С летних кариатид алебастровых писем ворох
срывается в слякоть мягких, пологих листов кленовых, разбросанных
по углам тротуаров узких,  лаковых плит, которых
жжётся седой графит по полудню на мостовой..,
и сентябрь.
Сентябрь спит тихой кошкой, поминутно всхлипывая и мурча,
теребя под подушкой отражение в луже, может, страницами шурша,
какой-нибудь новопреставленной сокровенной книги, что почитывает перед сном, любя.
А дальше, заутренне, -  мягко над головой след самолета в шторах
и раскаты того самого сентября,
пальцы по клавишам, с неба гул двигателей неспеша,
на подоконнике брызги стекла,
и такой еле слышный горько-каштановый шорох
волос, будто по плечам и манжету, отхлорированному добела;
сладкий и теплый запах корицы из-за угла
двери – полуоткрытой, замкнутой, пустой,
настежь захлопнутой неокончанием письма, а за окнами стальные спицы
зонтов; и закат, прорывается меж тучами, хрипя.
И он, так вальяжно рассевшись в кресле, и, крепко откупорив Кальвадос,
оглядится, заклеив конверт неловко, довольный зажмурится сонно
и, наконец, разоблачится ко сну растерянно, в спешке закуривая Партагас.