Из всех нежеланных побуждений это было хуже всех.
Она чувствовала себя бабочкой, в полёте неосторожно коснувшейся поверхности воды: крылья отяжелели, самой ей уже не взлететь, но и утонуть, когда весишь не намного больше пушинки, не так-то просто. И приходится плыть по течению с единственной надеждой, что тебя прибьёт к берегу, не искалечив хрупкие крылья.
Сон держал её на грани пробуждения, в любое мгновение грозя утянуть на глубину, и она была согласна тонуть, растворяться, исчезать, но дальше этой грани дело не шло. Она застряла в состоянии мучительной неопределённости, когда вроде бы и осознаёшь себя во сне, но даже малейшее усилие воли кажется непомерным, и тонкая ниточка боли, протянувшаяся откуда-то извне, показалась ей спасительной.
Разомкнуть ресницы оказалось не легче, чем заставить себя это сделать. Головокружение, тошнота и слабость нахлынули одновременно, мир расплывался, таял, рассыпался на части... А потом они встретились глазами - и всё встало на свои места. Ну... или почти всё. В том, прежнем мире им не приходилось прятаться, сидя плечом к плечу среди развалин. Там не было боли, глухой, нехорошей, затаившейся глубоко внутри, лишь временами выстреливающей вспышками в добрый десяток наскоро перевязанных, но непрестанно сочащихся кровью ран. И предрассветно светлеющее небо не означало смерть.
Что за развалины, от кого и почему они прячутся и ещё с десяток вопросов, ответы на которые имели смысл в том, прежнем мире, сейчас её не интересуют. Так же, как и собственная боль, не такая уж сильная, если разобраться: не хуже ясновидящей она откуда-то знает, что ни одна из её ран сама по себе не смертельна, разве что все вместе, капля за каплей... Гораздо сильнее её беспокоит мертвенная бледность, разливающаяся по его лицу. И то, как судорожно сжаты пальцы его левой руки, наискосок прикрывающей живот...
- Хотя бы себе помочь сможешь?
Она улыбается, чуть качнув головой: резерв исчерпан, она пуста, и выбирать ей не придётся.
- Даже тебе не смогу. А хотелось бы...
Он вздыхает - и она уже точно знает, что он скажет об этом её самоубийственном желании спасать его жизнь ценой своей... сказал бы, если бы каждое из оставшихся у них слов не было на вес золота, нет, куда дороже... Её накрывает осознание - и благодарность. За его молчание. За то, что так и не показал ей собственную, наверняка смертельную рану. И - особенно - за то, что может улыбаться. Даже здесь и сейчас.
- Ничего... - Он на ощупь находит её руку, переплетает скользкие от их перемешанной крови пальцы. - Я люблю тебя.
Она хочет ответить - хочет больше всего на свете - но может лишь сжать его руку в ответ, чтобы уже не отпускать.

Она не знает, сколько времени сидит на кровати, обхватив колени руками. Кажется, ей холодно: предрассветный ветерок, перебирающий её волосы, всерьёз решил напомнить, что на календаре зима.
Она может думать лишь об одном. Рядом, с головой укутавшись одеялом, лежит тот, кто прогонит все её кошмары. Достаточно коснуться его руки, лежащей на её подушке. Тонкие пальцы, переплетение платины и серебра на безымянном... Ей хочется этого так сильно, что немеют ладони. Чередой ярких вспышек проносятся ещё не сбывшиеся воспоминания о близком - и таком возможном - будущем: поцелуи, стоны, свежие царапины на его спине...
Почему нет? Разве она виновата, что их "навсегда" не может продлиться вечно? Что бы ни случилось, это будет ещё не сегодня и не завтра. Возможно, у них есть ещё несколько недель или месяцев до того, как...
Она держит раскрытую ладонь над его рукой, так близко, что чувствует тепло, но в последний момент сжимает пальцы в кулак и идёт одеваться.