Это цитата сообщения Chamarel Оригинальное сообщение

Война и лошадь. Отрывок из моего проэкта. Сделано с помощью ЛЭ.

Как-то в присутствии всего двора Людовик XIV, испытывающий чистые лингвистические трудности в разговоре с голландским принцем, обратился к Де Нестьеру, с просьбой перевести слово "кавалерист".
"Нужен точный перевод?" - осведомился Де Нестьер.
"Да. Предельно точный" - сказал король.
"Перевожу. Предельно точно. Кавалерист - это человек, которого близко нельзя подпускать к лошади" - как всегда, блистательно, ответил Де Нестьер.

В одной фразе ему удалось суммировать все презрение мастеров тончайшей работы с лошадьми, настоящих всадников, к кавалеристам, отличительной чертой которых была не только запредельная грубость с отношениями с лошадьми, но и практически полное не умение ездить верхом.
Вот краткая подборка фактов все же из разных времен и народов, достаточно полно иллюстрирующая отношение кавалериста к лошади.
1859 год
Генерал де Марбот описывает, как один из его офицеров — капитан Лебедуайр разгневался на собственную, очень горячую и нервную лошадь за то, что та испугалась внезапного выстрела. «Лебедуайр соскочил с лошади и мгновенно, саблей, перерубил ей задние сухожилия. Лошадь упала и, заливая все кровью, потащила себя вперед на передних ногах».

400-е годы н. э.
Сарматы щеголяли друг перед другом массивностью и размерами брони, которую надевали на своих боевых лошадей. Иные из сарматских лошадей были облачены в броню такой длины, что она закрывала лошадь от головы до скакательных суставов. Примечательно, что производилась эта броня из лошадиных копыт, выпрямленных под воздействием пара и очень горячей воды, а затем обточенных до формы большой чешуйки. Для изготовления одного комплекта разом убивались или калечились до состояния неподвижности около ста лошадей, которым отрубали копыта.

1814 год
Воспоминания генерала Мерсье: «...Многие лежали на земле с вываленными кишками, они были еще живы. Одна несчастная лошадь возбуждала даже болезненный интерес солдат, которые порой бросали взгляды в ее сторону и, посмеиваясь, обменивались репликами. Эта лошадь, я полагаю, потеряла обе задние ноги и всю длинную ночь просидела на хвосте, в огромной луже густеющей крови, глядя по сторонам, издавая время от времени длинное и меланхоличное ржание. Следующим утром, когда все покидали лагерь, страдалец все еще сидел на хвосте и тихо ржал нам вслед...»

