маленькие надежды большого Голована были одной природы с диатезом. в периоды обострения Голован краснел и начинал неистово чесаться. когда наступало время надежд (что случалось нечасто), надежды захватывали Голована целиком, всю его сущность и ставили его на ноги. Голован выпрыгивал из своего склепика, взбрыкивал, вскрикивал, вскрякивал - и зажигал лампочку Ильича на всей улице в семьдесят пять домов. улица тут же начинала жить, и слышались голоса. Голован задавал темп и мелодию. он пел тёплые слова на неземном языке, адресованные тихой белокурой бестии в далёкой больнице за горами, за реками, которая увязла там на долгие-долгие годы.

пел, светился, а его спина уже чувствовала надвигающийся холод. его сухожилия чувствовали неминуемый отходняк. душа сворачивалась в клубочек и смиренно застывала в готовности к абстиненции духа. обострение сходило на нет, гасли фонари, и улица затихала.

большой Голован ложился в сугроб и засыпал.