Не покидай…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

11.

У таверны с покосившейся вывеской, на которой изображены сова и пивная кружка, стояла старая Клементина, к морде ее был подвязан мешок: она получала подкрепление.
А трое ее пассажиров находились внутри, они только что сделали заказ. Вот только расслабиться артистам не удавалось: те немногие завсегдаи, которые сидели здесь в этот час, как-то нервно озирались на наших героев... Нервно и диковато. А хозяин, наоборот, норовил мимо смотреть.
– Эх, принц! – вздохнул Желтоплюш. – Если б завалялся у вас хоть один золотой, не томили бы нас... и не косились бы.
Пенапью стал ощупывать себя и вспоминать:
– Вот отсюда они у меня атласный кошелечек вытащили... Отсюда – документы. Постойте-ка... а этот кармашек вроде упустили, прошляпили ... Ура!
Он извлек-таки крупную сияющую монету. Его друзья захлопали в ладоши, находка здорово ободрила их. Ее и трактирщик, наверное, заметил, отчего и подошел вскоре. Но почему он не смотрел в глаза? Да и речь завел какую-то малообнадеживающую:
– Я вам, любезные, судачков посулил, в сметане. Так вот, изволите видеть, задержка с ними. Их кот украл, паскуда. Да... И сожрал! Причем – не наш кот, а соседский: из москательной лавки!
– Жалость какая, – пробормотал Пенапью.
– Ну ладно, мы не привередливы, – весело сказал Желтоплюш, - тогда другого чего-нибудь.
– "Друго-ого!" – недовольно протянул хозяин. – Ишь как просто... А за судачков кто мне заплатит? Нет, может вы не верите мне? Насчет кота? Эй, Гиппократ! – громко позвал он кого-то, озадачивая клиентов таким именем.
Появился угрюмого вида мальчишка. Одной правой рукой он держал аспидно-черного вздымающего шерсть дыбом кота, передние лапы которого были связаны ремешком.
– Это мой сынок, – представил хозяин. – Поклонись, невежа, башка не отвалится!
Парень шмыгнул носом и отвесил поклон.
– Слыхали, на какое он прозвище откликается? Гиппократ! Удостоен за то, что ловко режет кошек... Хирург растет, ей-богу! Так что, если желаете, он сделает этой черной каналье "чик-чик" - и ваши судачки будут вам предоставлены.
Повисла ошеломленная пауза. Лицо Марты исказил ужас – и передался Желтоплюшу:
– Что-то мы не поняли, хозяин... Из кошачьей утробы – на стол, что ли?! Вы... издеваетесь?
– А почему, интересно, я должен терять на этом? Заказ – ваш, - кот – москательщика, а в накладе оставаться – мне?! – трактирщик взывал к сочувствию других клиентов (подмигивая им! – Принц Пенапью готов был поклясться, что подмигиванье дважды имело место!). Те, другие, глумливо хихикали.
– Сейчас же отпусти животное! – взволнованно крикнул мальчишке Пенапью.
Гиппократ безразлично дернул плечом и, не развязывая коту лапы, уронил его на пол. Двумя безумными скачками кот достиг двери и брызнул туда. Хозяин подытожил довольно жестко:
– Коли вы такие добренькие... за воров заступаетесь, я вам ставлю в счет украденный продукт! Значит, ячмень для вашей кобылы - раз, судачки для кота – два... Чего для себя желаете?
Тут взорвалась Марта. Обращаясь к завсегдатаям, спросила:
– Господа, неужели это справедливо? Вы же слышали, что предлагал нам этот выжига? И вас не затошнило?!
Хозяин, возможно, только и ждал чего-нибудь в этом роде:
– Ах, вы еще и аппетит портите моим клиентам? И на смуту их подбиваете? Гиппократ, а ну кликни полицейского...
– Вот именно! – гневно подхватил принц Пенапью. – Полицию сюда! Интересно, дозволяет ли она такое свинство! – он весь в пятнах был.
Мальчишка ушел на улицу, хозяин – в кухню. Настроение у наших героев было отвратительное.
Человек, ближе других сидевший к ним, очень сдавленно, очень тихо сказал (даже губы как-то выворачивая в их сторону):
– Все с тех афиш началось, что на вашем фургоне... Напугался хозяин. Вы, как видно, нездешние... а у нас большие строгости насчет бродячих актеров. И все самовольные объявления запрещены...
Он осекся, этот человек, потому что в таверну уже входил дородный полицейский.
– Фургон и кобыла – чьи? – спросил он мирно.
– Наши, – живо ответил за друзей Пенапью. – Если что-то мы нарушили, это не со зла, господин полицейский... мы путешественники и просто не знали ваших законов...
Так он чистосердечно это сказал, что страж порядка улыбнулся:
– И только вчера вас отняли от материнской груди, верно? У-у, какая, – заинтересовался он монетой, лежащей на краю стола. – Где ж чеканят такие?
– У нас, в Пенагонии.
– Нет, сударь, тут другой герб – Мухляндии.
– Да? Что ж, вполне вероятно. Я ведь сейчас не прямо из дома... мы были в этой Мухляндии четыре дня, она – по дороге, – Пенапью обращался не к полицейскому, а к друзьям. – Я не рассказывал разве? Там король – коллекционер бабочек! Он так содержательно, так увлеченно про них говорит – я восхищен был...А этой денежкой мне там сдачу могли дать, я уж и не помню...
– Документы, – полицейский тронул его за плечо.
– Что вы? Ах, мои документы... Ну нет, за этим обращайтесь к разбойничкам, все у них... Хозяин! – воскликнул он вдруг. – Ну дайте же хотя бы ветчины с горошком! И пива! Мы ведь так и не завтракали, а вы стоите, как монумент!
Тут рука его, сделавшая жест в сторону трактирщика, чтобы усовестить его, оказалась схваченной в запястье металлическим браслетом: страж порядка проделал это профессионально, привычно.
– Это почему? Позвольте... но вы же не знаете еще, как тут с нами обошлись... Выслушайте нас!
Но щелкнули еще два браслета, в результате чего тонкая цепь сделала всю троицу неразлучной с полицейским.
Когда выводили их, в дверях Марта крикнула:
– Эй, хозяин, теперь ваш счет подавайте прямо в участок! И кота заодно – туда!.. И сына-живодера! Достойный сын папы-доносчика...