III век до н. э. Пунические войны
Нумидийцы брали жеребенка и с самого раннего возраста надрезали ему ножами спину, причем стоило одной глубокой ране зажить, тут же рядом или накрест делалась другая. Так продолжалось до трехлетнего возраста, пока вся спина не покрывалась густой сетью рубцов и шрамов. Это позволяло надежнее и крепче сидеть верхом, так как образовывалась некая шершавость. Примечательно, что до середины XX века эту традицию сохраняли в Нигерии.
Этот дикий, позорный реестр, характеризующий кавалеристов разных эпох и народов, можно было бы продолжать до бесконечности, но он однообразен. Почти всегда-феноменальное равнодушие к любым страданиям лошади.
Та самая физическая близость человека и лошади, продолжавшаяся годами, которая, по идее, должна была научить человека хоть немного «слышать» лошадь,- ни к чему не приводила. Кавалерист, как был, так и оставался существом, которого и близко нельзя подпускать к лошади.
Многие генералы, из тех, что отправляли кавалерийские части в бой, где лошади мгновенно превращались в кровавое мясо, очень бы хотели поговорить об этом, поговорить с генеральской идиотской гордостью и восторгом. Но вспоминать стоит лишь удивительные по своей откровенности слова Наполеона Шарля Дю Бонапарта, которые он, строивший на лошадиной крови свою стратегию и тактику, говорил о лошади:
«Как известно, лучшая боевая лошадь, это та, которая умеет страдать наиболее долгое время. Господь Бог, что ты не доделал в лошади? Меня бесит то, что лошади используют любой пустяковый предлог, чтобы умереть. Да, они все время умирают. Они умирают на марше, они умирают на поле боя, они умирают на квартирах, на биваках, а, умирая, они лишают меня моей кавалерии. Пятьдесят тысяч лошадей я оставил гнить в Испании, пятьдесят тысяч - в Польше и Австрии».
Он, конечно, откровенен, настолько откровенен, насколько может быть откровенен человек, которому безразлична судьба лошадей. Но обратимся к тому, что известно очень хорошо. Наполеон вторгся в Россию, к примеру, имея около полумиллиона лошадей. Это не только кавалерия. Разумеется, тут и обозы, и патронные, и орудийные, и провиантские фуры и лошади артиллерии и еще множество служб. К концу войны у него едва оставалось, несмотря на все постоянные обновления и прибытия лошадей из Франции, Италии и Польши, около тридцати тысяч лошадей. Примерно такие же цифры в русской армии: около полумиллиона в начале войны и несколько десятков тысяч в конце. В переводе с языка скучных цифр истории - это означает, что дороги и поля России были завалены миллионом лошадиных трупов, и лишь немногая часть из этих лошадей была убита в боях. Большинство лошадей, пораженные лишаями, вшами, чесоткой, мокрецами, страшными гноящимися ранами от плохо подогнанных седел и сбруи, умирали долго и мучительно под снегом, дождями в непролазной грязи. Ведь война состоит, в основном, из походов по грязи, биваков грязи и тому подобных не романтических подробностей. Хотя и боевые потери тоже были огромны и страшны.
«Лошадь - это враг, если она везет врага и строевой приказ великой армии совершенно однозначен: пулями и картечью по лошадям, в первую очередь по лошадям. Они - лучшая мишень, чем их всадники. Мне жаль их, конечно, но буду откровенен: при Йене мои гринодеры шли в атаку, путаясь в лошадиных кишках. Перед ними лежали тысячи поверженных лошадей русской кавалерии. Смерть этих лошадей была смертью кавалерии, которая поимела наглость называть себя лучшей в Европе, и я был в восторге. Лошадям нет дела до Франции, лошадям нет дела до меня, лошади не имеют родины и не хотят за нее сражаться. Впрочем, иногда мне становиться не по себе от их взгляда».
Что касается приказа бить в первую очередь по лошадям, то этот приказ был не только в великой армии. Этот приказ отдавался практически во всех армиях мира, с тех пор как в этих армиях появилась кавалерия. В первую очередь били по лошади, поскольку она была наиболее удобной, наиболее более крупной, наиболее перспективной мишенью.
К тому же был еще один серьезный фактор: кавалеристы, как правило, не умели ездить верхом, в высоком, «отэколевском» смысле этого слова. Они лишь держались на лошади, но никогда не составляли с ней единого целого, ни их сёдла, ни их посадка, ни их подготовка, ни их главные функциональные обязанности этого и не допускали и не предполагали.
Звучит парадоксально, звучит невероятно. Но возьмем Евангелие кавалеристов - знаменитую книгу господина Де Брака "Аванпосты легкой кавалерии". Откроем главу "Раны и травмы кавалеристов", и первое, что мы увидим, первая травма кавалеристов - ушибы ядер. «Болезнь, весьма часто встречающаяся между кавалеристами, почти всегда бывает следствием сильного давления на ядра или ударов ими по седлу». Становится понятным, о каких ядрах идет речь. Подняв документы той поры, можно найти удивительные рекомендации кавалеристу, в качестве обязательной личной экипировки рекомендован так называемый суспензорием, грубо говоря, бандаж. Далее: "Это верное средство предохранить деликатные органы от помятия при сильных движениях лошади". Ну насколько же надо не уметь ездить верхом, чтобы получать такие травмы или думать, как от них предохраниться!
И это наполеоновские гусары, цвет европейской кавалерии!
Могу утверждать, что подобная травма свидетельствует не просто о плохой посадке всадника, а вообще об отсутствии посадки как таковой и о трагическом неумении вообще ездить на лошади.
Естественно, на массовое обучение кавалеристов верховой езде не было ни средств, ни времени. Да, главное, - и необходимости не было никакой. Подняться в галоп, проскакать, задавить неприятеля в сомкнутом строю массой лошадиного мяса - вот и вся задача кавалерии.
Отдельная история - лошадиные доспехи.
