Это цитата сообщения word-man Оригинальное сообщение

    Итак, речь у нас пойдёт о Жаке Лакане. И о Платоне с Плотином. И о юдоли человеческой. Скажу вам сразу - Лакана понять невозможно. Не пытайтесь. Займитесь лучше чем-нибудь полезным, ещё раз вам говорю. Я его, кстати, тоже не понимаю. А раз так, то почему бы не покалякать о делах наших скорбных в манере свободной, но с оглядкой на Западного Мастера Дзен, Загадочного и Тёмного Мыслителя, Великого и Ужасного Психоаналитика, Наследника Славы Фрейда, бла-бла-бла, Жака-Мари-Эмиля Лакана. Тем более, что и говорить-то мы будем о вещах как самых общих, так и о самых что ни на есть задевающих каждого. Итак, попишем немного на полях великих книг.  

________________________________________________________________

 

                                                          Платон - психоаналитик

 

- Я всегда так боялся этих летних гроз. А теперь, уехав на Восток, я по ним скучаю.
Я так их боялся, что прятался в шкафу, затыкал уши. Я их ненавидел.
Поэтому я пошёл в библиотеку, и всё узнал про них.
Нашёл всё, что можно - как они происходят,
почему они происходят, название каждого облака. Я узнал про них всё.
- И что?
- Они до сих пор происходят.
             Из к/ф "Leaves of Grass"

 

    Начну я своё размышление со знаменитого лакановского objet petit a, или по-русски "объект маленькая а", или ещё проще - объект а. Другое название этого ключевого понятия из смысловой вселенной Жака Лакана звучит так: агальма. Вот об агальме у нас речь и пойдёт.
    Впервые это понятие, если мне не изменяет память, появляется у Лакана в семинарах 1960-61-х годов. Сам этот термин происхождения древнегреческого. Агальма греческой античности (отглагольное существительное, образованное от глагола "агалейн" - украшать, прославлять) - это дар, подношение божеству, своим блеском и роскошью придававшей богу особую значимость. Это могла быть драгоценная чаша, барельеф, статуэтка из золота или серебра. Чуть позже агальмой стали называть и саму статую, изображавшую божество. Например, статуя Афины Парфенос, хранимая в афинском Парфеноне, которую одевали в драгоценный пеплос женщины Афин во время панафинейских празднеств, - это агальма.
    Жак Лакан заимствует этот ёмкий термин из диалога Платона "Пир". И вот что интересно. Несмотря на века, разделяющие двух мыслителей, и казалось бы, их разную проблематику, лакановское понимание агальмы напрямую вырастает из традиции платонизма. Вообще, следует сказать тем, кто мало знаком с темой: психоанализ Лакана это не американская пошлость про инстинкты, пансексуализм и конформистское укрепление эго. Забудьте этот вражий бред, иначе вам ничего не понять в лакановском психоанализе. Лакан так галльски-хитроумно выворачивает наследие доктора Фрейда, что результат его исследовательских усилий репрезентирует психоанализ, как утончённейший этап развития всей многовековой диалектики Истины и образа. Финальный этап? Нет, только не это. Но чтобы двинуться дальше, я думаю, без Лакана уже никак не обойтись.
    Итак, "Пир". С тем, чтобы показать, хотя бы кратко, как агальма сводит воедино всю фашину проблем, затронутых Лаканом, обратимся к рассмотрению этого прославленного диалога Платона. Я не буду, естественно, пересказывать всё содержание этого произведения. Если не читали, то всё бросайте и читайте.
    Для начала следует заметить, что непроста сама композиция знаменитого текста. Очень неровная, витиеватая, но явно тщательно продуманная хитрецом Платоном. Если отвлечься от вступления с Аполлодором и любопыствующим Главконом, то легко заметить, что композиция диалога движется сначала по нарастающей, длится своего рода крещендо: все гости Агафона по очереди восхваляют Эрота. При этом описывают его, пусть и балагуря, как величайшего бога; соревнуются в величественных эпитетах. Причём, все их речи описывают Эрота, прежде всего, как воплощенную любовь. Надо сказать, весь диалог собственно и посвящен любви.
    И вот доходит очередь до речи Сократа. И тут участников пира ждёт небольшой облом (как это называется в теории музыкальной композиции?). Вместо того, что бы включиться в общее восхваление Эрота, Сократ, в обычной для него маевтической манере, начинает допрашивать Агафона, только что произнёсшего самую напыщенную речь. Причём следует помнить, что имя Агафон, вообще-то, буквально значит - Благо, что вряд ли случайно. Итак, Сократ задаёт Агафону вопросы. Этот отрывок стоит привести полностью, поскольку внешне он обманчиво прост:

[ ... - Теперь, - сказал Сократ, - попытайся ответить насчет любви. Есть ли Эрот любовь к кому-нибудь или нет?
- Да, конечно.
- Так вот, запомни это покрепче и не забывай, а пока ответь, вожделеет ли Эрот к тому, кто является предметом любви, или нет?
- Конечно, вожделеет, - отвечал Агафон.
- Когда же он любит и вожделеет: когда обладает предметом любви или когда не обладает?
- По всей вероятности, когда не обладает, - сказал Агафон.
- А может  быть, - спросил Сократ, - это не просто вероятность, но необходимость, что вожделение  вызывает  то, чего недостает, а не то, в чем нет недостатка? Мне, например, Агафон, сильно сдается, что это необходимость. А тебе как?
- И мне тоже, - сказал Агафон.
- Отличный ответ. Итак, пожелал бы, например, рослый быть рослым, а сильный сильным?
- Мы же согласились, что это невозможно. Ведь у того, кто обладает этими качествами, нет недостатка в них.
- Правильно. Ну, а если сильный, - продолжал Сократ, - хочет быть сильным, проворный проворным, здоровый здоровым и так далее? В этом случае можно, пожалуй, думать, что люди, уже обладающие какими-то свойствами, желают как раз того, чем они обладают. Так вот, чтобы не было никаких недоразумений, я рассматриваю и этот случай. Ведь если рассудить, Агафон, то эти люди неизбежно должны уже сейчас обладать упомянутыми свойствами - как же им еще и желать их? А дело тут вот в чем. Если кто-нибудь  говорит: "Я хоть и здоров, а хочу быть здоровым, я хоть и богат, а хочу быть богатым, то есть желаю того, что имею", - мы вправе сказать ему:  "Ты, дорогой, обладая богатством, здоровьем и силой, хочешь обладать ими и в будущем, поскольку в настоящее время ты все это волей-неволей  имеешь. Поэтому, говоря: "Я желаю того, что  у меня есть", ты говоришь, в сущности: "Я хочу, чтобы то, что у меня есть сейчас, было у меня и в будущем". Согласился бы он с нами?
Агафон ответил, что согласился бы. Тогда Сократ сказал:
- А не значит ли это любить то, чего у тебя еще нет и чем не обладаешь, если ты хочешь сохранить на будущее то,
что имеешь теперь?
- Конечно, значит, - отвечал Агафон.
- Следовательно, и этот человек, и всякий другой желает того, чего нет налицо, чего он не имеет, что не есть он сам и в чем испытывает нужду, и предметы, вызывающие любовь и желание, именно таковы?
- Да, конечно, - отвечал Агафон.
- Ну, а теперь, - продолжал Сократ, - подведем итог сказанному. Итак, во-первых, Эрот это всегда любовь к кому-то или к чему-то, а во-вторых, предмет ее - то, в чем испытываешь нужду, не так ли?
- Да, - отвечал Агафон.]

