[324x478](...) В 1889 г. родился сын – Дима, которому теперь уже, слава Богу, 23 года, и который, воспитанный вегетарианцем, рос всегда очень здоровым, краснощеким ребенком, хотя, сравнительно с другими детьми, ел удивительно мало, и пища его всегда была однообразна и проста. Вот ради него-то, прежде всего, я и решилась стать вегетарианкой.

Об этом подробно записано в моем дневнике того времени.
Случилось это так:

Один знакомый охотник (управляющий имением моей belle-mere) прислал мне в подарок зайца, которого зажарили и ели за общим столом. Я же обедала отдельно, и мне принесли кусочек зайца на тарелке в мою комнату, в то время, как мой маленький Димочка, уже окончивший свой обед (состоявший обыкновенно из бобовой или овсяной похлебки и компота), сидел около меня на скамеечке за низеньким столиком и рассматривал большую книгу с раскрашенными картинами животных и птиц. (Помнится, он недавно получил ее в подарок от бабушки; было ему тогда два с половиной года). Вот он остановился на картине, изображающей орла, сидящего на скале и терзающего маленького зайца или кролика с окровавленной белой шкуркой. И вдруг он, тыкая пальчиком в картинку, укоризненно и жалобно говорит:

– Бека, бека олёл!.. Бедни, бедни зайка... Мама говолит: нельзя больно делать, нельзя кусить заиньку, и питичку нельзя... а олёл все кусит, все кусит!

(Для него кусать и кушать – было одно и то же).

– Плавда, мама, бешка олёл? – опрашивает он, оборачиваясь ко мне и, вставая со скамеечки, тащит ко мне свою книгу. Я очень смутилась и – испугавшись: а ну, как вдруг он спросит меня: "а что ты ешь?" – я поспешила покрыть салфеткой свою тарелку.

И тут же мне сделалось так совестно перед ребенком, доверие которого я обманывала, что я не выдержала и расплакалась. Он, видя мое волнение и слезы, полез ко мне на колени, утешая меня, обхватив своей ручонкой большую книгу, другой брал мою руку и гладил ею "бедного белого зайчика", думая, вероятно, что я плачу из сочувствия к нему, и все продолжая задавать мне вопросы: зачем орел ест зайчика? Помнится, я старалась как могла понятнее объяснить ему, что орел не знает, что это дурно, и что орла некому научить тому, что можно и чего нельзя кушать.

– У него нет мамы? – спрашивает Димочка, вероятно, вспоминая, как я, бывало, говорила ему, что нехорошо мучить и делать больно животным. В этом отношении он был удивительно чутким и добрым ребенком, и к чести его я могу сказать, что ни в детстве, ни в юности своей он никогда не убивал, не мучил животных, и даже не раздавил ни одного насекомого.

Для меня этот памятный случай с зайцем был как бы чудесным откровением: надо же было такое странное совпадение, что и на тарелке у меня, и на картинке был заяц! И вот тогда же я дала себе слово больше не брать в рот ничего мясного. Искренно могу сказать, что добросовестно выполнила свое обещание, данное мною перед Богом и перед моим ребенком.

Также вполне искренно могу сказать и то, что ни разу в жизни не пожалела я о том, что стала вегетарианкой, несмотря на то, что в первый год я очень страдала прямо-таки от голодания и усилившегося малокровия и очень, очень медленно привыкала к вегетарианскому режиму. Но вместе с тем с удовольствием могу отметить и то, что с годами мои катарральные страдания значительно ослабели, а желчные припадки, которым я смолоду была очень подвержена, почти сразу исчезли и никогда более не возвращались. Теперь, на закате дней моих, я, правда, не могу все-таки похвастаться ни крепким здоровьем, ни разнообразием или обилием своей вегетарианской диеты, но тем не менее могу только благодарить и славить Бога, давшего мне силы отказаться от пользования убийством животных для пищи.

Анна Черткова
Декабрь 1912 г.

Вегетарианское обозрение, Киев, 1913 г.