О, это действительно интересно! Ведь практически все связанное с участием лошади во всех войнах всех эпох и народов идеализировалось, романтизировалось и позже кинематографизировалось. Человечество создавало мифы, красивые мифы об удали кавалерии, такие же красивые мифы об эффективности и красоте лошади на войне, о конных поединках. В числе прочих мифов стоит отметить и рассмотреть один из самых эффектных и живучих - миф о благородстве человека, который пытался защитить военную лошадь, изобретая для нее в разные эпохи разные защитные доспехи. В действительности все было совсем не так.
Дело в том, что ничем не возможно, не сковывая ее движений, защитить ноги лошади. А ноги лошади являются очень уязвимым место. Достаточно любого удара по любому месту. Там нет мышц, там нет мяса, там нет ничего того, что можно было бы травмировать. Там сухожилия: сухожилия сгибателя и разгибателя, там основные поддерживающие связки. Там кости, суставы и суставные сумки. Все. Удар копьем или мечом, или алебардой, или палкой, или бревном, или камнем, чем угодно, по любому месту делало лошадь хромой и абсолютно непригодной ни к бою, ни к дальнейшему существованию.
В битве под Легницей (1241 г.), где лицом к лицу встретились монголы Батыя с западноевропейским рыцарством, именно монголы целенаправленно и мерно истребляли рыцарских лошадей, подрубая и простреливая им ноги. Им, со своих низкорослых (около 120-125 см в холке) лошадок это было нетрудно. Монгольские лучники при Легнице практически не стреляли по самим рыцарям или в защищенную грудь лошадей. Организованно, прицельно и с дьявольской меткостью стреляли по лошадиным ногам, пробивая запястья и путовые суставы. (Для хорошего стрелка из лука — запястье или путовый, или скакательный, сустав лошади — достаточно крупная мишень.)
Примерно так и погиб в этой битве Великий Герцог Польский и Силезский Генрих II (Благочестивый) — монголы перебили все четыре ноги его коню, а затем забили свалившегося Генриха Благочестивого кистенями и топориками.
Массовые болезни лошадей были не исключением, а правилом. Понятие «эпидемия» до середины XIX века не существовало, заболевшие лошади никогда не отделялись от еще здоровых. Больные лошади, пока могли кое-как передвигаться, оставались в строю.
Вследствие сабельных ударов, разрушались главнейшие мышцы, разрушалась выйная связка, и сератус цервикус, которая обеспечивала возможность лошади сгибать шею, опускать шею и поднимать шею. А в случае нападения снизу, нападения пехоты, обычно страдал бронхоцефаликус и стерноцефаликус, но кроме всего прочего, поражение приходилось и на яремную вену тоже.
В кавалерии седла были типовыми, а спины у лошадей были разными и при надевании такого седла, типового седла, на не очень типичную спину, холка немедленно сбивалась, поскольку седло не снималось очень по долгу, а лошадь была уже привычна к любой боли. Отупевшая от боли, голодная, она шла и шла, потому что деваться ей было некуда. И вот этот вариант практически до пролежней, был тоже очень характерен для кавалерийской лошади. Порой седло не снималось месяцами, в очень многих армиях мира и Европы, точно так же естественно не расстегивалась подпруга. А поскольку лошадь все время, то потела, то высыхала, то набиралась грязи, то попадала под дождь, подпруга дубела и стирала кожу практически до мяса.
Великий ветеринар Жанжот То Мири, писал, что большинство лошадей падало и умирало не столько от ран, причиненных неприятелем, сколько от ран, причиненных неправильной или халтурной, или обыденной подгонкой сбруи. Кавалерийские лошади проходили много маршей и походов, поэтому пораженность ног мокрецами была абсолютно повальная. А копыта отличаются необыкновенной мягкостью и нежностью. Иначе оно не имело бы возможности так эластично и свободно двигаться и достаточно любой ранки, любой трещинки, чтобы немедленно, при отсутствии антибиотиков, при полевых условиях, при условиях абсолютной постоянной жестокой грязи, в которой передвигались военные лошади, эти мокрецы начинали бы свое отечное, страшное восхождение наверх. Это было у 99 % кавалерийских лошадей. Типичные поражения, которые могли причинить либо ядра малого калибра, потому что, ядро большого калибра просто размазало бы лошадь, либо тяжелая мушкетная пуля, либо тяжелая пуля из пищали или из куливридны. Еще одним, типичнейшим видом травм военной лошади - это было отсечение ушей. Уши отсекались самим же кавалеристом в момент ажитации атаки. Сидели кавалеристы плохо, и стоило лошади дернуться: все - уха нет.
В прусской и венгерской кавалерии, еще в 19 веке, было принято отсечение ушей. В мирное время так лошадей готовили к военной службе. Делалось это для того, что бы, если ухо отсекается в момент боя, то, чтобы кровью ей не залило глаза и лошадь не испытала бы болевого шока.
И ни одна из этих ран не считалась дисквалификационной, лошадь не уходила из строя, и не прекращала свою кавалерийскую функцию.
Существует и еще один миф, будто бы фигуры Высшей Школы, школьные прыжки и песады были боевыми фигурами, и были изобретены для войны. Глупость несусветная. Разумеется, и в античные времена, и в рыцарские, и во времена огнестрельные — и в арабских, скифских, персидских, индийских, греческих, европейских, китайских и прочих армиях — были лошади, приученные, к примеру, отбивать задом, кусаться или вставать на дыбы в нужный момент. Вставание на дыбы, грамотно говоря — песада, служило не способом ведения боя, а лишь возможностью прикрыться грудью и шеей лошади от стрелы или пули.
Что поразительно, история кавалерии могла бы стать чуть-чуть понятнее нормальному человеку, если боевое использование лошади было бы в действительности феноменально эффективно.
Но и это не так.