    Итак, Сократ вместе с Агафоном выясняют простую, казалось бы, вещь: любовь всегда направлена на кого-то, или на что-то, и неразрывно связана с нехваткой объекта любви-вожделения. Запомним это. Покрепче.
    Подобными же доводами Сократ добивается согласия Агафона и с тем, что Эрот вовсе не так прекрасен и добр, как его описывали предыдущие вдохновенные ораторы, в том числе и сам Агафон. И после этого Сократ решает пересказать присутствующим речь об Эроте некоей посвящённой, ведуньи Диотимы Мантинеянки. Со слов Диотимы выходит, что Эрот это всего лишь:

[ -  Великий гений, Сократ. Ведь все гении представляют собой нечто среднее между богом и смертным.
- Каково же их назначение?
- Быть истолкователями и посредниками между людьми и богами, передавая богам молитвы и жертвы людей, а людям наказы богов и вознаграждения за жертвы. Пребывая посредине, они заполняют промежуток между теми и  другими, так что Вселенная связана внутренней связью. Благодаря им возможны всякие прорицания, жреческое искусство и вообще все, что относится к жертвоприношениям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейству. Не соприкасаясь с людьми, боги общаются и беседуют с ними только через посредство гениев - и наяву и во сне. И кто сведущ в подобных делах, тот человек божественный, а сведущий во всем прочем, будь то какое-либо искусство  или ремесло, просто ремесленник. Гении эти многочисленны и разнообразны, и Эрот - один из них.]

    Мы видим, что Эрот Диотимы - это некий посредник, чародей, психопомп-вожатый человеков к благу, о чём Диотима дальше и говорит вполне недвусмысленно:

[ - А это, Сократ, - сказала она, - я сейчас и попытаюсь тебе объяснить. Итак, свойства и происхождение Эрота тебе известны, а представляет он собой, как ты говоришь, любовь к прекрасному. Ну, а если бы нас спросили: "Что же это такое, Сократ и Диотима, любовь к  прекрасному?" - или, выражаясь еще точнее: "Чего же хочет тот, кто любит прекрасное?"
- Чтобы оно стало его уделом, - ответил я.
- Но твой ответ, - сказала она, - влечет за собой следующий вопрос, а именно: "Что же приобретет тот, чьим уделом станет прекрасное?"
Я сказал, что не могу ответить на такой вопрос сразу.
- Ну, а если заменить слово "прекрасное" словом "благо" и спроситьтебя: "Скажи, Сократ, чего хочет тот, кто любит благо?"
- Чтобы оно стало его уделом, - отвечал я.
- А что приобретает тот, чьим уделом окажется благо? - спросила она.
- На это, - сказал я, - ответить легче. Он будет счастлив.
- Правильно, счастливые счастливы потому, что обладают  благом, - подтвердила она. - А спрашивать, почему хочет быть счастливым тот, кто хочет им быть, незачем. Твоим ответом вопрос, по-видимому, исчерпан.
- Ты права, - согласился я. ]

    Это более чем интересно, и ни в коем случае не банально. Выходит, что согласно Платону, человек не абы зачем стремится к объекту собственного вожделения, и не просто так-низачем, а по внутренней нужде в благе, и благо для него это счастье, Наслаждение, и никак иначе. Между прочим, ниже Сократ с Диотимой разбирают - все ли любят одно и то же, или же предмет любви у всякого человека может быть разный:

[ - Ну, а это желание и эта любовь присущи, по-твоему, всем  людям, и всегда ли они желают себе блага, по-твоему?
- Да, - отвечал я. - Это присуще всем.
- Но если все и всегда любят одно и то же, - сказала она, - то почему же, Сократ, мы говорим не обо всех, что они любят, а об одних говорим так, а о других - нет?
- Я и сам этому удивляюсь, - отвечал я.
- Не  удивляйся, - сказала она. - Мы просто берем одну  какую-то разновидность любви и, закрепляя за ней название общего понятия, именуем любовью только ее, а другие разновидности называем иначе. ]

