Она открыла глаза, но ничего особо не изменилось, лишь сквозь дешевые синтетические шторы прибивался слабый свет какого-то запоздалого автомобиля. Левой рукой она нащупала под кроватью пепельницу, до верха наполненную окурками и поставила себе на живот. С наслаждением выкурила сигарету. Раздавив окурок в куче таких же его собратьев, вернула пепельницу в исходное положение. Закрыла глаза. Не важно, долго ли она лежала на самом деле, но проклятый сон все не приходил. Похоже, Морфей решил испытать ее нервы на прочность или, быть может, просто устал от своей назойливой клиентки.
Воспаленный мозг начал свое черное дело – услужливо вырабатывал то, чего она боялась больше всего – мысли. Устав ждать милости от судьбы или какого-либо другого метафизического существа, она резко скинула с себя одеяло. Пока старенький ноутбук загружался, она, в чем бала – босиком, в майке и трусах, через огромный общий коридор отправилась в уборную. Знаете, каково это – ходить в коммунальный туалет босиком?
На самом деле, квартира целиком и полностью принадлежала Полине Никитичне, древней сморщенной старухе, в очках в роговой оправе и с неизменными буклями. Неизвестно какими путями она умудрилась приватизировать целую комуналку во время перестройки, но факт оставался фактом. Когда улеглись все перипетии с бумагами, бабуля поселилась в самой большой и светлой комнате, а остальные начала сдавать сомнительным и не очень личностям, так что квартира продолжала оставаться коммунальной, как ни крути.
Вернувшись, она достала из-под стола бутылку пива, запустила icq. «Микулинське Пшеничне». Наверное, сложно найти более дрянное пиво на всем белом свете, но выбора не было и, как говорят, дареному коню... Ноут смачно крякнул.
--------------------------------------<-
Ice (03:27:40 XX/XX/XXXX)
Привет, как ты?
-------------------------------------->-
Graymalk (03:27:50 XX/XX/XXXX)
Как человек, которого бросили. Неделю назад, в 17,35 по киевскому времени.
--------------------------------------<-
Ice (03:28:11 XX/XX/
Наверное, было глупо сидеть здесь вот так: на нагретых за день плитах набережной, свесив ноги с массивного бордюра, пить из банки пиво. Солнце клонилось к закату, в воздухе появилась свойственная концу апреля прохлада, но впитавший в себя изрядную долю солнца гранит, упорно грел мою точку опоры. Я достал сигарету и закурил. Все-таки славно сидеть вот так, болтая ногами и разглядывая Труханов остров напротив, пляж, одиноких рыбаков, верхушки деревьев, освещенные вечерним солнцем. Поверхность воды напоминала кривые зеркала в комнате смеха, как тогда, в детстве, в парке Ватутина, где стояли огромные качели-лодочки и красная скрипучая карусель с белыми пластмассовыми сиденьями. Розовые перистые облака смотрели в воду, интересно, тешились ли они этим отражением или нет?
Я никак не мог понять, почему в некоторых семьях отец живет дома, а мой просто приходит на выходные. «Просто потому, что у тебя такой папа», отвечала мать, тяжело вздохнув, а отец и вовсе предпочитал отмалчиваться. На эту тему в семье было наложено табу, и годам к пяти я смирился, да и сейчас, став фактически взрослым человеком, я так и не выяснил, из-за чего они расстались.
Папа приходил по субботам, рано утром. Мама наливала ему огромную кружку чаю, и он терпеливо ждал, пока я проснусь. Каждую пятницу я старался пораньше лечь спать, что бы скорее наступило утро, что бы я мог вскочить с постели и, как есть, в желтой байковой пижаме пошлепать босыми ногами на кухню и бросится ему на шею.
Даже молочный суп в субботнее утро казался не таким противным и мужественно его поборов я получал право торжественно открыть принесенную отцом коробку конфет. Сначала я предлагал конфеты маме, затем папе, они дружно отказывались, и я бежал в спальню к бабушке, которая, конечно же, уже проснулась, но предпочитала не вставать, пока мы с папой не уйдем. Каждую субботу, в надежде, что что-то изменится, я предлагал ей конфету, но она лишь кривилась и обзывала отца нехорошими словами. Когда мне исполнилось семь, я попросил папу не приносить больше конфет.
«Куда пойдем?», спрашивал отец, как только мы выходили из подъезда. «В Ватутинский», отвечал я. «Меня уже тошнит от этого Ватутинского, мы туда каждую неделю ходим», возмущался он. «А меня от садика тошнит, я туда каждый день хожу», парировал я. И мы шли в Ватутинский.
Парк реставрировали и переименовали обратно в Мариинский, на месте скрипучих аттракционов теперь высится свечка-новостройка, отца давно уже нет в живых, и лишь памятник генералу напоминает мне о детстве.
Я бросил окурок в банку из-под пива и подкурил новую сигарету, достал из сумки еще одну банку.
- Привет, сигареткой не угостишь? – она присела рядом со мной на корточки и внимательно посмотрела мне в глаза. На вид ей было лет семнадцать, каштановые волосы развевались на ветру в невообразимом беспорядке, одета она была в огромную ветровку, явно с чужого плеча, вытертые расклешенные джинсы и серые замшевые кеды.
- Пожалуйста, – я протянул ей пачку. – Пива хочешь?
- Хочу, – она села рядом, свесив ноги, как я, и принялась деловито прикуривать, я достал из сумки еще банку, открыл и передал ей. – Спасибо. Ты зачем здесь сидишь?
- Ну... – я, правда, не знал что ответить. – А ты зачем?
- Э...
- То-то же... – сказал я, усмехнувшись, она шумно отхлебнула из банки.
- Как тебя зовут?
- Антон.
- А я Шура. Как твои дела, Антон?
- Как всегда, обычный день обычного человека, закончил работу, сюда пришел. Работаю в министерстве, в отделе статистики, скука смертная, а у тебя как?
- Тоже не весело.
Я подкурил две сигареты, одну передал Шуре.
- Ты где-то учишься? – на самом деле мне было не интересно, я спросил, что бы поддержать разговор.
- Уже отучилась, работаю швеей на «Мальве», там много ума не надо.
Я, признаться, был немного разочарован, не знаю почему. Быть может потому, что люди, которые не стремятся получить высшее образование, всегда ассоциировались у меня с мещанством и плебейством. Но, с другой стороны я-то кто? Учитывая размеры моей заработной платы, я самый что ни есть нищий плебс. По этому, обвинять кого-то было бы самым высшим проявлением плебейства в моей ситуации. Но я все же спросил:
- А про высшее образование не думала?
- А зачем? Вот ты, небось, магистр, и чем ты лучше меня? – она посмотрела в дырочку, проверяя уровень пива в банке, за тем продолжила: - Учится пять лет, что бы исполнять не менее скучную работу? Перспективы? Они здесь, – она показала на голову, – ну и кто из нас ими воспользуется? Тем более, кто-то должен и трусы шить.
Я молчал. Быть может, потому, что был согласен, быть может, от внезапного осознания, что это так. В свои двадцать восемь я перестал ждать от жизни чего-то особенного, но такой клинический случай
Все-таки зря я ушла, не попрощавшись. Выскользнула из квартиры, когда еще даже не рассвело. Слава богу, замок в его квартире закрывается обычным щелчком, что и позволило мне сбежать. Странно, что он до сих пор не позвонил. Наверное, думает, что я на него обиделась. Конечно, обиделась, но это не повод не звонить. А с какой стати он должен был звонить? Это я сама себе решила, он теперь один и я тоже, вроде бы, так почему бы не попробовать сначала? Но, учитывая, как я от него тогда ушла, Кир мог думать совсем иначе. В который раз я набрала знакомый номер. «Абонент не може прийняти ваш дзвінок, передзвоніть, будь ласка, пізніше», сказал мне металлический голос. Это я слушала уже почти месяц.
