Сегодня я видел новогодний плакат с заснеженной веткой рябины и пузатыми снегирями, сидящими на ней. Ностальгично. Кажется, последний раз перед этим я видел такую картину из окна кухни, в старом, давно теперь снесенном доме, когда мне было года три, и там же, рядом с этой рябиной стоял мой отец. Это – одно из моих последних, может быть, самое последнее воспоминание о нем. К тому времени он был в разводе с моей матерью уже больше года, и мама моей мамы не позволяла ему появляться у нас дома. После развода он уехал из Москвы в свой родной город, к своей маме, которая воспитала его без отца, и после нескольких лет отрывочной переписки мы потеряли с ним всякую связь.
А теперь я сам – отец, который видится с сыном только по выходным или в каких-то экстренных случаях – когда нужно сходить с ним в поликлинику или посидеть с ним дома, пока его мама поедет куда-нибудь по делам. Уже больше года мы не живем вместе, впрочем и до этого наши отношения сложно было назвать нормальными. Юля никогда толком не знала, что ей нужно от жизни, и не видела смысла в длительных отношениях, ставя свою свободу – как бы она ее ни понимала – выше всего. Материнство она поначалу восприняла как непосильное бремя, которое она согласилась взвалить на свои хрупкие плечи лишь благодаря настойчивым уговорам ее мамы и, конечно, меня, хотя мое мнение никогда ее особо не интересовало. Мы познакомились по прихоти судьбы, благодаря череде случайных событий, и наше первое лето прошло в таком липком, дурманящем мареве, где были смещены всевозможные моральные ориентиры, что сложно было разобрать, где правда, где ложь, а где самовнушение, в череде круглосуточных развлечений и сексуального беспредела, и все это время, в перерывах между удовольствиями, она рассказывала мне истории из своего прошлого, такие жуткие, безысходные и сладострастные, что меня пробирала дрожь, и хотелось отныне и навсегда дарить ей столько тепла, заботы и понимания, сколько она еще никогда не получала. В отличие от меня, Юля выросла в полной семье, но ее отец был алкоголиком, и когда она заканчивала школу, ее родители развелись, хотя после этого им пришлось еще почти десять лет жить вместе в одной квартире, пока отец наконец не умер от пьянства, потеряв к тому времени человеческий облик. Вскоре после этого мы с Юлей встретились.
Сегодня я ходил с сыном на елку в детский клуб; мы ходим с ним туда каждую неделю. Юрику там нравится – яркие комнаты, полные игрушек, заботливые воспитательницы, другие дети, в основном такие же опрятные и вежливые, и я там играю с ним; и сегодня ему тоже понравилось, он развлекался как мог, хотя само представление с песнями и хороводами не слишком заинтересовало его, ведь он оказался самым младшим участником, и не вполне уловил смысл происходящего. Внушительный Дед Мороз вызвал у него любопытно-подозрительное отношение, и он согласился принять подарок из его огромных рукавиц только с моего одобрения. Юля еще ни разу не была здесь с нами. Вот и сегодня я пришел со своей мамой.
