Измученный дождь кровоточил по стеклам открывшимися ранами, жалостливо дыша в щель полуоткрытого окна.
Скомканной перчаткой она в рассеянности проводила по запотевающему стеклу, утомленно морща носик при каждой мысли о том, что сегодня придется еще раз видеть его, захлебываться в этом нестерпимом потоке заботливого внимания к своей персоне и всего того, от чего ее сущности, напрочь лишенной чутких романтических склоков, хотелось детским порывом запереться в темном шкафу, поплотнее захлопнув створки.
«Ну ничего, сегодня уж в последний раз, - уныло утешала она себя, отмечая взглядом пестрые струи карабкающихся снизу машин, - а за те несколько месяцев, что будут отделять сегодняшний день от следующего раза, несомненно, накопятся силы на еще несколько уготовленных встреч».
В ушах звучно переливались перекаты гитарных аккордов, и обреченно-жгучая песня точно наносила глазам бесконечные удары тонких невидимых лезвий, заставляя их против воли сочиться влагой.
От остановки вела набухшая мощеная дорожка, и крохотные, не по погоде надетые тонкие туфельки поспешно закружились среди поднятых водяных всплесков, уступая желанию не желавшей вконец промокнуть хозяйки.

С непроницаемым выражением лица она приняла источенный нежности поцелуй в висок и едва заметила бережно обвившую ее талию руку. Неохотно откликаясь на попытки завязать разговор, покорно ускорила шаг, устало примостилась на краешек дивана в ресторане и равнодушно ткнула пальцем в меню, с умело сдерживаемым раздражением ощущая на своих руках чужие губы. Она невольно вспоминала его же до боли прожигающие даже сквозь одежду поцелуи плеч, и в омерзении поводила ими, точно силясь стряхнуть невыносимые невидимые следы.
С каким-то слепым изумлением попыталась сконцентрировать в голове те тщедушные воспоминания о той поре, когда ей казалось, что она любит его – сейчас в это верилось с таким трудом, что по прошествии времени она смогла бы даже усомниться в самом факте наличия когда-либо к нему этого чувства. Впрочем, так случалось с ней каждый раз.
И наблюдая с его стороны эту неприкрытую и, в отличие от нее самой, только лишь усилившуюся с месяцами сердечную привязанность – она испытывала чуть ли не физическую потребность приглушенно завыть, яростно запустив пальцы в волосы. Чувство, сродни чисто человеческому состраданию не давало ей покоя своей непреклонностью, тонким нажатием на нужную комбинацию внутренних клавиш запрещая ей оборвать с облегчением эту одностороннюю связную нить. Чужое «Я тебя люблю» гремело грозным приговором, а этот пропитанный обожанием и гордостью взгляд, который он не мог от нее оторвать, вызывал такое ощущение тоски и жалости, что сил больше не было оставаться собой.

А дождь все брал откуда-то свежие силы, и в глубокой задумчивости шагая под заботливо расправленным над ней зонтом, она с невольным упоением ощущала рукой приятную тяжесть свертка с тут же купленными по ее мимолетному желанию книгами.
А перед расставанием он целовал с блаженно закрытыми лицами ее спокойное лицо, припадал, осмелев, к ее сомкнутым холодным губам, и боль грядущей разлуки сочилась из него, впитываясь в ее кожу и одежду. И, побледнев, она вдруг отзывчиво шевельнула губами – и гораздо больнее ударило счастье, хлынувшее из его глаз после этого позволенного поцелуя.
В глубокой задумчивости брела она к остановке, благосклонно позволяя дождю вымочить себя насквозь.
В ушах звучно переливались перекаты гитарных аккордов…и в крайнем изумлении заметила она закапавшие на колени крупные бусины слез. Крупнее, чем капли воды с неба на наружней стороне стекла. С циничной усмешкой вытирала она их, не желая испортить пресловутый макияж, а они настойчиво заливали щеки, смывая и усмешку, и следы поцелуев, и все то брезгливое равнодушие к нему, которое росло и крепло столь долгие дни. В тот момент она нашлась бы даже, что ответить на гремящее грозным приговором чужое «Я тебя люблю».

Дорога к дому заняла от силы три четверти часа. Вслед за послушно высохшими слезами бесследно испарилось и то, нагрянувшее приступом, чувство, и даже сами мысли о проведенном дне.