12.

– Да не может быть! Самозванец... наверняка. Или это... - король повертел пальцем у виска. – Или и то, и другое сразу! На лысеющей монаршей голове пузырилась причудливая корона из мыльной пены, он погружен был в пену весь по горло, – он купался, и в эти сладостные минуты застал его экстренный доклад гвардейского капитана по имени Удилак.
Капитан таращил глаза, как рыба на песке: он в мундире, а здесь стояла банная жара нестерпимая, и король, сидя в своей громадной дубовой бочке, еще склонен был побеседовать:
– Смородиновый дух чуешь? То-то... Половина веников – из листьев смородины... в обязательном порядке. Ну а вид-то, вид-то у него – солидный хотя бы?
– Никак нет, Ваше Величество. Вид – так себе, не особенно. Но божится, что вы его приглашали. И еще двое с ним... тех уж он пригласил!
– Подлей кипяточку. Один половничек. Не обвари только.
Капитан, задыхаясь, исполнил. Крадус взвизгивал, стонал, выпрастывая из бочки руки, украшал капитана Удилака клочьями пены, и тот не решался их смахнуть.– Выходит, я вместо своей полиции разбираться должен? Ей - слабо? А почему я, а не Канцлер? Ах да, насморк у него... какой-то... артиллерийский!
...А потом Крадус, уже в халате, пил, разумеется, холодное пиво в белизне и уюте предбанника. Над его головой – крупная декоративная подкова из мельхиора, охотничий рожок и мандолина; рогульками, на которых все это висело, служили шпоры.
– Ты вроде тренькал на ней когда-то, – король снял мандолину и протянул капитану Удилаку. – А ну...
– Это был не я, Ваше Величество, а майор Ловкидаль, ныне разжалованный...
– Неважно, – с широтой великого человека пренебрег Крадус. - Давай. Все равно, пока я не остыл, нельзя мне допрашивать этих самозванцев... в их же интересах. Играй! Стоп, не играй! – перебил он сам себя, заметив служанку Марселлу: она прикрыла ногой дверь одного из банных помещений, вынося оттуда два кувшина с кипятком.
– Куда спешишь, Клотильдочка?
– Цирюльник велел, Ваше Величество. Он работает сейчас с головой принцессы, и ему надо... Только я – Марселла, если позволите.
– Марселла? Да-да, припоминаю. Ты вот что, ты им передай мое мнение: спереди они могут накручивать что хотят, но на затылке ей лучше всего конский хвост! Ну – или наподобие хвоста.
– Скажу, Ваше Величество, – Марселла поклонилась и ушла.
– Хлопотливое, брат, занятие – нравиться заграничным принцам, – пожаловался Крадус капитану и щелкнул пальцами, указывая на мандолину, и запел:

Созрело дитятко, созрело
Вкушать любовь!
Тут заодно душа и тело -
Не прекословь!
Он пьян и сладок, этот искус,
Когда весна...
А запрети – получишь уксус
Взамен вина!(5)

– Ну невпопад же тренькаешь... дура! – обиделся король на аккомпанемент (и в самом деле, нестерпимый!) – Петь расхотелось даже... Если б я не знал, что ты кавалерист, я сказал бы, что слишком ты примитивный...
– Точно так! – охотно признался Удилак.
– Ну где твои беспаспортные теперь?
– А вот наблюдаются прямо отсюда, Ваше Величество, – капитан простер руку к окну.
Взору короля предстала печальная Клементина, а рядом – троица наших горемык, унизительно прицепленных к своему же фургону; опекали их два гвардейца.
– А кобыла-то, кобыла! – затрясся в беззвучном смехе Крадус. - Родилась еще до изобретения хомута! На ней только наследным принцам ездить! Слушай... а насекомых на них нет, на этих бродяжках? Я только после бани... Рискую, а?
– Прикажете проверить на вшивость? – упростил капитан. – И принца тоже?
Король пожевал ус, поглядел на своего кавалерийского соратника и со вздохом сделал жест, означающий: не надо, давай их как есть...
– Но не сюда, конечно. В кабинет? Много чести... В Дубовом зале – артельщики... Давай-ка в бильярдную.

