Не буду строить из себя Нику Турбину - до 16 лет я не срифмовала толком ни одной строчки. А потом какой-то обезумевший бобёр прогрыз плотину, и начался настоящий потоп - то, что у талантливых людей зовётся "божьим даром", для вполне заурядной 16-летней школьницы стало, фигурально выражаясь, адовым проклятьем - стихи, один шаблоннее другого, заставляли портить конспекты и заниматься самобичеванием: то они казались замечательными, то отправлялись в мусорную корзину с осознанием собственной бездарности.
Вот оно, первое, уцелевшее в сражениях с комплексами и шреддером (знаете, что это такое?)
Осточертела жизнь за забором,
Где есть лишь запреты, заслоны, законы,
Чего им еще, все и так уж забрали
что было мое.
Березки светились во тьме так привычно,
Хотели лечить их - и вроде бы вышло,
И все нипочем пустоглазой пустыне,
и все не мое.
Бинокль будет лгать, как его ни крути ты,
И выбиты зубы, и гвозди забиты,
Пусть раны болят - коль болят, не остынет
и сердце мое.
Ты вырезал в книге портрет Муссолини,
Повесил на стенку с другими святыми
Затем, чтобы все обо мне промолчало,
что было моим.
Часы по ночам лишь идут, а эсеры
Приходят меня обращать в свою веру
Готова кивнуть и достала чернила -
но вновь не мое.
На грязных руках умирает свобода
Почти что бесплотна и вовсе бесплодна
Ее зарывали без почестей в землю -
опять не мое.
Седой генерал погибал безраздельно,
А герцог селой оказался поддельным,
Дерутся за флаг - что за милая бойня,
спасут не меня.
Спасут генералов, вождей, проституток,
И снова пятнадцать безвыходных суток
Я в карцере всласть облученной квартиры -
наверное, моей.
Хожу по осколкам, брожу по руинам,
Молилась дешевым богам и друидам,
Молилась, чтоб в выжженом мире осталось
хоть что-то мое.
Стимулом для бумагомарания могло стать что угодно - но в 16 лет ничто не соблазняет больше, чем борьба с собственными демонами. В этот период максимализм зашкаливает - даже счетчик Гейгера нервно стрекочет при приближении к ядерной подростковой лирике.
Неосторожно взять кровь из пальца
И расписаться бордовым на бледном.
Не расплескаться, надо держаться -
Все заживет, заживет непременно.
Я бы хотела поближе к земле
В комнате с самой уютной решеткой
На оголенном вспотевшем окне,
С мятой кроватью, сгоревшей проводкой.
Мне одиноко и душно во тьме
Мне одиноко и душно при свете
Мне одиноко в счастливой семье
Зубы сжимать под ударами плети.
Мне говорят поучительно-резко:
Надо любить только тех кто достоин!
Надо закрыться от грязи вселенской
И заниматься вселенской любовью!
Как глубоко забираются в сердце
Злые запилы неискренних психов.
Я не хотела в доверье втереться -
Что ж вы меня проводили так лихо?
Мама-анархия, кто же отец мне?
Каждый изгнанник - по-своему пленник.
Так же и я в своем выжженном детстве...
...Хватит. Снимите с меня ошейник.
Чуть позже - первая пьянка, после которой ничего не помнишь. Утром обнаруживаю на столе то, что заставляет меня дико хохотать - значит, и в невменяемом состоянии я была способна держать ручку в руках. Моим почерком - незнакомые строчки:
Идите на*** со своей моралью,
Идите на*** со своей культурой,
Человек занимается акупунктурой.
Сдохну от рака - так мне и надо,
Идите на*** со своим Гиппократом
Где мои семнадцать лет? В эту студёную зимнюю пору на голову свалилась любовь. Несчастная.
Руки по швам.
Я больше не буду махать вслед
Уходящим поездам.
Мне даже не больно
Думать,
Что все осталось там.
Руки по швам.
То, что я возьму,
Я никогда не отдам.
Я обещаю, что впредь
Не буду кланяться
Ни звездам, ни крестам.
Руки по швам.
Больше я не стану расставлять
Мысли по местам.
Наверное, поздно
Верить.
И доверять богам.
Руки по швам.
Шепот прокатился по нестройным рядам.
Я им надоела.
Возможно.
Но я их не предам.
Любовь к родному языку проявилась в довольно странной форме - и эксперименты с украинским были закрыты после этого стихотворения:
Одягнена, я в крижаній воді вже котру годину,
Лежу у ванні.
Мої контрафактні лівайси чавкають дивно,
Мої контркультурні думки зникають повільно,
І падає сніг на очі, на губи, на шию.
І тане, як шоколад в руці дитини.
Брудна гидота.
Таємними знаками вуду вкриває спину,
Слиною капає, рве не шматки грудину.
Молюсь, щоб від мене лишилась хоча б половина.
Куди моє все? Куди моє ділось минуле?
Туди, куди й інше.
І все, що про себе мовчить, загубили й забули.
Герої це ті, які десь потрапляли під кулі,
А справжніх забули, забули, забули, забули.
Зтирається все, що було тут живе, і шукати
Вже не потрібно.
Приходять мінти і питають кого рятувати.
Котися, пепс, лайк е роллінг стоун, твою мати.
18 лет - это новая жизнь. Стишок о 60 Ваттах гордо стоит у меня в информации "о себе", пока я не начинаю смотреть на него со стыдом.
Шестидесятиваттовый шаман гудит в колонках
Спасайтесь бегством, мутные зрачки, укройтесь в веках.
Танцуют мародеры на дымящихся обломках
И это явно убер-мега-преступленье века.
А эф-бэ-эр встревает в мои пьяные беседы
Бросаю трбку: сука, здесь не зал для конференций.
Они в отместку посылают на меня торпеды
И лунные затменья, и затменья абстиненций.
А музыка не дарит больше радость продолженья,
Какая-нибудь тетка с хриплым и скупым вокалом
Казалось бы, чем госпелы тебе не откровенье?
Так нет же, заебало, заебало, заебало!
Меня швыряют в мусор поперечно и продольно
Я как-то выбираюсь, начинаю все с начала.
Хотелось бы, наверное, пожить и рок-н-ролльно,
Да только заебало, заебало, заебало!
Что, всё? Я бы еще долго смущенно описывала свои неудачные и не очень опыты, но пока что я не перешагнула порог восемнадцати. Ту би континьюэд?
Дохнут как мухи рабы и принцессы -
Не от чумы, так уж точно от СПИДа.
Не затухают распада процессы.
Жизнь, она белыми нитками шита.
Белыми нитками, красной каёмкой.
Рвется где тонко (читай - где попало)
Холст под ножом и трещит киноплёнка.
Склеит "Момент". Но и этого мало
Чтобы слепить сухожилий обрывки.
И полотно наполняется гневом:
Красная ленточка, белые нитки.
Вышито правой, рапустися левой.
Медленно будет слоняться иголка
По позвоночнику - все будут квиты.
Дохнут как мухи. Рвется, где тонко.
Скроены ладно. Некрепко сшиты.
Так и быть. To be continued.