Достаточно обратиться к тем, кто хорошо знал войну, делал ее и жил ею.

Замечательно написал Макиавелли: «Опыт древности и наших дней показывает одинаково, что даже горсть сплоченной пехоты может чувствовать себя спокойно, так как она для конницы (или колесниц) — непроницаема».

Монтень пишет: «Предки наши, особенно в войне с англичанами, во всех знаменитых битвах и прославленных в истории сражениях, большей частью бились пешими, ибо опасались вверять такие ценные вещи, как жизнь и честь, чему-либо иному, кроме своей собственной силы и крепости...»
Это писал стопроцентный рыцарь, хорошо знающий свою эпоху и свое ремесло.

Самые знаменитые рыцарские битвы старины — Айзенкур, Кресси, Пуатье — это все битвы спешившихся рыцарей. Судьбы античного мира решали не всадники, а пешие фаланги спартанцев и македонцев, а позднее — пешие же манипулы римлян. (В этом смысле очень красноречивы битвы конных орд Дария и Ксеркса с греческой пехотой, что при Марафоне, что при Платеях, что в Фермопилах). Все менявшие картину мира того времени войны (Греко-Персидские, Пелопонесские, Пунические), были войнами пехоты. В той же Марафонской битве у греков вообще не было кавалерии, ни единого всадника, равно как и в битве при Платеях.

Ледовое побоище, устроенное русским князем Александром, — это абсолютное торжество сплоченной пехоты над лучшей европейской рыцарской конницей.