На протяжении недели после нашей встречи я ждала его звонка. Потом позвонила сама и наткнулась на металлический голос. Всю следующую неделю я набирала его по несколько раз на день – то же самое. Потом зашла к нему домой, его небыло, через три дня зашла еще раз – опять пустая квартира и темные окна. Я вырвала у себя самую длинную волосину, которую только смогла найти и с помощью жвачки приклеила один ее конец к двери, второй – к раме. Если он появится, я уж точно засеку. Но он так и не появился.
Я чертыхнулась и набрала другой, менее знакомый, номер.
- Слушаю, - раздалось из трубки.
- Алло, Басс? Привет, это Дымка. Дело есть.
На другом конце удивленно замолчали, за тем покряхтели и, наконец, выдали:
- Привет, я уж думал, тебя инопланетяне забрали. Что же ты, забыла старика Басса, не звонишь?
- А ты чего не звонишь? Мог бы и сам набрать, – нашлась я.
- Та да, ну сама понимаешь, дела, дела... Я тут немного занят, так что выкладывай по-быстрячку, что стряслось?
- Рэндом пропал. Уже месяц как. Дома не появляется, телефон не в сети.
Басс неопределенно помычал.
- Месяц, говоришь?
- Да.
- На сколько мне известно, он еще в январе во Львов свалил, на полгода, по работе.
- Я же тебе говорю, я его в апреле видела.
- Ну не знаю, может, по делам приезжал, там у него проблемы какие-то с женой были. Ты же знаешь, что он развелся? – переспросил Басс неуверенно, словно боялся ляпнуть лишнего.
- Да, знаю, – успокоила я его.
- Я еще удивился, как их моментально развели.
- Кстати, из-за чего это они? – я не смогла сдержаться и не спросить.
Видимо, Басс не мог сдержаться и не рассказать, он немного помялся, но все же выдал:
- Походу, потому, что Рэндом не может иметь детей.
- Как, не может? – я не поверила своим ушам. Ну и новости! – Ты ничего не путаешь?
- Да нет, в роде. Он, это, – Басс с трудом подбирал слова и, похоже, был не рад, что начал. – Он в детстве чем-то переболел, то ли свинкой, то ли краснухой, в общем, теперь у него спермики... кастрированные как бы.
Моему возмущению небыло предела.
- Во пидор-то, а? Дятел гребанный, обмылок злоебучий...
- Ну, зачем ты так? Он же не виноват в этом. – Басс меня явно не понимал.
- Сказать-то он мог? Нахрена я тогда, спрашивается, себя противозачаточными травила? Меня потом всю прыщами обкидало.
Несколько секунд Басс молчал. Потом растерянно протянул:
- Ну, даете...
Я поняла, что в порыве гнева наболтала лишнего, но деваться было некуда, что сказано, то сказано, не воробей, блин. Поэтому я поспешила вернуть разговор в нужное русло.
- Так как ты думаешь, где Кир может быть? Если он во Львове, то почему телефон не в сети?
- Потерял, может. А тебе он, что, позарез нужен?
- Да, – нагло соврала я.
- Ну... я могу попробовать. Я знаю того, с кем он поехал, точнее, видел пару раз. Придурок редкий.
- Да?
- Ага, сноб и мудак, к тому же. Помнишь Шутника?
Я постаралась напрячь память, всплыло что-то неопределенное. По крайней мене, я точно знала, что такой человек существует.
- Да, серьезный дядька, – я попыталась сделать вид, что в курсе.
- Так вот это с его младшим братом Кирилл и поехал. Я могу связать вас, ну ты же понимаешь, чужие телефоны просто так не дают, я перезвоню, ладно?
- Окей.
И он повесил трубку. Через пять минут перезвонил.
- Басс?
- В общем, подъезжай сегодня ближе к шести к нему на работу, адрес сейчас эсемеской перешлю.
- Спасибо большое, Что бы я без тебя делала?
- А то! – казалось, Басс немного смутился, когда понял, что я действительно ему благодарна.
- Ну ладно, пока, – я уже хотела повесить трубку.
- Дымка!
- А?
- Так ты что, с Рэндомом опять? А то я думал к тебе подкатить...
- Долго думал. В прочем, подкатить ты можешь всегда, а я по обстоятельствам смотреть буду.
- Ясно. Целую.
- Взаимно.
В трубке пошли короткие гудки.
Я вывалилась из маршрутки и начала копаться в рюкзаке. Почему-то вспомнила о ней. Точнее, не почему-то, а по очень даже конкретной причине. Она всегда дарила мне практичные вещи, я же – наоборот. За два года я не подарила ей ничего, что могло бы быть полезным или напомнить обо мне, все фигню какую-то. Футболка, бейсболка и рюкзак – ее рук дело, и это лишь то, что было на мне сейчас. Но с другой стороны, это даже и к лучшему: что, сели ей вовсе и не хочется обо
Это цитата сообщения Graymalk Оригинальное сообщение
...
осень ушла отключила мобильный
декабрь собрался и выключил свет
я снегом укрыла как ватой стерильной
те раны что ты отставляла на мне
сердце накрою дрожащей рукой
дымом дыхание остановлю
что хочешь бери за минуту покоя...
- свой запах отдай. и улыбку свою.
як боляче....
в присмерках листя тріпоче
як боляче....
падають краплі дощу
у дим...
ним огорнуте серце
шепоче...
чи я вже помер а чи просто мовчу...
чи просто думки докупи збираю...
я очі закрию...
бо просто болить
а я вже...
це що?
я не знаю, не знаю!
в свою серце-скриньку ховаю цю мить
на этих площадях где каменные люди
нам больше не играть не открывать мастей
со мною навсегда поломанные судьбы
коллекция не нами прожитых страстей
ты бредишь до сих пор чужой любовью где-то
а здесь... гудки машин мешают мне уснуть
здесь... стоя на балконе я сольюсь с рассветом
и дым от сигареты обожжет мне грудь
Моему взору предстало гнездышко среднестатистической семейной пары, пережившее пару-тройку набегов татаро-монгольских племен. В маленькой комнате, в которой Кирюха наивно собирался разместить свою «творческую студию имени Великого Мастера, взлетно-посадочную полосу грез и талантов», теперь располагалась обычная спальня. Кто сможет, бросьте в него камень. Большая комната являла собой удивительный гибрид гостиной и кабинета: по углам горели четыре пятидесяти ватные бра, из-за чего комната была ярко, но ненавязчиво освещена, небольшой белый диванчик, на огромном «компьютерном» столе скромно примостился ноутбук. Посреди кучи мусора лежал перевернутый журнальный столик. Смущенно покряхтев что, видимо, должно было значить «не ждал гостей», Рэндом вернул его в нормальное положение.
Я хорошо знаю Кирилла: для того, что бы выйти из депрессии, заставить себя поднять задницу и что-то сделать, ему клинически необходимо пропить все свои сбережения. Обычно он закрывался в квартире и вливал в себя несколько десятков литров алкоголя. Именно этим он сейчас с успехом и занимался.
