не могу цитировать свой старый днев
пох не читайте этот пост

Deine Lieblingsweise, zu sterben

«Я бы хотела жить с вами в маленьком городе, где вечные сумерки и вечные колокола…
В маленькой деревенской гостинице, Тонкий звон старинных часов - словно капельки времени… по вечерам из какой-нибудь мансарды флейта и сам флейтист в окне и большие тюльпаны на окнах…» сколько безнадёжной, убивающей любые чувства тоски, слышалось в тихом голосе, когда Женя читала перед классом Цветаеву. Все молчали. Пахло сиренью и наступало лето.
Дождь начался не сразу, сначала забарабанило по крыше, потом застучало в окна. Мы, побросав зонты, выскочили на улицу. Как ей было тогда плохо, как она ревела, бегала по лужам, закрыв лицо ладонями, и выла. Вместо облаков на сером небе появились мириады неустанно плачущих глаз. Слёзы затопили пол города, река вышла из берегов, а шхуна «Запад», испытав второе рождение, поплыла по улицам, как призрак несбывшихся надежд. Тогда я утонул, оказавшись на дне чужого горя. В кромешной темноте плавали светящиеся осколки некогда горячего сердца, говорящие о любви злые уродливые русалки и оторванные в припадке ревности пальцы. Почему тебя там не оказалось, где ты была? Где ты есть?
Я стоял у окна и видел, как дождь пытается подобрать на выброшенном фортепьяно, реквием для тебя, нотные листы разметал ветер, ручей унёс их в сток. Деревья играли на скрипках, а цветы закрывали бутоны, чтобы перестать нравиться тем, кто хочет причинять боль.
Ты шла по тротуару, зажав сигарету в блестящих губах. На плече висела дешёвая сумка с дорогим лейблом, а в ней лежали молящие о пощаде письма. Ты шла мимо храма в короткой юбке, размахивая ногами и корча рожи, ты всегда была абсурдной королевой, глупой несмешной шуткой.
Под мостом любой звук превращается в шум, а голос становится страшным. Ты сидела на корточках у самой воды, а та всё настойчивее подбиралась к носкам твоих туфель. Не пройдёт и года, ты поймёшь, что в каблуках нельзя ходить по воде. В каблуках нельзя ходить по мосту и переползать парапет. Нельзя смотреть на воду с высоты птичьего полёта, потому что птицы, влюбившись во второе небо, взмывают, чтобы больше не подняться. Если я вру, то вырви мой язык.
Всплеск.
Смотрю на твоё отражение с обратной стороны мира, который ты называешь своим. Здесь, под мостом все звуки превращаются в шум, а голос становится страшным.

К берегам выносит тела птиц и мёртвых уродливых русалок, шрамы, на теле которых говорят о любви.

Matarlo! Убейте эту свинью!

Джорджу Бушу мл. посвящается.