В битве при Куртре (1302 г.) фламандская армия имела лишь 10 (!) кавалеристов и очень хорошую пехоту. Против них собралось около 15 тысяч французской рыцарской конницы. Фламандцы разнесли их вдребезги. 700 пар золотых шпор веселые бюргеры содрали с мертвых рыцарей и очень живописно украсили ими алтарь в местной церкви. Тысяча швейцарцев у горы Моргартен (1315 г.), опять-таки пешим, фалангоподобным строем уничтожила двенадцатитысячное конное рыцарское войско Габсбургов. Кавалерия и колесницы служили неким соусом, не всегда обязательным и ничего не решающим.

Ксенофонт, великий лошадник античности, описывает бессмысленность и уязвимость боевых колесниц в той битве, в которой участвовал («Анабазис», атака колесниц при Кунаксе).
Руф Курций дает точное описание ущербности, глупой помпезности и абсолютной неэффективности действия лучших колесниц того времени — персидских, в битве при Гавгамеллах. «Македонцы с обоих боков прокалывали животы напиравших на них лошадей, потом они окружили колесницы и сбросили с них возничих».
Даже монголы использовали лошадей лишь как средство транспортировки гигантских армий.
Во всех серьезных случаях они спешивались и дрались «на ногах» или вообще расстреливали противника (даже в чистом поле) из своих стенобитных орудий, как это было в случае с рязанским ополчением Коловрата.
Тридцать веков назад было изобретено устройство, делающее любую кавалерийскую атаку почти бессмысленной и гибельной для атакующего. Есть такая штука, которая по-испански называлась эспина, а по-французски называлась цветок хроматы. Ту самую штуку, которая, практически нейтрализовывала действие любой вражеской кавалерии. Эспина, как ее не брось, она всегда встанет шипом вверх. Всегда, исключений нет. Действовала эта штука страшно. Когда лошадь напарывалась копытом на незаметную в траве, одну из граней, одно из жал этой эспины, колючки - жало колючки протыкало копыто насквозь, до самых костей. А затем, поскольку лошадь не могла остановиться и начать жаловаться, что у нее болит нога, ее гнали вперед шпорами, колючка проворачивалась, и в копыто втыкался и второй шип тоже, окончательно разворачивая его и превращая лошадь практически в мертвеца, потому что лошадь не в состоянии жить без копыт. Делали это "цветочники", и в отношении их ни какой пощады быть не могло. Для того, что бы выполнять это военное ремесло, нужно было обладать определенным мужеством, хотя ремесло конечно, ужасное. В хранилище Эрмитажа тоже есть, наряду с прочими потрясающими вещами и сокровищами, есть целый набор этих эспин. В Эрмитаже есть все виды, практически все виды эспин. Тут трудно датировать, трудно определить, трудно отнести к какой-то стране, это могла быть и Германия, и Франция, и Польша, и Россия, и да кто угодно. Все пользовались этим. Это было основным способом победы над вражеской кавалерией. У среднего проходимца-цветочника корзины, две корзины, которые вешались с одной и с другой стороны от ослика, были набиты эспинами. Там помещалось до пятисот - восьмисот штук. А когда битва заканчивалась, то эта цветочник выходил снова на поле, бродил между убитыми людьми и умирающими лошадьми, ведя в поводу своих осликов, с корзинками и еще живым лошадям обрубал ноги с копытами, с теми самыми копытами, в которые были вбиты эспины. Цветочникам это было необходимо для отчетности. Потому что, предъявив этот кусок ноги с вбитой эспиной, они получали за каждую уничтоженную лошадь свои деньги. По-другому они доказать свои ратные успехи не могли.
История знает сотни примеров, как кавалеристы вырезали собственных лошадей тысячами, чтоб те не доставались неприятелям. А наполеоновской блестящей армии существовал прямой приказ расстреливать взятых в плен лошадей противника, если те проявили любое непокорство или запасы фуража не позволяют ими воспользоваться.
Крупный последний кавалерийский бой в мировой истории произошел в 41 году, под Москвой, у деревни Музино. Немецкая 106 дивизия, поддерживаемая 107 под полком, ожидала приказа к наступлению, и в этот момент на них рванули кавалеристы 44 кавалерийской дивизии Красной Армии. Галопом, шашки наголо. На расстоянии в тысячу ярдов немцы открыли огонь из пушек и пулеметов. По свидетельству очевидца, за шесть минут были убиты две тысячи лошадей. Около тридцати, истекающих кровью, лошадей достигли немецких позиций, где уже были расстреляны в упор из винтовок и автоматов. Немцы в бою у деревни Музино не потеряли не единого человека.
В общем-то, история кавалерии — жалкая и позорная история. Унизительная и для лошади, и для человека. И не было на самом деле в ней никакого киношного великолепия. Были лишь орды завшивленных, голодных, больных, измученных и совершенно несчастных лошадей, перемещавшихся с плюхающимися на их спинами кавалеристами по кровавой грязи военных дорог.