Сняв куртку и кеды, я прошествовала в комнату и, смахнув на пол груду различной фигни разместилась на диване. Рэм же, не раздеваясь, отправился на кухню, вернулся с двумя только что вымытыми стаканами, до половины наполненными плохо раздробленным льдом. Достал из-под стола бутылку виски, налил. Выпили. Некоторое время мы молчали. Действительно, о чем мы могли говорить? Он заговорил первым и тема меня, признаться, удивила. Но с другой стороны, зачем настолько близким людям ходить вокруг да около? Что интересовало, то и спросил.
- Ты все с той же, или как?
- Ну, как тебе сказать, – я и сама толком не знала.
- Расстались?
- Никто ничего не сказал, но все все поняли.
- Что, опять из-за того же? – потряс остатками льда в стакане.
- Да нет, в этот раз как-то ничего было.
- Не верю, неужели тебе удалось выйти из образа мальчика-подростка, состоящего на содержании богатеньких дам?
- Ха, представь себе, – хотела похвастаться я, но тут же добавила: - Просто дама попалась не самая богатая.
Кир разошелся не на шутку, он меня совсем не слушал.
- Вот я так и вижу картинку: несчастный, обделенный судьбой, но о-о-очень хороший мальчик, в поте лица трудится, засовывая в старческие губы то шоколад, то виноград, а в свободное время совершает набеги на неопытных смазливых девчонок!
- Та да, и такое было, – я невольно улыбнулась, вспомнив некоторые свои похождения, но тут же спохватилась, поняв, к чему он клонит. – Кир! Неужели ты все еще не успокоился? Даже Кира простила, а ты до сих пор злишься!
- Ей возраст не позволил понять, что ты с ней сделала!
- Вот когда поймет, и будешь возмущаться.
Убедившись в бесполезности дальнейшей беседы, Кир подошел к музыкальному центру. Кажется, это был тот самый Ник Кейв, которого я ему записала пару лет назад. Он выкрутил ручку громкости до упора и налив еще, примостился рядом со мной на диване.
Мы молча осушали бутылку и слушали музыку. После пятой песни я решила проверить себя и, подойдя к музыкальному центру, набрала сорок седьмую песню. Да, это был тот самый диск. Я вернулась на диван и отхлебнула из своего стакана.
Вместе мы спели песню о маленькой птичке, упавшей к ногам серийного убийцы. Два дуэта: Полли и Ник, по ту сторону времени и реальности и мы – по эту. Мы сидели, откинув головы на спинку дивана, и пели: «Ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ли» я думаю, наш дуэт был ничем не хуже.
Внезапно я ощутила теплое дыхание на своей шее, за тем неуклюжие пальцы взяли меня за подбородок и заставили повернуть голову. Не смотря на то, что я сама была далеко не трезва, я явственно чувствовала, что от него пахнет алкоголем. Он положил руку мне на затылок и запустил пальцы в волосы, попытался поцеловать. Мне эта идея пришлась не по вкусу, но Кир повторил попытку. Я отмахнулась от него, словно от назойливой мухи.
- Та ну тебя, - я не воспринимала эти попытки серьезно, в ответ он молча изъял стакан из моих рук. – Кирилл...
Он навалился на меня все телом и запустил руки под футболку. Да, это было насилие, но изнасилованием это назвать сложно. Слабо отбиваясь, я крыла его отборными ругательствами, похлеще, чем заправский грузчик, но особенного впечатления они на Рэндома не произвели – он, как ни в чем не бывало, продолжал свое черное дело. Вместе с пьяным телом на меня навалилась усталость последнего времени – споры с новым начальником, проблемы с учебой, словесные баталии с любимой, последствия этой прогулки и выпитого спиртного. Быть может, если бы меня насиловал кто-то чужой, животный страх прибавил мне сил, но это был свой Рэндом. Трахнет, и хрен с ним, подумала я, и обмякла.
Заиграла пятидесятая – «Где дикие розы растут», как все-таки им, мужикам, мало надо, удивилась я и присела на диване. Потрусив пустой пачкой, отправилась на кухню в надежде, что хотя бы склад сигарет не поменял свою дислокацию в этой квартире. Слава богу, не поменял.
Вернувшись, застала его в весьма
-А он все сыплет, грязно-серый...
-И крошит, крошит, черт возьми!
-Когда-то ты была несмелой...
-Когда мы были все людьми.
-Нам больно жить, когда отдельно...
-Нам больно жить, когда вдвоем.
-Ты дома – без году неделю!
-Что-что?
-Зима.
-Переживем.
- Ты мне изменяешь? – она стояла ко мне спиной и мыла посуду.
Я сидела, подобрав под себя ноги, курила, солнце садилось за дом напротив, кухня медленно приобретала грейпфрутовый оттенок. Я тяжело вздохнула и помедлила с ответом:
- Пока что нет.
- Ты врешь. Ты не сразу ответила, – обожаю такие ее аргументы.
- Между прочим, если бы я сказала «да», тебе бы не пришло в голову уличать меня во вранье. Зачем ты спрашиваешь? Все равно я никогда не скажу «да», а ты никогда не поверишь моему «нет». Зачем?
- «Пока нет», значит, скоро? – она не ответила на мой вопрос, видимо, посчитав его риторическим. Быть может, для нее так и было.
Вообще, подобные словесные баталии могли бы быть весьма интересными, если бы не были столь утомительны.
- Как можно измерить расстояние временем, если движешься с переменным успехом? – ответила я и подкурила две сигареты. Она вытерла руки и, взяв одну, уселась на табуретку напротив меня.
- В таком случае, как далеко?
Она смотрела на меня серебреными глазами. Когда она ревнует или злится, иногда, когда хочет, эти глаза приобретают зеленый оттенок, но ничего подобного не происходило. Глаза были по-прежнему серые. В этот раз я видела в ней что-то новое, до сих пор не изведанное мною. Она боялась. Я наивно предполагала, что боялась потерять меня, но на самом деле она просто боялась остаться одна. Когда-то я сильно удивилась, услышав от нее понятие «запасного аэродрома», о котором мне старательно втолковывала Рита. Риту я еще могла понять, но ее – нет. Неужели даже такая женщина боится остаться одна, неужели и ей нужен запасной аэродром? Я не боялась. Быть может потому, что я, начиная с сентября 200n года, плавно переходила из сильных продымленных лап в маленькие, хорошо пахнущие ручки и обратно. Иногда это были несколько пар одновременно. В прочем, и сейчас можно было насчитать пару-тройку желающих заполучить меня в личное пользование. Я не боялась остаться никем не любимой, я боялась никого не любить. Чего конкретно боялась она, я не смогла разгадать до сих пор.
- Дело не в расстоянии, а в направлении. – это была извечная игра - придумывать друг для друга невообразимые идиомы, а если не удавалось разгадать, как бы сдаваясь, спрашивать, что все-таки имелось в виду.
- И куда ты движешься?
- Я пока не решила.
Я затушила окурок и поплелась в коридор. Медленно натянула кеды, джинсовую куртку поверх теплого реглана, сложила некоторые вещи в рюкзак. Я не спешила, я втайне надеялась, что она попросит меня остаться, надеялась, что прозвучит спасительное «подожди», но его все небыло и небыло. С каждой секундой я стремительно шла ко дну. Когда за мной захлопнулась дверь, я впервые отчетливо поняла, что такое страх. Страх, перед тем, что ничего уже не изменишь.
