В таком бесстыжем состоянии, лежа на полу в луже собственной рвоты, крови и слез, меня нашли родители, вернувшиеся из филармонии. Очнулась я через тридцать шесть часов. Первым, что я увидела, были больничные стены, обложенные пожелтевшей советской плиткой, первым, что почувствовала – стальные прутья реанимационной койки на колесиках. В палате больше никого не было, кровать стояла только моя, оглянувшись, насчитала две двери: одна в коридор, вторая – в санузел. Похоже, родители здорово раскошелились, чтобы поместить меня в люксовую палату.
- О, самоубийца очнулась, ну что, будем у тебя мыть? – думаю, не стоит описывать санитарку, они везде одинаковы.
- Я? Нет, с чего вы взяли? – моему удивлению не было придела, тем более, что недавние события еще не успели как следует перевариться.
- Ага, так это я таблеток наглоталась! Так это мне кровь капельницами чистили! Можешь не врать, все равно не отвертеться, тебе анализ крови делали, я все знаю! Говоришь, не самоубийца, тогда зачем таблетки пила?
- Да не таблетки, а бутылку водки на голодный желудок.
- А водку зачем пила?
- Ну как же, поминки....Чего я перед вами оправдываюсь? – в ответ она лишь презрительно засопела.
Потом пришли предки. Как для родителей самоубийцы, они еще неплохо держались, только мама немного осунулась, а папа как будто еще больше поседел, хотя мне это, скорее всего, показалось, ибо седеть ему было некуда. Намеками мне дали понять, что неплохо было бы и поделиться, зачем я такое отмочила. Я мягко отмазалась, сказала, что позже разовьем эту тему, после чего отправила их к врачу узнавать, сколько мне тут болеть.
Я бы соврала, если бы сказала, что чувствовала себя плохо. На самом деле, я себя никак не чувствовала. У меня ничего не болело, не было ожидаемой тошноты и головокружения, вместо этого наблюдалась неимоверная слабость. Руками и головой двигать я еще могла, но подняться с кровати так и не получилось. Промелькнула мысль, что надо бы поесть, иначе сдохну с голоду, но надпись «Глюкоза» на одной из капельниц развеяла мои страхи и я занялась самокопанием. Предстояло разобраться со следующими вещами:
- почему все решили, что я самоубийца?
Этого мне понять мне было не суждено. По словам врача, в моей крови обнаружили следы медикаментов, хотя, им, докторам, должно быть ясно, что для самоубийства такой дозы не хватит. И вообще, почему после бутылки водки я должна еще помнить, пила ли какие-то таблетки? Достаточно успокоить родителей, сказав, что с Петром я пообщаюсь позже. Разобравшись с этим возмутительным вопросом, перешла к главному:
- как дальше жить?
Как ни странно, вся боль, возмущение, и просто шок вышли вместе с желчью из моего желудка. Так, значит, душа у меня все-таки там. Жить мне предстояло точно так же как и «до», просто теперь это будет называться «после». Ну не выиграла я свою лотерею, в каждой линии, нужной для джек-пота, я не угадала по одной цифре, бывает. Ничего, завтра куплю новый билет, но этот, первый и самый главный, навеки сохраню во внутреннем кармане пиджака…

Меня разбудило непривычное тепло: за время пребывания в больнице моя кровь стала комнатной температуры, холод был чем-то естественным. Новый блестящий билетик сидел рядом и отупело целовал каждый мой ноготь по очереди.
- Кир, ты чего? – мой голос сизый, под стать лицу.
- А что, Вани нет, теперь можно. – если бы я могла сползти с кровати от удивления, я бы это сделала.
- А при Ване было нельзя?
- Ну ты же была его девушкой... – да, а почему я об этом только сейчас узнаю?
- Пиздец.
- Вот именно. – и Рыжий опять начал целовать мои пальцы так, словно от этого зависело все наше будущее.
Я тихо ахуевала. То есть, пока я скрывала, боялась, что меня высмеют, мучилась сомнениями, увлажнялась глазами на Ивана и в трусах на Кирилла, выбирая между духовным и плотским, за меня уже выбрали и успели поделить. Не спорю, выбор был правильный, но почему нельзя было предоставить его мне? C другой стороны возмущаться в моем положении было бы полнейшим свинством. Именно с этой стороны я ахуевала больше всего. Где это видано, что бы два взрослых, умных, красивых парня, на которых то и дело вешаются барышни полумодельной внешности, делили невзрачную десятиклассницу, сочувствующую рок-н-роллу??? Мне не верилось, я лихорадочно соображала, где подъеб. Решение пришло как-то интуитивно: не предпринимать никаких действий, само прояснится.
Потом мне стало не до Кирилла с его любовями. Оказалось, что первые часы своей сознательной жизни «после» я находилась под анальгетиками, потом настал час расплаты за ползание по полу и лежание в лужах – я простудила почки. Не буду описывать высокую температуру, бред, съеденное от боли одеяло – это не интересно. Выздоравливала медленно, скучно; в отношениях с Рендомом просто выжидала. Он же вел себя двояко. С одной стороны не проявлял больше никаких признаков влюбленности, с другой – таскался в больницу каждый день. Таким образом прошло две недели.

На улице приятная прохлада, светит солнце, я сижу на огромном подоконнике открытого окна, точу сливы.
- Ишь ты, расселась! А ну слезай быстро! – кучерявый молодой человек в белом халате, Богдан Аркадьевич, мой лечащий врач.
- Так я же оделась, - пытаюсь отстоять хотя бы этот способ связи с внешним миром.
- Какая разница, у тебя пиелонефрит.
- Сам ты пиелонефрит, я жить хочу, - за время моих постоянных капризов, в процессе пререканий, мы успели перейти на «ты».
- Не переживай, ты от этого не умрешь.
- Та я не про это. Жить и тусовать в больнице – разные вещи. У меня, между прочим – я кивнула на настенные часы, висящие в холле – вторая пара идет, а я тут... сливы жру. Разве интересно?
- Ну давай я тебе книжку принесу, что бы скучно не было. Я тут взял в библиотеке Фейхтвангера.
- Давай... я надеюсь, не «Маульташ»?
- Она самая. – его глаза медленно округляются.
- И тут не фарт, – я театрально хлопаю себя по колену, – читали-с.
- Вот язва, слезай быстро.
- Сам язва, – бухчу, но повинуюсь.
- Вот возьму тебя завтра и выпишу...
- Вот возьми и выпиши...

Вечер, моя палата. За день погода здорово испортилась. Я стою у окна, прислонившись лбом к стеклу, смотрю на бурлящие лужи, нервно глотающие капли, кутаюсь в огромный свитер. На моих плечах теплые руки, я уже привыкла, что он всегда рядом.
- Он сказал, что завтра выпишет.
- Кто?
- Богдан.
Нервное сопение.
- Что за панибратство?
- Чего? Просто мы на «ты».
- Раз сказал, пусть выписывает.
Вдруг – теплые губы в непотребном месте.
- Почему ты целуешь меня в шею?
- А что, я не могу поцеловать собственную девушку? – так, мы определились. Молчу, для такой пигалицы как я, иметь в парнях Кирилла – немыслимое счастье, чего же отказываться?
- Ну лан, шуруй, я тебе завтра из дома позвоню.

На следующий день, держа в руках пакет с вещами и выписку в зубах, я шагнула на залитую солнцем аллею, и мне казалось, что в новую жизнь.