И что, справедливо спросите вы, — не было жалости у кавалериста к лошади, не было слез при виде ее мучений?
Была и жалость, и слезы.

Но плакать, живописно положив себе голову умирающей лошади на колени — это не поступок, а обычная, ни к чему не обязывающая сентиментальность. Поступок — это бунт против того порядка вещей, который убивает лошадь. А это очень удобно: поковырял шпорами, побил, поубивал, поплакал — и сел на другую лошадь, чтобы поковырять, побить, поубивать и потом поплакать.

Помимо немногочисленных свидетельств о плакании — ни единого документального исторического свидетельства о жалости к лошади мировая история кавалерии не предлагает.
Вообще, и раннее, и позднее средневековье знают примеры странной по тем временам чувствительности.
Февраль 1150 года. Уже полтора века как Русь приняла византийскую веру, но живы еще были в душах князей старые славянские боги. В ночь на восьмое февраля, под Луцком, в бою меж людьми Изяслава Киевского и Юрия Долгорукого, под сыном Юрия Долгорукого Андреем Юрьевичем был смертельно ранен его боевой конь - Алий. Великие заслуги имел тот конь, был знаменит храбростью и верностью князю Андрею Юрьевичу и князем был любим настолько, что тот однажды отрубил руку своему оруженосцу, посмевшему ударить коня. И так велика была их верность друг другу, что пожелал князь после своей смерти встретиться с Алием на небесах и быть снова вместе. Когда конь умирал, князь потребовал от византийских монахов, бывших при войске, причастить коня перед смертью, но был осмеян. И сказано было ему священниками, что скоту и лошадям нет места в царстве небесном. И тогда по чину старых русских богов, повелел князь хоронить Алия воинским старым чином, призвав на погребение его благословения Семарглы и Перуна.
Страшным грехом церковью назван был его поступок. Но после смерти желал князь оказаться там, где будет конь, и сказал: "Грешу смело и радостно. Ежели не будет Алия в царстве небесном, то и мне там делать нечего".
Сорок дружинников в месте с князем, не боясь греха, пронесли коня на берег реки. Воздвигли над ним курган. И поклонились памяти его, и призвали старых богов принять его на небесах.
В истории кавалерии бесполезно искать секреты взаимоотношений лошади и человека. В этой истории нет ничего, кроме лошадиной боли и лошадиной смерти. Нет ничего, кроме очевиднейших примет глухоты и высокомерия человека, его дикой, тупой и примитивной жестокости, которая лучше любых Дарвинов характеризует его «низкое биологическое происхождение».
Я полагаю, мне удалось расставить все точки над «i» и покончить с мифом о кавалеристе. Это было необходимо сделать для воспитания правильности и чистоты понимания лошади, ее души, судьбы и природы. Нельзя оставлять эти мифологические, приторные сорняки не выполотыми. Правда — неприятная штука и, в общем-то, не очень нужная, но иногда ее знать надо.