Слез небыло, небыло ничего, ни паники, ни вопросов «как же так?», и «что же делать?», мы долго к этому шли. Было лишь ощущение пробки, плотно забитой в душу, туда, где еще недавно кровоточила рана.
...
Я не собиралась домой. Придя домой, я должна буду что-то делать, а на осмысленные действия я была не способна. Идти пешком до следующей станции метро, ибо всякое действие несет какой-то минимальный смысл и, если ты решаешь двигаться, необходимо выбрать хоть и бессмысленную, но все же цель. Я приблизительно знала, в какую сторону идти и пошла.
Было около семи часов вечера и пяти градусов тепла. Все приобрело розовый оттенок: поверхность луж, стены хрущевок, небо, кончик моего собственного носа. В прочем, последний стал таковым отнюдь не благодаря стараниям заходящего солнца, а всего лишь потому, что немного подмерз. Весна в этом году необыкновенно холодная, и я очень пожалела, что не надела плащ, не смотря на то, что за осенне-зимний период он успел до тошноты надоесть. Прохлада понемногу обнимала мои бедра, запястья терлись о края джинсовых карманов, где мои руки спасались от холода. Я подкурила сигарету, в нос ударил знакомый запах холодных улиц и табака. Странно, пока не закуришь, не ощущаешь запаха улицы. Дежавю.
Мне было тринадцать лет. Брата забрали в армию, мать сократили на работе, того, что приносил отец, едва хватало на еду. Мы жили в маленькой двухкомнатной хрущевке и родители, что бы получить хоть немного денег, забрали меня жить к себе, а «детскую», сдавали Виктору, сорокалетнему мужику, такому же неудачнику, как и они сами.
По вечерам мои родители смотрели телевизор. Старый «Электрон», восемьдесят пятого года выпуска, по нему шло три центральных канала от маленькой, похожей на воробья, комнатной антенны. Сверху и снизу экрана были две прыгающие полоски, но предков это нисколько не смущало. Новости, за тем два сериала. Я не могла находиться в комнате, пока работает телевизор. Для меня это было пыткой. Как только включался телевизор, я доставала с антресоли пачку сигарет и, включив старенький кассетный плеер отправлялась на улицу. В моем распоряжении были три кассеты: «Клуб Влюбленных Сердец Сержанта Пепперса» и «Резиновая душа» Битлз, а так же «Криденс зе бест». На вопросы
Я ступил на залитый послеобеденным солнцем щербатый пол черновицкого вокзала – сравнительно небольшое белое здание с зеленой крышей. За последнее время я повидал немало вокзалов и, по с равнению с некоторыми, этот был не так уж плох. После октябрьской свежести атмосфера казалась ужасающей – я окунулся в монотонный гул, в ноздри ударил запах немытых тел, перегара и продуктов питания не первой свежести. А чем я лучше? – подумалось мне. Действительно, чувствовал я себя прескверно: в животе предательски урчало, тяжелый «ермак» давил на плечи, борода чесалась. В прочем, чесалась не только борода, мылся я четыре дня назад и, наверное, вонял. Я нашел свободное место и сбросив на пол рюкзак, с наслаждением привалился к стене, по радио объявили, что киевский поезд задерживается еще. Не смотря на то, что я уже устал бесцельно мотаться и у меня закончились деньги, мне совсем не хотелось возвращаться в Киев, но другого выхода я не видел. Вдруг я почувствовал себя частью всего этого вызывающего отвращение безобразия, но нисколько не ужаснулся этой мысли. Я достал из кармана яблоко и надкусил. А что, вонять посреди вокзала в чужом городе без копейки денег в кармане ничем не хуже, чем сидеть в душном офисе, застегнув наглаженную рубашку на все пуговицы... ну, или делать что-либо еще. И меня по большому счету не интересует, прав я или нет. Я просто воняю, и совсем не важно, как бы оно было, делай я что-нибудь другое. Если всю жизнь пытаться поступать «правильно», в конце-концов ломаешься и становишься нигилистом. Люди, не повторяйте моих ошибок.
Поглощенный этими размышлениями, я машинально жевал яблоко. В голову маленьким молоточком билось какое-то подобие мысли. Я огляделся и прислушался – из соседнего зала доносились звуки немного расстроенной гитары. До боли знакомые звуки, почти родные аккорды. Где я мог слышать эту гитару? За последние несколько месяцев я слышал не одну, но эта была какой-то особенной. «Когда-то ты была такой модницей, ты проходила мимо нищих и бросала им мелочь, помнишь?», запел такой же знакомый голос. «Как перекати поле» Боба Дилана, подумал я. Сразу же всплыла картинка: освещенный теплым вечерним солнцем подоконник третьего этажа и красные кеды с синими булавками вместо шнурков на нем. Не может быть, промелькнуло в голове. Ну, мало ли, кто это, пусть даже кто-то из моих бесчисленных знакомых, в последнее время их количество росло в геометрической прогрессии. Вступила вторая гитара. Нейлон. «Каково это - не иметь крыши над головой?», подхватил второй голос. Женский, такой же до боли родной, и это свело мою первую догадку на нет. Нахлынувшие ощущения смиксовались и накатили одной огромной волной дежавю. Песня закончилась. я подхватил «ермак» и двинулся в соседний зал.
Толпа обывателей окружила дальний угол зала и слушала девушку, негромко поющую под нейлон «Колыбельную» Сосновской. Я не сразу узнал ее, она здорово изменилась за последние полгода. Вместо маленького крашенного котенка, норовящего получше подстроиться под этот мир, я видел взрослую, гордую серую кошку, смелую и дерзкую в своей естественной красоте. Кажется, в последний раз я видел нечто промежуточное, но я плохо запомнил ту нашу встречу.
Кода. И она тут же начала новую песню. Звучало немного коряво, соль-минор –не самый любимый ее аккорд. На припеве, словно ища поддержки, она вопросительно повернулась к своему спутнику, который стоял с гитарой через плечо, отвернувшись от публики и засунув руку под капюшон, видимо, разговаривал по телефону.
- Капитанский плащ на плечо, два глотка сакэ на удачу, - я начал чуть слышно подпевать, словно это могло как-то ей помочь.
- Вы знаете эту песню? – спросил меня мужчина за сорок.
- Я знаю эту девушку.
Ее спутник наконец-таки повернулся. Я не мог поверить своим глазам – моя первая догадка оправдалась так же, как и вторая. Неужели я потерял их обоих только лишь из-за собственной глупости?
– И, похоже, она влюблена в моего лучшего друга. – добавил я.
- Бывает, - ответил мужик, и надкусил беляш, который держал в левой руке. – Быть может, не все так плохо?
- Я уже вышел из того возраста, когда можно позволить себе верить в чудеса.
- А зря. Верить нужно всегда, иначе как тогда жить? – и он откусил еще один кусок от беляша.
Я промолчал. Я стоял, втупив взгляд в пол, сейчас дослушаю песню и пойду, мне здесь ловить нечего. Последний куплет оборвался на полуслове. Она торопливо отстегнула ремень, прислонила гитару к стене и бросилась сквозь толпу в мою сторону. Черт! Я не мог допустить, что бы она увидела меня в таком состоянии. Я отступил, набросил капюшон и постарался затеряться в толпе, медленно продвигаясь к выходу.
- Кирилл! –позвала она. Я не ответил. – Кирилл! – еще громче. Я молчал. – Кирилл! – в ее голосе было столько отчаяния, боли и страха, страха, что всего лишь обозналась.
