Предисловие для создателей сообщества: определить свой текст в любой из имеющихся у вас "разделов" значит проявить к нему (к тексту) неуважение. Так что выкладываю как есть. "Страшилки", "депрессивное", "жизнь", "смерть" - на такое идите кино распределяйте, или ещё какие продукты недоискусства.
Куда делась нормальная классификация: "рассказ", "повесть", "роман"? Теперь собственно к тексту.

Серебро

1917 год, октябрь. Барочный белый особняк в нескольких верстах от Москвы. Горят огни в длинной обеденной зале полной счастливых, розовощёких поэтов, сидящих за широким дубовым столом, во главе которого возвышается пустое кресло.
Поэты пьют терпкие вина, руками хватают с серебряных блюд жирных жареных кур. Болтают, разбившись на небольшие группки.

Гиппиус: Не ужиться мне с ним, с этим серым пятном. Напрасно вы меня белилами его мазать учили. От меня-то им его не сокрыть никоим образом! Чувствую своё серое пятно...
Ахматова: Зиночка, ну измени ты свой тон! Что ты это и за столом сочиняешь? Дай я его скорей гляну! Сейчас уберу, сейчас, милая. *Слюнявит носовой платочек*.
Гиппиус: Ах, глянь скорей! Избавь меня от него...
Маяковский: Не для стола разговор. А и чёрт с ним. *Снова оборачивается к Мережковскому*. Так вот, взмокли мы там как лошади, хоть без дела стояли. В суровых условиях добывается наш отечественный булат. Блока на середине экскурсии вывели всего белого.
Мережковский: Ну вот, а ты в домну влезть грозился... Говорят окошки там от-такохонькие!
Маяковский: Дело говорят. Только и те не открываются.

Доктор Пастернак: А к нам недавно в отделение женщину привезли беременную новым Гоголем... А старый двумя днями позднее с метастазами на ампутацию пожаловал. В нашу же больничку! Вы подумайте только!
Маяковский: А рак не дурак! Не дурак рак... Жрёт человека, а Гоголя вишь не трогал, пока замену не доставили... Как там его звали?
Есенин: Гоголька-то? Петров, или как-то так. Я с ним виделся очень давно, да мельком, в кадетском корпусе.
Доктор Пастернак: Зря ты так о нём, Серёжка. Хороший был Гоголь, один из лучших.
Цветаева: А я слышала что он очень смрадно писал.
Маяковский: Смрадно, Марина, ещё не значит плохо. К слову, товарищ Есенин, мы что, ждём кого-то? Трон-то не занят, глянь!
Гиппиус: Гляньте! Гляньте на трон! Все немедленно гляньте на трон! Не занят трон!
Ахматова: Зина, не дёргайся так! *Настороженно вглядывается в щёку Гиппиус держа платок наготове, лицо её искажено страхом, бледно*. *Шепотом* я бы стёрла пятно смерти с лица подружки, да боюсь на саму на меня перескочит.
Есенин: Никого не ждём. Все уж пришли давнёхонько.
Маяковский: Ну и кто же тогда к той стуле прилагается?
Есенин: Россия-мать, кто! С Россией сегодня мне попировать вздумалось. А то когда ещё так соберёмся?
Маяковский, морщась: А подушки на полу зачем?
Есенин: Для ног её! Босиком пришла...
Мережковский: Простите, Сергей, а чего-ж не в лаптях? *Прыскает в кулак и краснеет*.
Маяковский: *Мережковскому* молчи, бес! *Есенину* Они же... в разных углах набросаны... Для чего гостье так ноги разводить?
Есенин: Как привыкла, так и разводит. Такую ораву народишь по другому не сядешь! Скажи, Марина!
Цветаева: Отвратительно, Сергей.
Хлебников, бросив на стол серебряную ложечку: Не хочу его! Не буду! Не стану!
Цветаева: Ну что ты в самом деле, Велечка? Ты что, теперь и суп жалеешь?
Хлебников: Так, пани! Жалею и люблю ваш лунный суп! Ты глянь в него, Марина... Там, в желтом вареве, плавают цвета, формы, и составляют улыбку. С дикостью дервиша нарушить этот обворожительный хаос? Пусть другой будет твоим палачом, красивый суп!
Цветаева, вздохнув: Сейчас буду учить как сыночка... Возьми скорей... *Вкладывает в дрожащую руку Хлебникова ложку*.
Хлебников: Да, мамочка...
Блок, стирая с верхней губы запёкшуюся кровь: Спасибо что сказал, Коленька. Сам бы я ввечеру разве что заприметил бы... клятая чахотка.
Гумилёв: Разве ты болен чахоткой? Очень по-петербуржски.
Блок: Не то что болен, балуюсь... Это я специально, для вдохновения. Нарочно трущобами к дому ещё с августа хаживал. Нажил болезнь к мёртвому носу на последнем издыхании присосавшись.
Гумилёв: Что-что? Это как?
Блок: Шел переулком на набережную... И повстречал мужичка. Очевидно из фабричных. Полулежал на тротуаре, а в руках – дворняжка. Лижет, лижет ему рожу, и поскуливает. Он в тот час умирал, это я сразу определил. Лицо уже пятнами покрывалось... Знаешь, чахоточные?
Гиппиус: Пятнами!? Кто сказал про пятна? О, поганый век!
Гумилёв: Ну и что? Не тяни, Саш!
Блок: Ну и прильнул я к нему... У него нос уж заходился. Так и трепетал. Изящными крыльями. Ну и... *Блок с хлюпаньем высасывает костный мозг из куриной спинки*.
Гумилёв: Боже... Саша... *С отвращением на лице прикрывает рот руками*.
Внезапно в залу врывается худой бледный мальчик лет восьми в крестьянской одежке.
Мальчик: Господа!
Есенин: Кто такой?..
Цветаева: Ты кто, сынок?
Маяковский хлопает в ладоши и хохочет.
От шума отрывает от стола голову задремавший накануне Хармс.
Мальчик: Господа! Так вот вы где все!.. Как же так?.. *Пугливо озирается*.
Мережковский, вставая: А в чём собственно дело? И чей это пострел?
Есенин: Первый раз вижу...
Хлебников: О чём ты, добрый мальчик?
Мальчик: Да как же так... Вы же все умерли.
Гости молчат.
Мальчик: Так и есть, так и есть! Правда ведь умерли! Вас, вас всех, всех вас... Вас привезли тут недалёко, вырыть яму сначала надо было а потом вас, да с обеда вон, вон с обеда прямо по одному вас... в затылок убивали...
Гости бледнеют.
Мальчик: *Смотрит на доктора Пастернака* вы кричали...
*Смотрит на Мережковского* вы рыдали...
*Смотрит на Хлебникова* вы молчали...
*Смотрит на Цветаеву* вы молили.
*Смотрит на Маяковского* вы в последний миг виском дулу подставились...
*Смотрит на Есенина* вас помню со штыком во лбу.
*Задумчиво смотрит на пустующее кресло во главе стола* а вот тебя пуля никак не брала, сестрица. И когда вас всех мёртвых в яму скидали, и стали известью засыпать, ты ещё руку наружу высунула. Неужели не помнишь?

*Некоторое время молчит, заметно что ступор гостей его смущает, переступает с ноги на ногу, глаза стыдливо бегают*.

Мальчик: В этом... в этом вообще никак никаких сомнений... Нас всем селом смотреть пригнали. Все всё видели.

Молча, гости один за другим растворяются в пространстве.