Так вот, переход значения с общего на частное, подмена общего частным - это риторический троп, в семасиологии называемый метонимией. Это чрезвычайно важно помнить, чтобы понять внутреннюю нелинейную логику психоанализа Жака Лакана.
    Впрочем,  вернёмся опять к "Пиру". Медленно, но верно пересказ Сократа набирает силу, как-будто взбираясь на горную вершину. Излагая своё понимание любви, Диотима утверждает, что все мы беременны, носим в себе некий духовный плод. И разродиться от него мы можем лишь в прекрасном, в эстетически оформленном. И тут Диотима проговаривает знаменитую формулу платонизма: любовь - это рождение в красоте для бессмертия. Согласно ей, человеку в удел дана лишь малая доля бессмертного начала - бесконечное обновление в рождении, как в телесном, так и в духовном. Несколько отвлекаясь в сторону, замечу, что это общегреческая античная интуиция - вечный поток жизни-зоэ, которая, в отличие от конкретной жизни-биоса, никогда не прерывается, и не знает смерти.
    С этого момента смысловой темп диалога опять нарастает, подобно крещендо. На вопрос - "чем же беременен человек, и чем он хочет разродиться?", Диотима отвечает, - "разумом, справедливостью и прочими добродетелями". И разродиться, повторю (потому что это важно), возможно лишь в красоте, в прекрасном образе. То есть в том, чему природноподобен внутренний плод человека. Речь Диотимы приобретает буквально характер мистагогической проповеди. Она почти экстатически излагает суть духовного пути платоника-миста: эротически восходя от телесного к душевному, от душевного к духовному, от частного к общему, рано или поздно, адепт приближается к вожделенной цели. А именно: к Красоте самой по себе - ауто то калон. Это и будет вершина пути - Благо само по себе - ауто то агафон.
    Подозреваю, у вас давно уже зреет вопрос, - "Да при чём же здесь агальма, в конце-концов?" Дескать, - "Достал уже со своими древними греками!" Терпение, други мои, терпение есть великая добродетель. Надеюсь, доберёмся и до конца концов, всему своё время.
    Итак, подведя слушателей к этой едва ли не мистической эпоптее, Сократ заканчивает свою возвышенную речь. Это была кульминация, почти точка трансгрессии. И вдруг, в этот момент структура диалога оборачивается странной перипетией. Раздаётся громкий стук в дверь, и в дом Агафона вваливается толпа бухих гостей, возглавляемых пьяным Алкивиадом. Этот придурок, посреди шума, устроенного им и его собутыльниками, затевает шутовскую сцену ревности к Сократу. И интересный момент - когда Алкивиаду предлагают присоединиться к прославлению Эрота, Алкивиад отказывается, полушутя мотивируя это тем, что он пьян, и что Сократ, опять же из ревности, не даёт ему хвалить в своём присутствии кого-бы то нибыло, пусть даже и бога. Причём здесь ревность вообще? Ну так ведь Алкивиад влюблён в Сократа. Надо сказать, почти все упоминания эротической любви в "Пире" напрямую отсылают к обычной для Древней Греции педерастии. И это вовсе не случайно. Не стану останавливаться на этой теме подробно, всё же Великий Пост на дворе. Скажу лишь, что смысловая связь платонического эроса и гомосексуализма самая прямая. На эту тему существует немало исследований, но отошлю, прежде всего, к фундаментальной монографии Алексая Фёдоровича Лосева - "Очерки античного символизма и мифологии", где этот вопрос рассмотрен вполне обстоятельно. Однако, вынужден заметить, что, скорей всего, к этой теме нам ещё придётся обратиться, если мы будем разбирать лакановское понятие фаллоса.
    Вернёмся, однако, к "Пиру". Получается следующее: Алкивиад говорит, что Сократ ревнует его даже к самому Эроту. То есть в сознании Алкивиада образ Сократа замещает, в данный момент, даже бога, причём в запретительном аспекте, что в лакановском контексте имеет вполне прозрачный смысл. Тогда один из гостей, Эриксимах предлагает Алкивиаду воздать хвалу Сократу. Алкивиад соглашается. И вот тут-то и становится понятным зачем Платону нужна была эта дурацкая, казалось бы, перипетия. Дело в агальме!
    Алкивиад, в своём панегирике, уподобляет Сократа полым статуям силенов, внутри которых и находится эта загадочная агальма, как некое сокровище. Алкивиад признаётся, что Сократ завораживает его силой своих речей, увлекает и вводит в состояние присутствия божественного. Ну чем Сократ не земное воплощение самого Эрота, мистагога и чародея! Но что же именно любит Алкивиад в этом философствующем нищеброде? Ведь, по словам Алкивиада, Сократ внешне уродлив, как сатир Марсий. Вот это-то Платон и хочет показать: Алкивиад вожделеет именно агальму, ту, что сокрыта в Сократе, и что проявляется в обаянии и силе его бесед, ввергая слушателей в неутолимое философско-эротическое неистовство. То есть, композиция диалога осуществляет своего рода симметричное преобразование, относительно реперной точки агальмы. Этакое намеренное обрушение темы. Где только что был Эрот и ауто то калон, к которой он возводит, встаёт фигура Сократа и его агальма. Алкивиад упоминает это ключевое понятие, агальму не менее трёх раз в своей речи, описывая её, как нечто красивейшее и божественное. Этот простак решает отдаться Сократу, обменяв одну красоту, чувственную, на другую, субтильную, духовную:

[... Не знаю, доводилось ли кому-либо видеть таящиеся в нем изваяния [агальмата], когда он раскрывался по-настоящему, а мне как-то раз довелось, и они показались мне такими божественными, золотыми, прекрасными и удивительными, что я решил сделать вскорости все, чего Сократ ни потребует. Полагая, что он зарится на цветущую мою красоту, я счел ее счастливым даром и великой своей удачей: ведь благодаря ей я мог бы, уступив Сократу, услыхать от него все, что он знает. ]

    И чтобы окончательно убедить читателей, что эрос-любовь не сводится лишь к телесно-сексуальному, Платон подробно описывает домогательства Алкивиада и отказ ему в этом Сократа:

[ - Дорогой мой Алкивиад, ты, видно, и в самом деле не глуп, если то, что ты сказал обо мне, - правда, и во мне действительно скрыта какая-то сила, которая способна сделать тебя благороднее, - то есть если ты усмотрел во мне какую-то удивительную красоту, совершенно отличную от твоей миловидности. Так  вот, если, увидев ее, ты стараешься вступить со мною в общение и обменять красоту на красоту, - значит, ты хочешь получить куда большую, чем я, выгоду, приобрести настоящую красоту ценой кажущейся и задумал поистине выменять медь на  золото. Но приглядись ко мне получше, милейший, чтобы от тебя не укрылось мое  ничтожество. Зрение рассудка становится острым  тогда, когда глаза начинают уже терять свою зоркость, а тебе до этого еще далеко. ]

    Причём, что важно заметить - Алкивиад не может понять причин отказа Сократа. Он, по наивности своей, думает, что Сократ дразнит его, блазнит, дурит ему голову. И тем сильнее делается нехватка в душе Алкивиада, и тем вожделенней для него становится недоступная, мерцающая и непонятная агальма внутри Сократа.
    Итак, из этого знаменитого диалога Платона мы вынесли несколько интересующих нас вещей. Но прежде чем сводить их воедино, и тем более, исходя из этого, интерпретировать objet petit a Жака Лакана, обратимся к ещё одному великому памятнику античной философии - к "Эннеадам" Плотина. Уверяю вас, без этого нам ну никак не разобраться с этой самой агальмой.

 

[699x334]

 

Продолжение следует, надеюсь...