Она стояла посреди зала, оглядываясь по сторонам, на глазах выступили слезы. Кажется, она уже поверила, что это действительно так, но какая-то неведомая сила заставила меня
Я два раза нажала на звонок. Когда подходила к подъезду, отметила, что в гостиной работает телевизор, в прочем, это было слышно и через дверь. Подождав немного, нажала еще раз – никаких признаков жизни за дверью слышно небыло. Я тяжело вздохнула и принялась выковыривать ключи со дна потертого рюкзака цвета хаки. Почти бесшумно открыла дверь, скользнула в квартиру. В полной темноте сняла пальто, нащупала вешалку и взвалив рюкзак на плечо, направилась в свою комнату. По дороге заглянула в гостиную – старики спали, каждый в своем кресле, виртуозно исполняя свои партии храпа. Блики телевизора делали их лица мертвенно-восковыми. Я немного прикрутила звук и продолжила свой путь.
Я была рада наконец-таки избавиться от своей ноши, набитый до отказа рюкзак – штука не из приятных. Отфутболив его под стол, завалилась на кровать. Повтыкав несколько минут, сбросила сапоги, потянулась за баночкой из-под детского питания, которая служит мне пепельницей. Подкурила, сделала несколько затяжек, включила бра.
Мизантроп сидел на краешке письменного стола и облизывал руки. Он и так не блистал красотой, но сегодня, еще и при свете бра, выглядел как-то особенно. Седые паклеобразные патлы свисали жирными сосульками, в бороде застряло несколько крошек. Морщины, под глазами – синяки, рассыпанные по всему лицу бородавки отбрасывали тени, под ногтями собралось больше грязи, чем обычно. Левая щека была перечеркнута двумя смачными царапинами. Если бы не смехотворный рост – он едва достает мне до колена – его можно было бы назвать страшным.
- Опять сахар пиздил? – спросила я его, выпуская тонкую струйку дыма в потолок.
- А тебе жалко, что ли? – прогнусавил он.
- Вовсе нет, что ты. Особенно я рада поделиться сахаром с... – я хотела сказать «человеком», ну, какой же он человек? – С тем, кто украл мои черновики.
- Неправда, это мои черновики. Это ты их у меня украла и на русский перевела...
- Чем докажешь?
- Могу предоставить оригинал на тари! – с этими словами он достал из-за пазухи листок, видимо, вырванный из моей тетради по схемотехнике, и кинул в мою сторону.
Вопреки всем законам физики, листок летел так, словно был сделан не из бумаги, а минимум из меди, он описал в воздухе невообразимую дугу и приземлился мне на колени. Обе его стороны были исписаны мелкими витиеватыми символами, посредине красовались два жирных пятна.
- Бесполезно. Мое познание тари ограничивается лишь тем, что я знаю, что есть такой язык.
- А чем ты докажешь, что это твои черновики? – Мизантроп протянул руку и листок медленно поплыл в его сторону.
- Я знаю, что будет дальше. А ты – нет. Но тебе бы очень хотелось узнать, так ведь, Мизантроп?
Я утопила окурок в банке, карлик обижено скривился.
- Почему та называешь меня Мизантропом?
- А как еще можно назвать че.. персону, которая способна на одни гадости?
- Как-нибудь поласковее.
- Это был риторический вопрос. Тем более, я не знаю твоего имени.
- Я же тебе представился: Тир-на-Ног'т, к Вашим услугам. – и он театрально шаркнул дырявым башмаком.
- Ага, а я Тернополь! – я встала и начала перебирать склад пустых пачек, проверяя на наличие забытых сигарет. – Нет, чего уж мелочится, я Лондон! Нет, я – Париж!
- Лондон, Париж... А как же тогда Джек Лондон и Пэрис Хилтон и прочие, которым так же не повезло как и мне?
Я на секунду опешила. Как ни крути, а карлик прав.
- Прости, я как-то не подумала... – сказала я в сердцах, но тут же спохватилась. Черт! Я только что чуть не спасовала очко в его пользу. – Все равно буду называть тебя Мизантропом, до тех пор, пока не отдашь черновики. Понял?
Маленький урод недовольно засопел.
- Ты лучше сигареты помоги найти, хоть какая-то польза от тебя будет.
- Только в обмен на то, что лежит в твоем правом заднем кармане. – его глаза жадно заблестели.
Я машинально сунула руку в карман, там оказался мятный леденец. Отдав его Мизантропу, продолжила свои поиски, он моментально сунул конфету за щеку и присоединился ко мне.
- Это все? – на моей ладони лежало четыре сигареты.
- Еще две пачки под кроватью, в каждой по одной , – ответил он, облизывая губы.
- Домовой, блин, - поразилась я его осведомленности.
- Попрошу не оскорблять! – взвизгнул карлик, - Я бы на месте человека, чьи черновики висят на волоске от гибели попридержал язык!
- А я бы на месте невъебезно крутого мага, умеющего лишь конфеты в воздухе перемещать, и вовсе бы заткнулась, а то я могу и кошку впустить.
- Кошку? Не надо кошку... – вдруг он побледнел, побелел, а после и вовсе растворился в воздухе.
- Тыць-пердыць, твою дрыгало.... – проговорила я растерянно.
- Да, мы и это могем. – полу съеденный мятный леденец
Я проспал. Ну, что же, это неудивительно, после такой ночи. Сладко потянувшись, нехотя встал с кровати и поплелся на кухню. Кирюхи нигде небыло. Наверное, не хотел меня будить, прикроет на работе. На плите стояла моя доля кофе, на столе – пара круассанов. Наспех поев и кое-как одевшись, выбежал из дома.
- А де наш рудий обриган? –спросил я нашу секретаршу-Базилио, завалившись в офис.
- А я знаю, що він там в Києві робить? А що, має бути тут? –спросила она с неподдельным удивлением.
- Як, в Києві? Я із ним щойно… - я хотел сказать «спав в одному ліжку», но вовремя прикусил язык. – Його назад викликали?
- Кого викликали, Рендома? Та він два тижні назад звільнився…
- Як, звільнився?
- Я думала, ти знаєш… - сказала она, явно поняв, что пизданула лишнего.
- Нє…
- Кияни просили не балакати…
Я пулей вылетел из офиса.
- Ти куди? – кричала мне Базилио уже из окна.
- Не знаю!
- Коли будеш?
- Не знаю!
Ну, конечно же, по всем правилам низкопробного романа, его не оказалось дома. Вещей тоже небыло. Ничего. Ничего, кроме записки на холодильнике: We'll meet. I bet. Похоже, это становится традицией – проверять друг друга на знание английского языка.
***
- Ну а мобильник? – спросила я, прихлебывая кофе.
- Ну а ты как думаешь? – Леша посмотрел на меня, как на идиотку.
- Ясно. А дальше что?
- Та ничего. Пробовал уйти в запой, потом одумался, начал встречаться с Базилио, предложил ей уехать со мной в Киев, она отказалась... Вернулся, встретил на вокзале тебя, а дальше ты знаешь.
- Понятно. Ну ты, это, подвинься. Мне неплохо бы поспать пару часов, в шесть разбудишь.
Я взяла чашки и понесла их на кухню.
- А Кирилл....
- Скоро не жди. До утра – точно. - ответила я уже из коридора.
- Почему...
- Я просто знаю.
Когда я вернулась, Леша уже постелил свежую постель и устроился под стенкой. Я одела пижаму, юркнула под одеяло и тут же провалилась в беспокойный сон.