13.

Крадус сидел на бильярдном столе, болтал ногами в легких сапожках со шпорами; заправлены были в эти сапожки малиновые галифе.
Подозрительным пришельцам сесть не предложил никто. Их и не освободили еще от наручников, и, пожелай они приблизиться к королю на шаг, – штык бдительного капрала тут же охладил бы их...
Бильярдный стол, надо заметить, покоился на деревянных конях - сродни шахматным. А на зеленом сукне лежала Пенагонская энциклопедия, – та самая книга-громадина, раскрытая, ясное дело, на мужественном портрете наследника пенагонского престола.
– Телохранители даже не пикнули, говорите? – переспросил Крадус. – Повязали их, как баранов? Так, так... Интересно. Он сбросил с себя халат, остался в белой рубахе без ворота. Он даже подпрыгивал, как в седле, – до того ему не терпелось разоблачить вруна. – А еще интересней, что вашему телу положены хранители! Где ж они теперь-то?
– Я и сам хотел бы это знать... – с горькой улыбкой отвечал ему принц Пенапью. – Разбежались, как зайцы... Вот Марта и Желтоплюш стали моими ангелами-хранителями, и гораздо надежнее тех... Ваше Величество, я понимаю: в таком виде, как я сейчас, в гости не ездят! Но я же поободрался весь, когда удирал из плена!
– А, знаете, никто и не глядел бы на ваш наряд... кабы мордашка была подходящая! Капрал, спусти-ка его с цепи. – Король, в свою очередь, соскочил с бильярда. – Подойдите... ближе... Полюбуйтесь на того, которого мы ждем. Что-то не больно вы с ним схожи.
Принцу Пенапью довольно было одного взгляда на эту книгу, - чтобы приободриться, думаете? Нет, – чтобы окончательно скиснуть. - Так и знал! С этим же нельзя сравнивать! Я говорил папе! Он ужасный подхалим, этот наш академик живописи... Зачем-то приделал мне древнеримский нос! А брови? Разве у меня такие брови? Они у меня почти незаметные...
– То-то и оно, – согласился Крадус. – От портрета у моей дочери слюнки потекли! А увидит она такой "оригинал" – и что? Энциклопедия, значит, врет... Документики все похищены... А вы-то, господа арлекины, вы-то с чего взяли, что он – принц Пенагонский?
Желтоплюш и Марта переглянулись и ответили дуэтом:
– С его собственных слов, Ваше Величество...
Но Марте необходимым казалось добавить:
– Ему нельзя не верить! Он такой искренний! Ну совсем хитрить не умеет ... ни на грош!
Крадус упер руки в бока:
– Да ну? А отроки, при дворе воспитанные, учатся этому с пеленок. Как же его-то эта наука обошла?
Марта укусила себя за палец: слова ее обернулись подножкой принцу!Тем временем Пенапью пытался закатить шар в лузу. Кий ему нельзя было взять, так он – рукой. Рассеянное это занятие он совместил с честной и грустной жалобой:
– Ваше Величество, мы еще не завтракали даже... И у меня как- то нет сил доказывать, что я – это я... Нельзя ли нам хотя бы морсу кисленького? Освежиться, а?
Крадус помелил кий и скомандовал:
– Руки со стола! И книгу убери эту, такую для тебя неудобную... Я ей верю, понял? Ей, а не твоему лепету! Кисленького ему! Вот сейчас – с одного удара, следи! – шар в лузу идет, а ты в лужу садишься! В калошу! И будет кисленькое! – он ходил вокруг стола, высматривая шар-"верняк":
– Вопросик будет такой... нет, не про министров пенагонских, не про генералов, кардиналов – это всякий шпион зазубрит и спросонья скажет. А вот ответь-ка мне, дружок, кто главный королевский конюх в Пенагонии? Ну? – и король сделал удар. Лихой, но результата не давший.
Пенапью отвечал утомленно, печально:
– Его зовут Антуан. Лицо у него в оспинках, нос – уточкой, а фамилии не помню. Но я представляю себе, как он на меня посмотрит... когда узнает, что я нашу гордость не уберег... лучшего рысака нашего – Милорда...
Два или три шара сразу вылетели через борт от следующего удара короля. Возбудился он необыкновенно; тот нелепый удар размозжил его кий, и теперь в руках у Крадуса были две его половинки...
– Милорд? Это который на четыре круга обскакал моего Сапфира?! Вороной? Так он был с вами?! И... увели?!
Пенапью не кивнул, а лишь вздохнул в ответ на все эти вопросы:
– Папа сильно расстроится...
– Я думаю! Так это не на вас охотились, Ваше Высочество – это он им понадобился... выследили они его... Ай жаль, что это не мои люди! Милорд..."Папа расстроится"... Да я, потеряв такого коня, в монастырь ушел бы! Весь как из кости выточенный... Какая нарысь, какой аллюр, какой курц-галоп! Я тогда покоя лишился! А папочка ваш уперся: не продам, ни за какие тыщи... А они бесплатно увели! Ой-ей-ей... Милорд!
Блуждающим взглядом обводил король всех:
– Нет, дорогие мои, я не смирюсь... Я прикажу погоню за конокрадами! В каком лесу это было?
– Что на самой границе, – объяснил Желтоплюш. – Его еще называют "Кабаний Лог", Ваше Величество...
Странная кривая улыбка застыла на лице Крадуса. Название это он знал превосходно!
– О-о... местечко историческое... Я – сейчас.