Даниель Вега возвращался домой в половине седьмого вечера.
Закат над ЭльПерро сгущал всевозможные оттенки красного, пустынная дорога задыхалась от жары и пыли. Несколько машин унеслось за горизонт, а старая мукопаки, в полудрёме сидящая у ворот дешёвой забегаловки бормотала своим собакам: «Над нами полыхает птица страшного времени Урка, жди беды, которая придёт к порогу твоего жилья и, как ужасный Мара оставляет головы своих врагов на коленях невест, окропит дом твой кровью». Даниель бросил ей сигарету и закурил сам, до порога за ним тянулся свет горячей звезды.
Дон Аурило шумел, что есть, Амалия стонала и корчилась, Хорхе нес на руках убитую Евгению. Спутанные рыжие волосы, смоченные кровью, украшали лоб узорами из алых колец, грудь больше не вздымалась, узкие ладони порхали у колен жениха, как бабочки, ноги были босы. Вега умыл лицо дочери своими слезами.
В этот день на кладбище Эмбаркадеро под музыку Muse танцевала Марта, раскладывая по нотам движения своего тела, Хорхе хлопал и пел: Как грязная вода, уносит от меня следы Иисуса, так ты уходишь под землю к корням цветов, чтобы не увидеть больше моего лица, тебя забрал старый бог, которому не верит моё сердце. Вернись и посмотри в мои глаза, они полны печали, выпей её, как самое сладкое вино и опьяней от любви, О Евгения, О Евгения, О Евгения. Он кидал в пивную банку окурки, а на камни слёзы и отрешенные взгляды.
Как это случилось, Хорхе!
Старый американский мустанг приблизился к мексиканской стене позора. Мы кричали: Убирайтесь вон, подонки! Отсосите своему президенту! Нам не нужна ваша вонючая страна, уроды! Убирайтесь отсюда, американские собаки!!! Они тоже кричали нам: Убирайтесь, обратно в свою нору, крысы. Если мы не убьем вас, вы всё равно сдохните, переползая где-нибудь границу. Рико выстрели в воздух, дон Вега у него были холостые, а они стреляли из винтовок. Мне очень жаль, она была красавица.
Грязный белый автобус вёз его к месту, которое населяли бандитос всех мастей, порочные мухкерос, игроки и убийцы. Даниель заплатил за выпивку парню, который проводил его к Ла Папе.
Жёлтая комната до отказа заполненная голыми женщинами и мухами, оказалась в самом конце мотеля. Папа сидел на полу, играя в кости с пьяным американским туристом, который отдал ему все свои деньги и жену.
- Мне нужен парень, который не промахнётся, - твёрдо произнёс Вега. – Я заплачу всем, что имею.
Папа распорядился позвать Альберта.
Они шли по длинному коридору. Вега молча рассматривал тощего парня, одетого, как шлюха в перья и латексные брюки, правой кисти у него не было, в ушах болтались тяжёлые золотые кольца. Альберт остановился и посмотрел на Даниеля, глаза его окаймленные чёрными бессонными кругами, оказались стеклянными шарами, на которых нарисованы два синих круга.
Маленькое помещение, освещённое красной лампой, парень назвал церемониальной комнатой. Посреди неё в красном круге стоял стул, Альберт сел на него и закурил.
- Что нужно?
- Я хочу убить американского президента, но мне нужен тот, кто не промахнётся.
Потрескавшиеся губы Альберта дрогнули, он улыбнулся.
- Возьми тот нож, затем проткни мою артерию одним быстрым и сильным ударом, - он указал на ведро до краёв заполненное кровью. - Если не можешь, уходи и не возвращайся.
Нож вошёл легко, Альберт вскинул подбородок и вновь улыбнулся, его рот наполнился кровью, которую он сплюнул в ведро.
Он медленно передвигался в темноте улицы, на высоких каблуках, по подбородку и до самой груди стекала красно-чёрная дорожка. Тощая спина содрогалась, пальцы единственной руки сжимались и разжимались.
Католическая церковь давно не видевшая прихожан, встретила их холодным безмолвием.
Альберт встал напротив статуи Марии Святой и плюнул ей в лицо, он вынул нож из горла; красивая полупрозрачная струя полилась на алтарь.
«Мне нужны сыновья твоего порока, мне нужны сыновья твоего зла». Голос поднялся к арочным дугам и разнёсся эхом. Альберт не произнёс ни слова. Он встал на колени, и Даниель увидел, как статуя возложила свои руки на его голову.
Светало. Вега сидел на автобусной остановке и спокойно курил, он собирался переправиться в Америку, пальерос проведёт его через границу, они вместе переплывут Колорадо. Он выкрикнул тем парням: «Убейте эту свинью!», и это было тоже, что произнести слова любви.
Солнечное утро. Джордж Буш мл. вошёл в круглый кабинет, как обычно в 9 утра. Президента волновало решения Сената принятое в поддержку вывода контингента американских войск из Ирака, он раздумывал над тем, как изменить его и над тем, что на завтрак были не свежие яйца.

Два выстыла без промаха, выбит глаз и прострелена голова.
По сообщениям Итар-Тасс в это утро у резиденции американского президента были замечены двое мужчин, которые ни кому не показались особо подозрительными.
Один, одетый во всё чёрное, сказал уборщице, что его имя Джон Бут, и картинным жестом попросил стакан воды, а второй, по словам садовника: «Был, ну вылитый Ли Харви Освальд».