Когда в окне вагона мелькнула знакомая рыжая макушка, меня охватила паника – я сейчас должен буду что-то ему сказать. Я разрывался между вариантами «привет» и «я тебя люблю», больше склоняясь ко второму. Сначала из вагона показалась знакомая сумка, вслед за ней выкатилось нечто, в чем я с трудом узнал своего возлюбленного. Маленький худой человечек с трехдневной щетиной и впалыми щеками. Длинная челка, такая же бесформенная, как и вся прическа, прикрывала глаза, под которыми висели синие мешки. Физиономия носила следы длительного запоя. Одет он был в мятую футболку и грязные джинсы, кожаную куртку держал в руках.
- Боже мой, обнять и плакать, – сказал я вместо приветствия.
- Ну ты хотя бы обними, – ответил он и подался вперед.
Я обнял. Мы нечасто обнимались, но все же даже на ощупь я чувствовал, что Рэндом стал меньше, похудел, ссутулился. Он уткнулся носом в мою шею, и тихонько повертел головой, как бы зарываясь в мои объятия еще глубже. Я провел рукой по мягким, но липким от пота и грязи волосам. Не скажу, что от него воняло, но приятного пьянящего запаха я не почувствовал, похоже в последний раз он мылся тогда же, когда и брился. Простояв так до тех пор, пока продолжительность объятий не вышла за рамки приличия, мы двинулись в сторону дома.
Когда мы зашли в квартиру, Рэм сбросил сапоги и тут же закрылся в ванной. Я тем временем, прошагал в комнату и достал ему чистую одежду – стандартные носки-трусы, рубашку цвета «мокрый асфальт» и черные джинсы. Уезжая, Кирилл рассчитывал вернуться через пару дней, так что вся его одежда и прочие вещи остались здесь. Я это все перестирал и перегладил, отчасти от скуки, отчасти... мне просто было приятно гладить его рубашки.
Я сидел на подоконнике, привычно свесив ногу из окна, и наслаждался нежными лучами заходящего солнца. Все вокруг казалось янтарным – кирпичная стена нашей хрущевки, полуоблетевший цвет молодой яблони под окном, моя собственная кожа. Я достал сигарету и затянулся. Тонкая струйка дыма вытекала из сигареты и обволакивала солнечные лучи, делая их живыми и объемными. С каждой новой затяжкой, я все глубже и глубже проваливался в бездну безразличия. Сейчас он выйдет из душа, и все встанет на свои места. Не стоит нервничать, подбирать слова и метаться из угла в угол. На самом деле, все уже разложено по полочкам, опечатано и записано в амбарную книгу, остается только узнать результат.
- Ты мне тогда так и не ответил.
Я не заметил, как он вошел. Рэндом стоял, облокотившись на край стола, скрестив руки на груди, смотрел на скрывшееся до половины солнце.
- О чем ты? – спросил я и отвернулся обратно в окно.
- Чего бы ты хотел больше всего на свете?
- Уже ответил. – я непроизвольно провел рукой по стеклу.
- Подойди ко мне.
На его лице появилась слабая улыбка. Улыбка обреченности и самодовольства. Улыбка человека, идущего на казнь но, тем не менее, ни о чем не жалеющего. Я подошел.
- Стань на колени.
Я молча смотрел в его глаза, они выражали лишь одно: если я этого не сделаю, я потеряю его навсегда. От одной этой мысли ноги начали подкашиваться и вот, я уже стою перед ним на коленях и смотрю на него снизу вверх. Было странно стоять перед ним на коленях – я не чувствовал себя униженным, покоренным. Быть может, потому что я сразу отдал свою судьбу в его руки и уже привык к такому состоянию, быть может, потому что я просто не мог ждать подвоха, почему-то я был уверен, что Рэндом не может сделать мне больно.
Некоторое время мы стояли неподвижно. Кир не сводил глаз с горизонта, а я с него. Уходящее солнце отчаянно цеплялось последними лучами за его еще влажные волосы, раскрашивая их всеми оттенками огня. Все-таки не даром кто-то прозвал его янтарным принцем, наверное, этот человек любил его не меньше, чем я.
Наконец, я неуверенно поднял руку и запустил ему под рубашку, которую он так и не удосужился заправить, а лишь застегнул на две средних пуговицы. Полосочка мягких светлых волос спускалась от пупка в джинсы. Поднялся на грудь – там были такие же волосы, обвел пальцами каждый сосок, переместился на спину. Свободной рукой расстегнул пуговицы и припал губами к пупку, в ответ на что Рэндом вздрогнул и наконец-таки на меня посмотрел.
- Можно? – спросил я шепотом, проводя рукой там, где начинали бугрится джинсы.
- Встань, – ответил он также шепотом.
Я встал и как идиот ждал дальнейших приказаний.
- Иди ко мне, - сказал Кир и подался вперед.
Нежно и неуверенно я прикоснулся к этим замечательным мягким губам. Мне пришлось немного наклонится – я почти на голову выше его – что было весьма неудобным, поэтому я положил руку ему на затылок, запустил пальцы во влажные волосы и властным движением дернул вниз, заставляя его запрокинуть голову. И он подчинился.
Не сговариваясь и не прерывая поцелуя, мы двинулись в комнату и, потеряв по дороге его рубашку, завалились на мою кровать. Я оказался сверху, кажется, он мне в этом подыграл. Уложив его на спину и, став над нам на четвереньки, впился губами
Апрель радовал солнцем и глубоко синим небом, но в то же время поражал математически точным холодом. С того времени, как он уехал, я не помню ни одного утра, что бы, выходя на работу, я не заметил инея на приподъездной клумбе, заботливо высаженной соседской бабулей.
- А чи не занадто рано, Ядвіго Павлівно? - спросил я, помогая донести ведро для полива.
- А хто ж його, синочку, знає, що нам Бог пошле. Минулого року раніше саджала, а то й гаразд було…
Теперь я с ужасом наблюдал за рассадой, ожидая, когда же она, наконец, перемерзнет и неизбежного приглашения потаскаться с ведрами. Черт меня дернул предложить обратится, если что. Но, как ни странно, рассада очень даже не плохо себя чувствовала – нахально зеленела и тянулась вверх.
И я решил брать с нее пример. Смурить, украдкой перебирая каждый сон и каждую фантазию, взвешивать каждое слово, постоянно боятся сделать что-то не так, прятать под невыспавшимися веками влажные взгляды? Дудки! Он либо будет моим либо нет. Я уже вышел из того возраста, когда добрые феи делают подарки. Сидеть и ждать, когда он сам ко мне придет – глупо. Быть может, он и сам мучится так же, как и я, хотя, по нему не видно. Признаться. Однозначно. Он не сможет сказать «нет», не сможет выбрать другого, не меня. Потому, что я буду лучшим. Потому что я и есть – лучший, потому что я создан для него. Вся жизнь до него была неким бредом, репетицией. Пришло время жить.