*

В коридоре он буквально схватил капитана Удилака за уши, за оба уха, и гипнотизирующим взором впился в него, чтоб тот сразу понял, о каком великом доверии, о какой крупной ставке идет речь.
– Людей – сколько надо, столько бери... хоть весь гарнизон! И собак – всю псарню... Только чтоб Канцлер не узнал! Это наше дело, не его. Обложить по всем правилам... да, Удилаша, понял? Приведешь мне Милорда – полковником будешь, в герои произведу... – свистящим шепотом говорил Крадус.
– Живота не пожалею, Ваше Величество! – напрягся Удилак, окрыленный.
По возвращении в бильярдную король распахнул объятья своему недавнему подследственному:
– Ну вот... Дайте же мне обнять вас, Ваше Высочество! Приезд ваш – такая радость... Я только сейчас признал! Весь как из черной кости... шея – лебяжья... Ну конечно же, какие, к черту, сомнения! Приятным ли было путешествие? – Он потер лоб. – Ах, да, чего же тут приятного, извините, ополоумел... Я кликну королеву и принцессу - они так мечтают о знакомстве...
Гость, однако, испугался и воспротивился:
– Потом, Ваше Величество! У меня ногти обломаны, видите? У меня бинт с ехал с коленки, вот-вот размотается... Мне бы помыться, переодеться...
– Нет вопросов, все понял! Понял все! – и Крадус стал дергать за все шнуры всех звонков, которыми вызывали здесь слуг.
И гостеприимство закипело, закружило принца Пенапью! Он еще не опомнился, а его уже вели по коридору на лечебно-банные процедуры - Марселла вела. К слову заметим, за две минуты она понравилась принцу чрезвычайно! Он даже расстроился слегка, когда вскоре их догнали и тоже стали сопровождать главный королевский лекарь и его помощник (с ними саквояжики были с красными крестами, и от них сильно пахло мятой).
Грех не сказать вот чего: перед тем, как позволить увести себя, принц успел послать благодарную и смущенную улыбку своим друзьям:
– Но я не прощаюсь – вы же остаетесь, правда?
– Хотелось бы, Ваше Высочество, – развел руками Желтоплюш.
– До скорой встречи, принц! – отсалютовала Марта.
В этой круговерти принц не заметил, что на друзьях – все еще браслеты железные...

*

Крадус вторгся в дамскую половину, в те апартаменты, где несколько портных колдовали над новыми туалетами Флоры и Альбины.
– Девочки! Живее! Аллюром! Он – здесь, представляете?
– Кто?! – ужаснулась полураздетая принцесса.
– Владелец Милорда! Тьфу... я хотел сказать – принц Пенагонии! Он был в переделке, сейчас его повели мыть, отпаривать, смазывать... Так что у вас – час-другой, самое большое! Даю вам шенкелей, ясно?
Немая оторопь была на лицах дам – и труды модисток получили неправдоподобное ускорение!

*

С таким же эффектом побывал Крадус у паркетчиков в одном зале и у полотеров – в другом: первые мгновенно настелили паркет там, где зияла большая ромбовидная яма, а вторые заплясали так, будто им аккомпанировала яростная рок-группа.
Что дальше? Дальше – предупредить Канцлера...

14.

На половине Канцлера, у входа в его кабинет, где окаменели два гвардейца, перед Крадусом возникла, как цербер, Оттилия.
– Свояк? У вас что, дело к мужу? Срочное?
– Срочнее некуда. Чем он там занят? Закон сочиняет новый? Так это не к спеху сейчас...
– Не то, – замялась Оттилия. – Другое. Сейчас у него прослушивание начнется.
И она пропустила в кабинет бесшумного лакея, который нес туда две гитары. А королю продолжала преграждать вход!
– Вы что, родственнички... в своем уме? К нам сын короля Гидеона пожаловал! Уже здесь! А второй человек в государстве песенками забавляется!..
– Второй? – Оттилия закатила глаза и посмеялась желчно. – Ну-ну. Пусть так. Но "забавы" эти такие, что они измотали, иссушили "второго". Зато "первый" у нас – большой баловник и чудесно выглядит!
– В чем дело, Оттилия? – резко вмешался недовольный голос.
И Канцлер сам отворил дверь. Это худой и желтоватый господин, у него впалые щеки, воспаленные глаза, нос, истерзанный непрерывным применением носового платка; он был во фраке.
– А-а... Его Величество. Ну что ж, ему даже полезно. Прошу.
И вот Крадус в этом сумрачном кабинете, всегда наводившем на него лично – тоску. Здесь, кроме хозяина, обнаружились двое юношей. Странное дело: они видели, что – король, но ни глубокого поклона, ни поклона помельче Крадус от них не дождался! Этим парням недавно крепко досталось, видно: рубахи на них порваны были, у одного даже забрызгана кровью, оба имели свежие кровоподтеки.
Стоя у окна, спиной ко всем, Канцлер объявил:
– Господа студенты сейчас начнут. Они долго отказывались, но мы их уговорили... Вот только имя сочинителя упорно не хотят назвать. Глупо: оно не тайна уже! – тут он чихнул. – Вот видите: правда! А королю должно быть любопытно вдвойне, поскольку стишки, которые будут спеты, слагались здесь, в этом самом дворце, прямо над его венценосной головой... Ну, мальчики? Мы слушаем.
Крадус мало что понял из этого предисловия. Кто-то слагал стишки над его головой... Где именно? На крыше?
Двое арестантов взяли гитары, переглянулись... И суровая, гибельная решимость зазвенела в их хрипловатых голосах:

Покуда есть охота,
Покамест есть друзья,
Давайте делать что-то:
Иначе жить нельзя.

Ни смысла и ни лада
И дни как решето, -
Но что-то делать надо,
Хоть неизвестно что.

Ведь срок летуч и краток,
Вся жизнь – в одной горсти,
Так надобно ж в порядок
Хоть душу привести.

Давайте что-то делать,
Чтоб духу не пропасть,
Чтоб не глумилась челядь
И не кичилась власть.

Тут был проигрыш без слов, и Канцлер заметил:
– Его Величество не поспевает за вами, я по выражению лица вижу. Я только повторяю для него – и очень внятно, очень доходчиво Канцлер произнес: "Давайте что-то делать, чтоб духу не пропасть... чтоб не глумилась челядь... и не кичилась власть". Разобрали? Слушаем далее.

...Никто из нас не рыцарь,
Не праведник челом,
Но можно ли мириться
С неправдою и злом?

Давайте делать что-то
И – черт нас побери -
Поставим Дон Кихота
Уму в поводыри!

Пусть наша плоть недужна
И безысходна тьма.
Но что-то делать нужно,
Чтоб не сойти с ума.

Тут Канцлер снова чихнул, Крадус сказал: "Будь здоров", и певцы замолчали.
– Слушай, – просительно сказал ему король. – Я потом вникну, а? А то я теперь мысли мои совсем не туда скачут... Я что хотел-то? Насчет речи моей напомнить. Не написал еще? Ну приветствие пенагонскому принцу. Ведь он здесь уже! А это... оно не к спеху, а? Не горит?
– Как знать, как знать, – едва заметно усмехнулся Канцлер. – Возможно, и не горит пока, но уже тлеет. А речь – помню, к обеду закончу. Не смею задерживать, – он поклонился.
Крадус вышел из этого сумрачного кабинета, где он почему-то озяб.
– А что это за намек был? – спохватился он уже за дверью, и вопрос оказался обращенным к двум окаменевшим гвардейцам. – Будто сочинялось это здесь, во дворце... почему-то над моей головой? Кому ж там сочинять? – король поднял глаза к потолку. А песня за дверью продолжалась, гнула свое:

Решай скорее, кто ты,
На чьей ты стороне, –
Обрыдли анекдоты
С похмельем наравне.

Давайте что-то делать,
Опомнимся потом, –
Стихи мои – и те вот
Об этом об одном.(3)

Вышла Оттилия, чертовски деловая и в то же время полная какого-то сарказма:
– Ну, свояк! Такое выслушать – и заявить, что "не горит"?! Поразительно...
– Погоди. На кого он намекал-то? На немого Патрика, что ли?
– Сообразили сами? Вы – гений! Да-а, этому несчастному воспитаннику королевы неплохо бы быть еще немее...
Теперь Крадусу стало душно, и он вышел на воздух, чтоб обдуло. То был выход на задний двор, и навстречу ему слуги несли кто - рулон ковровой дорожки, кто – свежеопаленного поросенка, а еще двое тащили знакомый нам короб, покрытый брезентом.
– А это что?
– Вещи Его Высочества иностранного принца, Ваше Величество, - доложили ему. – Кобылку-то ихнюю мы определили на постой, а это в фургоне было...
– Не может быть. Не его это. А ну-ка...
В общем, короб оказался складным кукольным театром. Первая из кукол, добытых оттуда, имела неотразимое и злое сходство с... Канцлером! Молодые слуги непроизвольно прыснули, а потом побледнели, оцепенели... Король нервно запихнул куклу назад.
– Молчать! Кому это весело стало? Никто ничего не видел!
– Да лопни глаза наши, Ваше велич...
– Вот именно: они запросто могут лопнуть. А языки могут запросто быть укорочены. Фу черт... в пот кинуло... Вот что: быстро доставить это в личные мои покои и пальцем не трогать. И забыть, ясно?! За-быть.
– Да нечего забывать, Ваше Величество: не видали – и все...
– А те двое, которые гостя нам привезли... Ладно, с ними я сам. Ступайте. Только чтоб охрана при них не того... не расслабилась...
На дворе отчего-то поднялся вдруг ветер, но Крадус, забыв, что он после бани, пошел к фургону кукольников. Корону пришлось рукой придерживать, могло сдуть. Мрачно оценил он афишу, одну сорвал, но как раз в этот момент не удержал-таки на себе головного убора. Пришлось еще гоняться за ним, чертыхаясь... Но самое отвратительное – то, что из окна его видел Канцлер в этот момент! Проклятье... Впечатление такое, будто окна второго человека в королевстве выходят на все четыре стороны света! А в ушах первого – повторялась та хриплая песня:

Ни смысла и ни лада
И дни как решето...
Но что-то делать надо,
Хоть неизвестно что.
Давайте что-то делать,
Чтоб духу не пропасть,
Чтоб не глумилась челядь
И не кичилась власть...