После возвращения с елки, когда я поделился с Юлей основными впечатлениями, а Юрик продемонстрировал ей все подарки, она завела со мной разговор, стоя в прихожей, по обыкновению прислонившись к стене и лишь изредка поднимая взгляд, о том, что мне не стоит дарить ей что-то особенное на Новый Год, поскольку она в очередной раз твердо решила, что у нас с ней ничего не получится. Она приходит к такому заключению время от времени, хотя за последний год с небольшим, считая от одного ужасного скандала, последовавшего за очередным кратковременным примирением, эта идея уже не подается ей с таким апломбом, как раньше – просто потому, что с тех пор я перестал биться о стену ее равнодушия и становиться невольным предметом ее истерик, ради нашего светлого будущего. И неважно, сколько раз наши знакомые или случайные люди скажут нам, какая мы замечательная пара. Последнее просветление случилось с Юлей пару месяцев назад, когда беспрестанные ссоры с ее мамой и братом превысили некий предел, и она решила, что дальше так жить нельзя; к тому же, я примерно в то время расстался со своей новой подружкой (все лето мы с ней летали в облаках, и она повторяла, что ей слишком хорошо со мной, и что ей неловко оттого, что она не может дать мне в замен чего-то подобного, а потом пришла осень, она вернулась к своей учебе, и начала впадать в какую-то затяжную депрессию, и как-то раз расплакалась при нашей встрече и объяснила, что она уже несколько лет страдает безответной любовью к одному типу, который ее не замечает, и что, как бы ей ни было хорошо со мной, она не в состоянии вырвать его из своего сердца, и что поэтому мне лучше забыть ее); и Юля завуалированным образом дала мне понять, что признает свои ошибки, и чувствует себя достаточно созревшей для того, чтобы мы с Юрой стали жить вместе, в своей квартире; еще раз что-то смутно колыхнулось у меня в душе, и я в скором времени, подгоняемый ее жалобами на мою невыносимую нерасторопность, нашел отличный вариант со всеми удобствами в ближнем Подмосковье, как мы и хотели, но к тому времени Юлина психика дала очередной крен, и она, начав с осторожных подозрений о целесообразности такого шага, разошлась до очередного скандала, и вновь закрылась в свою скорлупу молчаливого недовольства. (Она, видите ли, решила отдать Юру в сад и самой пойти работать, но пока она не нашла работу, за сад, естественно, платить буду я). И сейчас эти ее слова – о том, что у нас с ней ничего не выйдет – вызвали у меня только щемящую жалость к ней, стоявшей передо мной, такой тоненькой, почти прозрачной, с длинными темными волосами, облаком вившимися вокруг ее головы, ложась извилистыми прядками на плечи; она всегда была стройной, но после родов стала совсем худышкой, а какой умилительной пышечкой она была во время беременности, это было настоящее чудо – приезжать к ней и каждый раз замечать, как она поправилась и похорошела (хотя раньше мне никогда не нравились пышки). А сейчас я просто подошел к ней и обнял ее, буквально закутал в свои объятия, ведь я был в зимнем пальто, и прижался подбородком к ее макушке, подумав: «Эх, Юлька, несчастная ты моя девчонка». Какое-то время мы так стояли, поглаживая друг друга по спинам, а потом, закончив обниматься, я сказал ей, что она может не беспокоиться на этот счет, и что мой подарок будет – как и все, что я делаю – от чистого сердца, без всяких намеков (которые она готова видеть в чем угодно). Из всех книжно-киношных героинь она сильнее всего напоминает мне девушку из «Смутного объекта желания» Бунюэля, а еще я поразился меткости ее портрета в худшие времена в рассказе Стивена Кинга «Завтрак в кафе Готэм», из сборника «Все предельно».
И вот, сегодня днем, я стоял перед плакатом с пухлыми снегирями и думал обо всем об этом. Плакат был в витрине магазина, неподалеку от Юлиного дома, куда моя мама зашла, чтобы отдать коробку конфет одной кассирше, в благодарность за то, что в прошлый раз она налила ей черного кофе, когда маме вдруг стало плохо на обратном пути, после того, как она узнала, что Юля вновь рассорилась со мной, передумав переезжать на новую квартиру.
Почему так происходит в жизни, как устроены люди, что такое счастье? Такие простые вопросы, которые мы задаем себе бессчетное число раз, но иногда они кажутся актуальнее, чем обычно. Самое странное, что я вовсе не перестал верить в добро, скорее даже эта вера за последние годы обрела какую-то более глубинную сердцевину. Интересно, что принесет нам всем Новый Год?
Это мы С Юрой "на ёлке". Моя мама - не самый великий фотограф.
Явление Деда Мороза. Юрик - в центре, стоит, прибалдевший, по правую руку "деда". Моя мама - в правой части фотографии, в синей кофте.
Это мы на горке, на обратном пути из клуба. Видны заботливые бабушкины руки.
Это Юля с Юриком в первые месяцы после родов.
Это мы с ним в парке, этой весной. Кормим гулек)