Романтика запястья.
Мы танцуем. Мы выкурили лето.
Шифоновая юбка – колокол плавно раскачивается туда-сюда. Время перед грозой. Улица затихла. Я держу тебя за талию, самую тонкую, самую изящную, самую по-лермонтовски поэтичную. Ты перебираешь завитки на моём затылке и смотришь через узкие солнечные очки в мои глаза. Музыка звучит то тише, то громче. Пролетая над нашими головами, стремительные чёрные птицы, сталкиваются друг с другом.
Под дождём из ломаных перьев мы стоим и глубоко дышим:
- Что это у тебя там? – в мой рот ты просовываешь руку, пальцы скользят по языку, ныряют в глотку. Чувствую, как пуговки твоей манжеты прошлись по гландам, ногти методично разрывают пищевод, легочные пузыри лопаются, как мыльные, а сосуды рвутся, как струны. Своей ажурной ладонью, ты сжимаешь сердце, вытаскиваешь наружу и, бросив на мои ладони, брезгливо произносишь:
- Чёрт, я думала оно красивое… Можешь забирать обратно.
Вместо перьев с неба летят сажа и пепел. На тебе костюм феи, к волосам приклеена корона, в руке зажата волшебная палочка, которую ты грызёшь.
Сердце ещё бьётся, я бледнею.
- Эники беники, эники беники… ба - крутишь перед ним волшебной палочкой, и, превратившись в красного воробья, оно улетает в облачную даль твоих голубых глаз.
Ты улыбаешься, ты убегаешь, срывая на лету шляпы, хватая яблоки. Кружишься, отрываясь от земли, хохочешь, как дикая, шлейфом за тобой тянется ватага мяукающих чёрных кошек. Я иду следом, отыскивая под тяжестью своего молчания, серебряные монетки твоих слёз, чтобы в конце пути купить на них билет до врачебной палаты. Посмотри, какая ты стала не красивая, вся синяя, и вся красная и вся сине-красная, как платье Марии. Я подобрал тебя, оделся. Твоя шёлковая кожа покрыла мои тонкие плечи, твой голос облёкся нимбом над моей головой. Сложив руки в молящий жест, я встал над алтарём, тогда же остальные, пав на колени, открылись в своих грехах. Твоя тень скакала меж них, раздавая щелбаны и шлепки.
Вместо того чтобы целовать твои губы, я целовал твои ногти, я любовался тем, как лики пламени, отражаясь в них, превращались в злые слова, адресованные всем другим женщинам. Ты никогда не снимала своих крыльев. Расхаживая по комнатам в трусах с пустой бутылкой Мартини, и, чертыхаясь каждый раз, когда, приложившись не могла извлечь ни капли, рушила ими всё на своём пути. Твои ступни всегда были порезаны, и, заставляя носить себя на руках, ты каждую секунду упоминала об этом. Мои бедные ноги, я не виновата… какие прекрасные крылья я отрастила!
Я представлял тебя метровой, повешенной на каждом столбе, лежащей на дне каждого колодца, задавленной любой машиной, застреленной из любого пистолета, зарезанной любым ножом, искусанной всякой собакой, упавшей с любой высотки, представлял тебя с кровавой ниткой на подбородке, представлял, как Венеру Мелосскую, с оторванными кем-то руками, без головы, с выколотыми глазами. Но ты оставалась всегда живой, выползала из любой дыры, кололась всякой дрянью, пила яд, лежала на трамвайных путях, переплывала реки, висла на деревьях, ездила на крыше автобусов.
Ты не любила снег. Ты не позволяла ему падать на своих глазах. Задёргивала шторы, топталась на месте, пытаясь провалиться в ад.
Ты не резала свои запястья, твои вены красивые и блестящие, как радостные улыбки почернели сами и сами же сгнили. Доктора отрезали твои кисти, киса. И не стало прекрасных рук, которые умели творить бесчинства и чудеса, я не увижу прекрасных пальцев, ажурных ладоней. Ты давишься слезами, а кто виноват? Дорогая, даже я знаю, что такое кокаин, а ты ожидала провидения, самая глупая девочка.
Я посадил тебя перед собой и запихал в рот 24 красивые таблетки, по одной за каждый год твоего рождения. Медленно запил их водкой, как советуют спецы. Ты не можешь ничего поделать теперь, ты никто. Ты всегда была так мила, смерть. Так хотела всем нравиться. До свидания.

Что я могу сказать, по этому поводу: ПРОМЫВАНИЕ ЖЕЛУДКА - УЖАСНАЯ ВЕЩЬ. Лучше вешаться или резать вены, высота и вода тоже не плохо. А таблетки для лохов, я всё ещё жив. И знаете, чем всегда опасен самоубийца – он сделает так, чтобы никто не мог поверить, что в этот безупречный солнечный день: «О, Боже, парень порешил себя, а ещё утром у него было замечательное настроение».

всё для него
[288x398]
[371x226]