"Не горит" – это он и впрямь сказал легковесно об этой песенке. Не подумав. И король запел себе под нос – по рассеянности, то есть опять не подумав: "Давайте делать что-то..." Опомнился и шлепком ладони по своим губам прекратил это безобразие...

15.

Крадус держал в руке куклу, изображающую Канцлера.
Марта и Желтоплюш стояли, прислонясь к стене.
– Сам я человек смешливый... – говорил король. – Не отказался бы поржать вволю на ваших представлениях! Но, слушайте, все-таки меру же надо знать... Ведь если он сейчас войдет... нет, и воображать не хочу! – его передернуло. – Вы что – о семи головах? Такие бесстрашные? Или наивные такие?
Речь шла, понятное дело, о Канцлере – о нем самом и об его марионетке.
– Ваше Величество! – Марта подалась вперед. – Мы думали, что если вернуться через столько лет...
– Ага! Вернуться? Вот я и вижу: слишком знакомы мне ваши куколки. Откуда мне знать их... а, Коломбина?
– Не имею понятия, Ваше Величество. Но я – Марта...
– Да? Очень приятно. – Крадус еще порылся в кукольном ящике и достал оттуда еще одного персонажа. – А вот это я!
Желтоплюш изменился в лице. Он пытался отрицать очевидное:
– Как – вы? Почему? Нет, Ваше Величество... марионетка без короны... и намека нет на корону... И называлась она... сейчас вспомню... полковник Хряк!
– Точно! Это меня так изобразил и обозвал так Жан-Жак- Веснушка... проказник, а?! Я ведь был кавалерийским полковником до коронации. Да что я рассказываю! Вы сами все знаете! Потому и шпоры у вашего Хряка... Сценки с ним очень веселили покойного короля. Во-всю шла потеха над министрами некоторыми, сановниками... но больше всего – надо мной! Шут Жан-Жак немалую карьеру сделал на этой потехе... Кто он вам?.. Ну?.. Как, спрашиваю, достался вам театр Жан-Жака-Веснушки? Запираться бесполезно, ребятки... у нас раскалываются все!
Желтоплюш глянул на Марту и, глубоко вздохнув, признал:
– Он мой отец, Ваше Величество.
Крадус повеселел: он любил, когда все упрощается.
– Вот и прелестно: прямо, без выкрутасов... Не нашему рысаку двоюродный мерин, а – отец. Папа! Значит, вы занимались почтенным ремеслом вашего батюшки на чужбине.
Марта вклинилась:
– Но мы не ту пьесу играли, Ваше Величество, мы и не знали той... У нас безобидная совсем...
Крадус еще раз приподнял куклу Канцлера:
– Коломбина, это все вы скажете вот ему! – и "Канцлер" был упрятан в короб, а потом и "себя" любовно уложил туда король, то есть Хряка.
– Но мой муж – он спас и привез вам такую персону!
– Это смягчает, да, – закивал Крадус. – Вообще смягчить меня - раз плюнуть. Я отходчивый, смешливый, ничуть не злопамятный... поэтому не сужу никого. Судит – он. Только потерпеть вам придется, пока у него дойдут руки. Это не голова, а палата лордов, но рук не хватает: надо бы сто, а у него две...
Крадус дернул шнур звонка и повел себя как человек, сваливший с плеч докучное дело и готовый о нем забыть: он насвистывал, выглядывал в окно, озирался на часы.
– Да, вот что: вас – в одну... комнату ожидания или в разные? Вы и вправду муж и жена?
– Мы повенчаны, Ваше Величество, – сказал Желтоплюш.
– Это хорошо, а то одеял не хватает. Тогда выписку из церковной книги надзирателю суньте, успокоите его. Да, кстати, а где ваш батюшка вечный покой нашел? На каком-то... Тазобедренном острове... или я путаю?
– На острове Берцовой Кости.
– Ну пухом ему земля. Скучать он не давал, что и говорить. Любимец Анри Второго...
Вошли двое гвардейцев.
– Проводите артистов вниз. Скажете: они ждут приема у Канцлера, там поймут.
– Ваше Величество! – в последний раз взмолилась Марта. – А как же ваш гость? Мы ведь подружились с ним... он за нас обидеться может... Крепко может обидеться!
– Что вы, он порадуется за вас: мы скажем, что на юг вы отбыли, на гастроли... До свидания, друзья!

16.