И я жил. Первое, что я сделал – купил гитару. Я давно собирался купить недорогое походное весло так, почему бы не сделать это прямо сейчас? Как долго я не касался тонких, нежных, прохладных струн, как долго я не пел, самозабвенно, прикрыв глаза, только для себя, в тишине. Как я мог столько времени жить без этого? И я пел. Как всегда, для себя, но теперь уже во имя кого-то. Дождливыми вечерами разучивал что-то новое, благо наличие Интернета позволяло быстро скачать аккорды, подбирать самому – унылое занятие. Когда погода меня устраивала, я взбирался на свой любимый подоконник на кухне и, свесив одну ногу на улицу, развлекал своими воплями Ядвигу Павловну и Марию Климовну, которые вечно тусовались на лавочке у подъезда. В ход шло все, от старых блюзов до Высоцкого и песен из старых советских кинофильмов. Как ни странно, больше всего им нравились песни Меладзе и Хельги Эн-Кенти, приветствовался «Океан Эльзы». После каждой коды я делал театральную паузу и старухи почтительно хлопали. Когда я пел «Ще врунярься горді Славутові кручі», они обливались слезами и довольно прилично выли со мной в унисон. Особенно было забавно, когда я пел «Ковбоя» из «Человека с бульвара Капуцинов», и шановані панянки вдохновенно тянули «во-о-от они мы, ваши крошки».
В благодарность за вечерние концерты, бабули подкармливали меня всяким вкусняшками. Еще я стал брать уроки кулинарного мастерства у бабы Маши, нагло соврав, что в Киеве меня ждет невеста, и я не хочу, что бы она беременная стояла у плиты, чем заслужил огромное уважение.
Но, тем не менее, предстояло поработать и над внешней оболочкой. У меня было время – начальство решило оставить Кира в Киеве на месяц. Первым делом, я принялся бегать по утрам, каждый вечер ходил в тренажерный зал. Наконец-то я посетил парикмахерскую, сбрил густую бороду, оставив какое-то подобие эспаньолки – тоненькую полосочку на подбородке и едва заметные усики.
- Ти схожий на Хіта Леджера, - сказала мне наша секретарша, смешливая темноволосая девчонка в круглых, как у кота Базилио, черных очках. Казалось, она в них и родилась, без очков ее невозможно было представить, она носила их и в дождь и вечером, а в офисе сдвигала на лоб.
- Це він на мене схожий, - ответил я, не задумываясь, кто это такой.
Пятница, nn, мая. Воздух холодный, несмотря то, что солнце пользуется всеми своими законными майскими правами и даже пытается залезть на территорию тени, запуская туда своих агентов – солнечных зайчиков. Почему Рэндом решил приехать именно сегодня, когда вполне мог протусить все выходные в Киеве? Быть может… Я почему-то испугался этому бредовому намеку на мысль и поспешил засунуть ее, куда подальше. Думать, что он приехал накануне выходных, что бы провести их со мной, у меня просто не хватило наглости.
С самого утра я суетился, словно жена-домохозяйка с многолетним опытом. Прибрался в квартире, постелил на его кровать свежую постель, приготовил ужин. Приближалось время «Ч», я принял душ, побрился. Напевая «Мой папа в жизни не был на Занзибаре», принялся выбирать, чего же на себя напялить – я сегодня должен быть красивый. В отличии от Кирилла, я предпочитаю более удобную одежду – терпеть не могу рубашки, мои полки наводнены всякими футболками разных мастей, в основном, приглушенных цветов, с длинными рукавами. Я выбрал темно-синюю, с длинными чуть расклешенными рукавами и неопределенным рисунком, купленную две недели назад, и просторные голубые джинсы. Обулся в новые кеды от «Мартинса», вместо шнурков, в которых были вставлены синие булавки. Если бы я так
Недели летели, как бумага в ризографе. Влажный, туманный, подобный протяжным соло Нила Янга, тоскливый март сменился хрустально-холодным, драйвовым, боб-дилановским апрелем. Я менялся вместе с погодой – бредовое вожделение постепенно пропало, уступив место тупой боли, которая временами сменялась приступами слепой ярости. Вместо внезапного желания расстегнуть пуговицы на одной из его бесчисленных шикарных рубашек, за тем, что бы провести губами от плеча к ключице и обратно, возникали такие же внезапные, но более платонические, желания. Все чаще из меня вырывались глупые фразы в роде: «одень свитер» или «ну ты бы поел хоть». Все чаще мне приходилось сдерживать себя, что бы не подойти к нему сзади, не положить руки на родные, но такие далекие плечи, не поцеловать в макушку и не погладить мягкие соломенные волосы. Меня всегда поражали его волосы – благодаря своему цвету они производили впечатление жестких и непослушных, но в действительности были мягкие и легкие. Поэтому я несказанно обрадовался, когда появилась возможность дотронуться до них рукой.
- Подожди двадцать минут, ты только после душа. Голова высохнет – пойдешь. – сказал я, выглянув из кухни.
Наверно, я был смешон – с джезвой в руках, на поясе вместо фартука – полотенце. Еще и заботливую мамочку из себя корчу. Неудивительно, что на лице Рэндома промелькнула улыбка, которую он мгновенно проглотил.
- Так... уже, - сказал он, застегнув сапог.
- Ага, как же, как же, за пять минут прям. – я по-хозяйски запустил руку в его волосы, они действительно были сухие. Проверил на затылке – тоже. – Ладно, вали, нечего мне здесь глаза мозолить.
Действительно, глаза мозолить нечего – сегодня моя очередь убираться в квартире, что лучше всего получается под музыку, пусть уже свалит, а я тут вдоволь наорусь.
- Ты, товарищ, не дерзи, а то я могу и остаться... – его глаза метали шаловливые искорки, улыбка взорвалась радужным фейерверком. Я, в который раз, на одно лишь мгновение, возненавидел его и, пробурчав что-то нечленораздельное, вернулся на кухню. Услышал, как он выключил свет в прихожей, щелчок замка.
С уборкой было покончено, предстояла еще готовка. Я никогда не был в состоянии что-либо сносно приготовить. У меня всегда было что-то не как у людей – кофе сбегал, омлеты подгорали, овощи подавались на стол криво нарезанными и обильно приправленными моей кровью, так что вегетарианцам моя стряпня пришлась бы не по вкусу. Тем не менее, Кирилл не избавил меня от этой неприятной обязанности, похоже, ему было легче лопать весь тот бред, чем ежедневно становится в позу у плиты. Ну, то же, готовить, так готовить – я включил погромче музыку – поехали!
Когда-то в детстве у меня спросили, как достать слона из холодильника при помощи трех движений. Я не знал. Весь класс надо мной дико ржал, мол, какой ты, Лешка недогадливый. Ну и хер с вами, ответил я тогда, и поперся играть со старшеклассниками в футбол. Сегодня я доставал не слона, а всего лишь сметану: стоя спиной к холодильнику (уж очень лень было поворачиваться), левой дернул дверцу, затем, изящно (мне очень хотелось в это верить) прогнувшись, зачерпнул правой два поллитровых пакета, повторил первое движение с точностью до наоборот. Эрик Клептон затянул свое «как долго, детка?». Я достал двухлитровую чугунную кастрюлю, извлек туда сметану, разбавил ее двумя стаканами воды, посолил, поставил на медленный огонь (главное – не забывать помешивать!), и принялся за копченную подчеревку. In the days of old, in the days of gold, орал Боб Дилан. Три минуты на большом огне – и шкварки готовы, сметана к тому времени закипела. Мешая деревянной ложкой будущую кашу, тонкой струйкой всыпал туда кукурузную крупу. Мне никогда не нравился бануш из муки, мамалыга какая-то выходит, а не бануш, ей-богу! А мамалыги я в свое время налопался – поживи с мое, в общаге с молдаванами. My baby left me, yes she left me... Прикрутил огонь, накрыл крышкой, как раз есть время разобраться с грибами, тем более, они почти готовы: отцеди из банки и поджарь с луком. Что я и сделал. Бануш тем временем загустел, сняв крышку, я стал разминать его ложкой, пока не появись маслянистые капельки и он не стал отставать от стенок.
