Кожа, которая не создана для прикосновений.

Эту историю рассказывал Альберт, но он как обычно затушевал всю правду, теперь её расскажет добрая фея Альбертина.

Весь день катались на автобусах туда - сюда, друг за другом по всему городу. Маршруты выбирали точно и грамотно, чтобы не встретиться, нивелировать эту возможность,а потом оправдаться – я тебя не нашла. Я тебя тоже. И чё? Ни чё.
Мужик выпил колу, насадил банку на ветку. Очень похоже на то, что осталось от Ч.
Таня привезла из Египта кальян – коробочки с табаком, с клубникой. Большая и толстая девушка, тень которой начинается на кухне, а заканчивается на балконе. Тень делает вид, что курит. Таня делает вид, что ловит кайф. Над ней висит круглая стеклянная люстра, я начинаю думать: через секунду она упадёт Тане на голову и её замкнёт. Она говорит мне, но я нифига не слушаю, мне грустно, что люстра не падает. Тане грустно, что я не слушаю о её мужиках, она злится и говорит: тебе лучше уйти. Так пусть тогда.
Я встаю, надеваю свои красные туфли, очки, после вываливаюсь в подъезд. Девятый этаж, прилипаю к окну, форточка не закрыта – тем лучше для окурков, они быстро приближаются к земле, быстрее, чем текут мои мысли. Внизу стоят машины, озеро, сараи – мне не нравится этот район, нужно идти через болото. Солнце мучительно садится за горизонт, обливаясь потом и кровью, которая попадая в воды озера, подмешивает к синему красный цвет. Сколько можно здесь находится – думаю можно до ночи, чувствую себя банкой из-под окурков, через солнечные очки - крови ещё больше.

Не люблю летние вечера. И на лифте не поеду, там пахнет мочой, нет света. Мы ехали до девятого, как в кабинке общественного туалета, которая поднимается в рай. Сука, я не хочу спускаться из рая в туалетной кабинке.
Оказавшись на улице – морщусь. С балкона падает кошка, дети играют в мяч. Меня тошнит. Подмывает пойти на озеро, камушки пособирать. Если что мобила в ауте – хозяйка тоже. Только я и камушки. Нет. Мысль хуёвая оказалась.

Выхожу на шоссе. Деревья - гаражи. Мужик говорит: Девушка, можно вас. Страшный, как моя жизнь; на месте лица морда выхоленного толстого кота. Не приход ли у меня… думаю, но думать не могу, рассматриваю происходящее как книжку с картинками.

- Хочу спросить у вас совета. Но наедине - вот присаживайтесь.
Залезаю в машину. Дверь закрывается. Мужик начинает трещать, что-то о нижнем белье для своей подружки, у которой такие же сиськи, как у меня. Думаю – ну и что? Мужик бледнеет, потеет, его заплывшие глазки то выкатываются, то впадают снова. Чё за хрень? Дебил что-ли?
Вдруг он хватает меня и начинает лапать. Запихивает свои пухлые ручки в мой лифчик, сильно сжимает правую грудь.
Не страшно. Никак. Простой тупой мужик, импотент, голова которого сейчас взорвётся от перенапряжения.
Смотрю на него спокойно и холодно, как на мёртвую собаку. Можно было бы двинуть локтем по морде, но не могу или не хочу. Опускаю ручку, пинаю дверцу, выхожу.
Хуй вылезает за мной и идёт следом несколько метров. Я не бегу – он не достоин этого.

У дома чувствую ужасную дрожь в левой руке. Пальцы бледные, полупрозрачные.

Некому не рассказала. Сделала вид, что просто домой вернулась, от своих подружек- поп-плакатов, подружек - книжек по вязанию.

Страдаю хуйнёй. Когда-нибудь меня изнасилуют или убьют. Не знаю когда? Может завтра.

Отныне до кожи может дотрагиваться только тот, кому я разрешаю. Ненавижу ездить в автобусах. И ненавижу боль в правой скуле. Ясно помню, как она возникла.
Не плюну на могилу, не стану даже искать.

Прячу свои секреты у шахмат. Каждый король знает, когда он бывает мёртв.

Пошла пить кофе.

Ахматова всю жизнь теряла и не находила, она умерла одна старая у станции Ахматовка. И только Раневская плакала. Раневская – а потом и остальные.

Мне страшно.
[487x699]