Их конвоировали все дальше и дальше вниз. На каждом этаже – по одному фонарю в проволочной сетке; никаких окон на такой глубине быть, разумеется, не могло.
– Братцы! – оглянулся Желтоплюш. – Половина дворца – под землей, что ли?
– Иди-иди...
Подмигнув своей Марте в том смысле, что терять уже нечего, Желтоплюш позволил себе спеть:

Простите, что в сказке
Свинцовые краски, –
Зато безобманный сюжет:
Тут шутки опасны,
Тут слезы напрасны,
Тут добрых волшебников нет!..

– Парень, ну не надо, – испуганно и просительно сказал молоденький гвардеец. – У нас же неприятности будут!
– Ничего, перетопчетесь, – "успокоила" Марта. – Ох, Желтоплюш, прости меня, дурочку: моя ведь была идея насчет Абидонии!
– Но родина-то она моя... скучал-то я!
На этаже, которому суждено было стать для них "своим", им попался встречный конвой: вели одного из тех студентов, которые пели "давайте делать что-то..."

17.

Что делать простой девушке, если ее обнимает король?
Марселла, может, и вырвалась бы, многим рискуя, но Крадус обнимал ее как бы задумчиво, в знак особой доверительности (вообще-то он и гвардейца мог так же обнять! Ну, почти так же.) Он размышлял вслух:
– Мой камин не годится, верно? Приведут гостя, а тут вонь будет стоять...
– Отчего, Ваше Величество?
– Ну от клея, от тряпок, от краски горящей, – соображал Крадус вслух. – А кухонная печь тоже не подойдет: сейчас там прислуги полно и все при деле...
– А еще наверху есть печка, – пробормотала Марселла, слабо пытаясь вывернуться из-под королевской длани. (Нет, гвардейцев так не обнимают, это мы сравнили зря...)
– Умница, Клотильдочка! Вот эту штуковину дотащишь туда? - Крадус указывал на кукольный ящик.
– Смогу, наверное. Только Марселла я, Ваше Величество...
– Ну? Вечно я путаю вас... да-да, ты меньше. Итак, Марселлочка, надо, чтобы все это хозяйство сгорело дотла. И чтоб ты была с печкой один на один. И чтоб молчала ты про это, как печная заслонка! А не то... Знаешь ведь: болтливых у нас Канцлер не любит. И разбирается с ними лично!
Он убрал, наконец, свою пятерню, но красный оттиск ее остался на коже, пониже плеча. Слово "Канцлер" и оттиск этот доводили до дурноты.
– Давай, моя птичка, делай. А как там наш гость? Вот натерпелся-то бедолага, а? Слыхала?
– Да. Он сказал, что еще полчаса поплещется, а потом, чтоб я пришла полечить коленку его. Почему я-то, Ваше Величество? Доктора же есть...
– Понравилась потому что! – хихикнул король. – Ну, при хорошей тяге в печке получаса тебе хватит за глаза... Только все до нитки спалить, ясно? И ящик тоже!

18.

Наверх она попыталась нести тот обреченный ящик на голове, как делают на Востоке. И даже не заметила, как рядом оказался Патрик; он тут же перехватил ее груз.
– Я сама, ваша милость... Зачем? Ну ладно... спасибо вам... но только до печки...
Он донес и поставил короб там, где она указала, но уходить медлил. Марселла была бы этим счастлива во всякое другое время, но ведь приказано: "с печкой один на один"... И все же прогнать господина Патрика... нет, кого угодно, только не его!
– Любите в огонь глядеть? Я тоже... – растопка не заняла у нее много времени. Вот уже и тяга гудит, и отблески огня плясали на его сосредоточенном лице и на ее, смущенном...
Загороженная от Патрика крышкой ящика, она увидела верхних кукол. Впервые! И поняла через минуту-другую: не сможет она их жечь, не посоветовавшись с ним! Рука не подымется!
– Господин Патрик... придвиньтесь-ка. Знаете, я подумала: сказать вам – это не значит разболтать... Ну правда же! Гляньте сюда.
И вот они уже оба рассаживали этих кукол за печкой, надеясь, что она их заслоняла от всякого, кто мог пересекать этот коридор. Марселлу восхищало искусство, с каким сделаны марионетки, и сходство, потешное сходство с первейшими особами королевства! Но Патриком владело чувство посложнее: о чем-то очень важном ему напоминают эти персонажи – и почему-то волновали они его так, что не до смеха...
Вот, скажем, этот меланхолический тип – разве не напоминает самого Патрика или Поэта вообще?
– Не родственник вам? – неслучайно спросила Марселла. – Ой, а порыжел-то от времени... – она попыталась расправить край плаща Поэта, свернувшийся в трубочку... и обнаружила, что изнанка его исписана стихами!

Эта Роза моя – откровенности Муза!
Лишь втяни в себя тонкий ее аромат, -
Цепи лжи упадут с тебя ржавой обузой,
Вдохновением правды ты будешь объят...