Кирюха пришел вовремя – я только что закончил готовку и, устроившись на кухонном подоконнике с сигаретой, наблюдал шикарный, как из ведра, киношный ливень. Ни слова не говоря, он сбросил сапоги, отфутболил их в угол прихожей, повесил свою промокшую куртку на тремпель, ввалился на кухню, поставил на стол бутылку водки и какую-то мелкую закуску.
- Я в Киев завтра еду, прикроешь меня на работе? – Кир производил впечатление человека, у которого кто-то умер.
- Не вопрос, иди мой руки.
Он направился в ванную, я достал из шкафчика тарелки. Наложив в каждую каши, сверху полил шкварками, сверху шкварок – грибы. Что же, все-таки, стряслось? Ладно, спрашивать себе дороже, напьется – сам расскажет, подумал я и, вернув на место пятидесяти - граммовые чарки , поставил на стол две советские
Это цитата сообщения Вам_в_цитатник Оригинальное сообщение
Когда земля не считалась круглой
Когда земля не считалась круглой,
А небосвод был еще хрустальный,
И ты была молодой и смуглой,
Такой красивою и печальной,
Что каждый мимо-проезжий рыцарь
Плевав на данные им обеты,
Спешил скорее в тебя влюбиться,
Оповестив половину света
О даме, чья красота сравнима,
Лишь только с солнечным светом чистым.
Но как-то всё проезжали мимо
Те идиоты-идеалисты.
А ты ждала и ждала чего-то
Пока весь мир не пошел насмарку.
Потом устроилась на работу,
Купила где-то себе овчарку.
Гуляя с нею по парку летом
Ты повстречала мужчину с таксой.
Он оказался твоим соседом.
Потом вы с ним расписались в ЗАГСе.
И жили долго, любя друг друга,
Хотя и был он простолюдином,
И говорил, что земля, мол, круглая,
Чтоб встречаться на ней любимым.
Ты соглашалась легко и сразу,
Лаская нежно родное тело.
И от рассыпавшихся алмазов
Над вами небо всю ночь звенело.
Э.Асадов
Я проснулся голый в чужой постели, с ломотой в теле и болью в голове. Повернув голову, обнаружил, что чужая постель находится в двух метрах от моей собственной. И то хорошо, подумал я. Но, что, черт возьми, вчера... Нет! Этого не может быть, мне приснилось, я просто... Нет! Но я же не голубой, как я мог..?! И как он согласился? Он не соглашался - я потихоньку начал вспоминать подробности – но он и не заехал мне по морде, значит, считай согласился. Если бы я оказался на его месте, я... Нет, после этой ночи я не могу судить объективно. Но все же, если бы ко мне приставал пьяный мужик, которого я вовсе не хочу, я бы, не смотря ни на что, нашел в себе силы прогнать сон и возмутиться. Следовательно, он меня хотел. И, возможно, хочет до сих пор. Я представил, как в комнату вплывает Кир, и поглаживая меня по подбородку, с улыбкой на лице спрашивает «Как спалось, прааативный?», а потом достает из-под кровати огромную банку вазелина. Бред. Как мне себя вести, теперь, когда уже все случилось? Воспаленный мозг ни коим образом не собирался думать, за то услужливо подсовывал мне всякие гадости. Ладно, будь, что будет, теперь уже ничего не изменишь. Пусть сам решит, что между нами будет, а я... я на все согласен, что бы он там не решил.
Надо было что-то делать. Я сел, опустил ноги на пол, ожидаемого головокружения не обнаружилось. Встал – тот же эффект. Славненько, значит, можно двигаться в сторону кухни. Продвижение начал с ванной комнаты, где накинул на себя не завязывая, черный махровый рэндомовский халат, потом зашел в туалет и долго, с наслаждением, отливал. Помимо туалетных звуков, через стенку до меня доносилось знакомое мычание – в последнее время Кирилл повадился петь песенки из старых кинофильмов. Выйди из туалета, я глубоко вздохнул (морду шлангом и вперед), и сунулся на кухню.
Рэндом стоял возле столика и, напевая «Кавалергарды, век недолог» нарезал ветчину. На нем были черные джинсы, зауженные к низу и черная, но раньше мною не виденная, значит, новая, рубашка. Рукава закатаны до локтей, две верхних пуговицы расстегнуты. Я тут же впился взглядом в соблазнительные ключицы и эта ямочка у основания шеи...
- Привет, - сказал он как ни в чем не бывало. – Как самочувствие?
- Хреново, - я решил не врать, - Башка трещит, бодун такой, а я ведь не столько выпил, что бы так мучатся...
- Это, дружок, не бодун, это простуда. На, выпей это. – с этими словами он протянул мне чашку, предварительно долив туда кипятка.
- Эээ...
- Чай с малиной. И вот, на, температуру померяй. – он достал из пакета с покупками градусник.
- Так я...
- Я не понял, ты чего босой? Блин, у него температура, а он босой шастает...
Я, было, хотел что-то сказать в свое оправдание, но мне даже не дали открыть рот.
- Марш в постель! – рявкнул мой теперь больше, чем сосед.
- Я вообще-то жрать хочу...
- Что, не видно, что готовлю? Шуруй давай, я принесу.
Я покорно поплелся в постель. Зайдя в комнату, отметил одну не очень приятную деталь: на балконе сушились простыни, пижама Кирилла и... моя одежда, которую я вчера затолкал ногами под ванну! Черт! И он все это постирал? Ну ладно, не он – машинка, но все же... Меня словно помоями окатили, в голову ударила кровь, в сердце – приступ глупой ярости. Я не знаю, на кого я злился, то ли на себя, за то, что не смог себя контролировать, то ли на Кирилла, за то, что позволил мне это сделать, и теперь все так сложно, то ли на Жизнь, что совсем уж глупо... Мне вдруг захотелось разбить чашку, растоптать босыми ногами градусник, сорвать белье и дать Рэндому по морде. Дать по морде, а потом прижать в стенке и сказать: «Я тебя люблю, и ты будешь моим, и никуда тебе не деться». Но ничего этого я, конечно, не сделал. Я лишь тихо выругался, поставил чашку на табуретку, скинул с себя халат и залез в постель.
Когда Кир зашел в комнату, я сидел, закутавшись одеялом, поджав к груди колени, с градусником под мышкой и чашкой в руках. Мне показалось, что на его лице мелькнула усмешка, то ли призрения, то ли умиления, то ли того и другого вместе, насколько эти чувства можно совместить. Еще бы, видок у меня был тот еще. Он протянул руку и сказал:
-Давай.
Я покорно вытащил градусник и вложил в его руку.
- Понятно, - сказал он и удалился.
Через десять минут меня накормили шикарным молдавским омлетом, еще через десять – наполи лекарствами. Во время трапезы Рэм, как ни в чем не бывало разглагольствовал о разных глупостях, шутил. Ну, что же, думал я, раз и ты шлангуешь, значит, будем делать вид, что ничего не было. Правда, очень интересно, как у меня это получится. Ничего, я справлюсь.
Я лежал на кровати и считал солнечных зайчиков на потолке. Клонило в сон, глаза медленно закрывались. Уже сквозь легкую, тягучую, похожую на карамель дремоту, я слышал звук воды – Кир моет посуду – и «Белеет мой парус такой одинокий, на фоне стальных кораблей».
- Вроде сбили, - прохладная слегка влажная рука легла мне на лоб.
- Угу, - ответил я, не открывая