Самое страшное, что по-настоящему я его узнала после смерти. Каков он был, как жил, чем дышал.
Мне позвонила одна из его воздыхательниц, сисястая брюнетка, работавшая секретаршей. Она мне чем-то нравилась, соперницей я ее не считала - дура не могла мне составить конкуренцию. Она меня, в прочем, тоже, поскольку никаких претензий на Ивана я предъявить не успела. Сквозь рыдания она мне сообщила, что Ваньку сбила машина и вчера ночью он умер в больнице от внутреннего кровотечения. Через час надо было быть возле парадного, прощаться с телом. Я ей ответила, какого черта прощаться с «телом», человека-то нет, но, тем не менее, пошла.
Вышла из дому в чем стояла. Мой тогдашний прикид и так можно было принять за траур: Черная тенниска, черные джинсы, черные же замшевые кеды. Make-up перестал для меня существовать, как только Ваня сказал «не прячь себя за ширмой». По дороге по распихивала по карманам феньки, собрала заколкой патлы. Идти нужно было по гипотенузе двух трамвайных остановок, так что через десять я была на месте. Перед парадным уже толклось четверо готов. Я стала рядом и закурила.
Были первые дни сентября, я стояла на солнышке и ловила нежные прохладные лучи. Ко мне сзади подошел Кирилл. «Пиздец» , сказал он только. Это единственное слово должно было выразить все: горечь утраты, бессмысленность происходящего, невозможность осознания случившегося, описать мое восковое бесстрастное лицо. Тем временам народ все прибывал. Я удивлялась количеству желающих проводить тело в последний путь. Собралось человек семьдесят. Почти все они молчали, остальные же переговаривались шепотом. Кое где из толпы можно было выудить силуэт длинноволосой барышни на шпильках, скулящей в носовой платок.
Подкатила зеленая «Газель». Гроб поставили на две, неизвестно откуда взявшиеся табуретки. Открыли крышку. Толкнули речь. Покойник лежал серый, в гриме. На лоб ему положили серую салфетку. Люди стали подходить по очереди и целовать эту самую салфетку. Некоторые отчаянно скулящие барышни целовали тело в губы. Каждая из них верила в свою исключительность и влияние на судьбу Ивана. Вину же испытывала только я. Настала моя очередь целовать. Многие ждали моей реакции. Я подошла к телу, не вынимая рук из карманов, поцеловала покойника в правый висок, точно так же как делала это при встрече, вернулась на свое место. Спустя десять минут гроб закрыли и повезли в крематорий. Да, я оказалась плохим ребенком и Санта все-таки забрал мой незаслуженный подарок.
- Спасибо, что не ревешь. – Людмила Михайловна, мать Ивана деликатно взяла меня под локоть, скулящие вешалки завистливо покосились. Она была в голубых джинсах и белой майке, выражение лица соответствовало моему, то есть – не было никакого. Мы обе придерживались мнения, что траур должен быть внутри а не снаружи.
В голове что-то не складывалось, особенно было трудно из-за полного отсутствия мыслей.
-Ну что, пошли? - и тут до меня дошло, что Людмила Михайловна не поехала в крематорий, и что мне предстояло еще одно испытание – поминки.

There will be a continuation…