчины ‒ моторы. Было очень уютно сидеть среди этих разговоров и людей.

Вскоре, однако, пришлось прощаться, потому что у дверей послышался шум машины: приехал тот самый человек, который готов был перевезти, но уехал по делам. Вернулся. Ветер немного стих. Ввиду погоды договорились за две тысячи. Недалеко от устья Кальйока есть место ‒ Старый Пирс, там можно попробовать высадиться.

Говорил и двигался он быстро и точно. Забрать рюкзаки, идти к крайнему домику, ждать возле пирса. Я прикладывала усилия, чтобы успевать за ним.

Так же быстро и точно снарядив моторку, он, успевая рассказывать о старом житье-бытье, рассадил нас: меня посадил вперёд, где стекло защищало от брызг, а руководителя вместе с рюкзаками ‒ назад.

И распахнул ворота сарайчика.

По Умбозеру всё ещё бежали волны. Они ощутимо ударяли в железные борта лодки, раскачивая её. Переправляться я тут же передумала, но было уже поздно. Капитан завёл мотор, надел меховую шапку, устроился поудобней и ‒ мы пошли.

Шли вдоль берега, где потише. Здесь я ещё смотрела по сторонам. Затем начали выходить на середину озера. Ветер и волны усилились. Разглядывать островки и заливы я перестала. Наш капитан снова принялся рассказывать о своей жизни. Иногда он оборачивался назад и повторял свои воспоминания для руководителя, помогая себе жестами обеих рук.

Я, между тем, решила не сводить глаз с противоположного берега. Однако взгляд сам собой предательски косил вокруг. Волны были широкими, серыми и тяжёлыми. Мозг вывалил из памяти всё когда-либо услышанное и прочитанное, касающееся навигации. В целом, мои познания по этому вопросу сводились к одному единственному правилу: не подставляй волне бок.

Но, о ужас, вот идёт волна, и она идёт в бок! А этот гребень слишком высок! А тут мы не успеваем перескочить на другой!.. Дядь Саша увлечённо рассказывал, какие огромные были раньше сыры ‒ при коммунизме жили, и не заметили. 

Потом капитан спросил, не боюсь ли я. На что я честно ответила, что боюсь.

‒ Да ты не бойся! Это разве волны? Это маленькие, бывают и больше, в такие уж никто не пойдёт, ‒ подумав, ‒ разве что на работу.

Успокоив меня таким образом, он продолжил через плечо рассказывать что-то руководителю. А я, надо заметить, даже на некоторое время забыла бояться, наблюдая, как ровно идёт моторка по широкой и плоской вершине волны, как перескакивает на следующую и легко скользит по ней, угадывая движение.

Когда я спрыгнула в прибой, в голове стояла звонкая пустота. Дрожал и гремел каменистый пляж, и мы были на хибинской стороне. Наш капитан, удерживая в прибое лодку, помогал выгрузить рюкзаки. Он ласково называл озеро Умбочкой.

‒ Пойдёте назад по дороге, и будет ещё одна, перпендикулярная ‒ к Кальйоку. Запомнили? Прямо по ней идите! ‒ повторял дядь Саша, пока не удостоверился, что мы всё поняли.

Он уехал, прорвавшись сквозь прибой и помахав на прощанье. Человеку, привыкшему двигаться так быстро, что я едва поспевала за ним, единственному, кто твёрдо заверил, что перевезёт нас и, собственно, спокойно перевёзшему в такую погоду, ‒ этому человеку идёт седьмой десяток. Как там говорил Гришковец про офицеров: как будто их когда-то вот так завели, и этот завод не заканчивается.

 

 

Умбозёрский рудник:

 

Так было пересечено Умбозеро.

 

 

 

 

К Кальйоку, впрочем, мы не пошли, а решили заходить от озёр Ньюръявр («Нюры», как назвал их тот мужик, который объяснял дорогу к дурдому). И зашагали вдоль берега на юг. Надо ли говорить, что здесь также идёт прекрасная дорога, правда, иногда размытая прибоем или несколько подтопленная.

Времени до сумерек оставалось немного, мы прошли всего несколько километров и под грохот волн встали на ночёвку.

Но события этого дня ещё не закончились. Мой надувной коврик Thermarest, которому пошёл уже четвёртый год, повёл себя точно так же, как его гадюка-близнец. Близнец, прослужив всего год (а гарантийный срок ‒ два), начал выживать меня со своей поверхности, лопаясь какими-то внутренними перегородками и превращаясь в огромную подушку, которая в конце концов заняла чуть ли не две трети всего коврика. Спать на этом бугре было невозможно. Мы списали эту выходку на случайный дефект. И вот теперь оказалось, что и второй коврик дефективный. У нас есть ещё третий близнец, ему три года, так что даже интересно, когда он огадючится (а он, я уверена, огадючится!). В общем, Термаресту нужно искать замену.

Коврикова диверсионная деятельность привела к тому, что теперь любое моё движение на нём сопровождалось недобрым звуком лопающихся перегородок. Это был звук, с которым уменьшался комфорт.