Марселла подняла глаза на немого:
– Как это, господин Патрик? Надо же, возле такого жара сидим, а у меня вдруг – "гусиная кожа"... озноб, вроде...
Он приложил палец к губам: кто-то шел мимо. Своим плащом Патрик быстро покрыл девушку заодно с куклами, а затем выпрямился. Лысый лакей в перчатках, тот самый, что прислуживал королевской семье за завтраком, кисло-сладко улыбался на ходу.
– Чудеса, – заметил он. – Иногда, значит, у вас бывает все-таки голос?! Но немножко тоненький, а? Как бы детский... Нет-нет, я – никому...
После того, как лакей скрылся, они стремительно перетащили все в комнату Патрика, – благо она на том же этаже. Закрывшись на задвижку, перевели дух.
– Я не дочитала, там же еще... – и Марселла вернулась к тому мелкому почерку и тем почти выгоревшим строчкам:

...Цепи лжи упадут с тебя ржавой обузой,
Вдохновением правды ты будешь объят!
Против выгод своих и себе же на диво,
Словно Богу подробный давая отчет,
Все, что было и есть, ты признаешь правдиво
И ни капли вранья с языка не стечет!

Патрик обратил внимание на то, как вытянута рука у кукольного Поэта... прежде наверняка он держал цветок (росчерком пальца Патрик нарисовал его в воздухе).
– Вы думаете, на самом деле такая роза была? И потерялась? Нет, ну понятно, что ей присочинили такую силу волшебную... а все равно красиво... Ваша милость, но я-то беду на себя накличу, а? Король не шутил ведь: все до нитки, говорит, спалить! Да, самое же главное забыла сказать: кукольников вниз повели! Ну тех артистов, чей ящик... В самый низ, наверное... Господи! За что?

19.

В вестибюле, у входа в Дубовый зал, Крадусу попались некий маркиз и его супруга, наряженные по последнему словечку абидонской моды. Присели они в глубоком поклоне, маркиз расшаркался:
– Ваше Величество! Позвольте выразить наши общие с женой чувства глубочайшей признательности и восхищения по поводу высочайшего приглашения, коего мы удостоены...
– Ну все, выразил, – перебил Крадус и протянул руку его жене, однако, не для пожатия. – Вдеваете ему запонки? А королеве недосуг. – Пока дама действовала малопослушными пальчиками, Крадус разглядывал маркиза.
– Повернись-ка... А что это вы шустро так... вперед всех? Гость наш не готов еще. В Пенагонии вообще обедают позже... Но это хорошо даже: хвалю за прыткость.
Маркиз польщенно потупился.
– Тем более – и рост у тебя правильный... и полнота. А чей портной шил – не наш, вроде?
– Нет, он из Мухляндии, Ваше Величество.
– Оно и видно. Тебя, братец, придется раздеть, – огорошил его король. – У пенагонского принца костюмчик пострадал, его чистить долго. Так что – крепи дружбу моей короны с ихней!
– Сочту за честь, Ваше Величество... но я же с супругой!
– Ну? Нет, ее-то платье при ней останется. И, конечно, домой она тебя не в белье поведет: дадим чей-нибудь плащик, и с Богом. Разоблачаться вон туда ступай, в лакейскую.
Крадус сделал распоряжение и забыл про эту парочку. А парочка осталась с такими гримасами на физиономиях, которое вы представите себе сами, если сможете... Описанию словами это их выражение плохо поддавалось.

20.

Наблюдать за тем, что происходило и еще должно было произойти в Дубовом зале, было выгоднее сверху, с галереи. Там музыкантов разместили – сикстет. И они уже настраивали инструменты. Обсуждать то, что видно и слышно им было, они решались только изредка: опасались друг друга. Но случалось – прыснут вдруг все вместе! И – тут же подавятся своим смехом, спешно изобразят на лицах поглощенность музыкой...
Внизу король инспектировал длинный стол, сервировку его, когда вошла супруга Канцлера. Она протянула Крадусу свернутые трубочкой листы:
– Ваша речь, дорогой свояк...
– Что? Ах, да, очень вовремя... Чудненько... хотя чертовски длинно... А самого Канцлера не будет, что ли? Все из-за того же анахронического насморка?
– Аллергического... – поправила Оттилия (в который уже раз сегодня!) – не так уж трудно запомнить. Да, там на третьей странице Аполлон упоминается. – Вы знаете хотя бы, кто это?
– Выпендриваться не надо, вот что! – заметил король, очень не любивший таких штук... Когда Оттилия корчила из себя профессоршу, – всегда нестерпимо хотелось шлепнуть ее пониже спины! С оттяжечкой шлепнуть... Он уже примеривался.
– Аполлон – это Бог такой, Ваше Величество. Покровитель муз, – с оттенком жалости обронила свояченица с высоты своих познаний...
Жаль, но хлопать с оттяжечкой по ее ученому заду уже было некогда: появились в эту минуту королева Флора и принцесса Альбина, наряженные сверхизысканно...
– А вот и мы. Ну как – съедобны? – спросила принцесса, знавшая ответ наперед. Крадус далек был, конечно, от современной моды, как сверхсрочник из провинциального гарнизона; но вкус Альбины он одобрял и ставил высоко; вот со вкусом супруги было сложнее... Сегодня дочка была в прямо-таки отважном декольте и с ослепительной диадемой в волосах!
– Шикарно... По-моему, пенагонец должен дрогнуть, – скажи ты, Оттилия! От холки до копыт – ажур полнейший...
Оттилия по гороскопу была, кажется, Рыбой, но в большинстве случаев вела себя, как скорпион (с маленькой буквы – ибо здесь это не знак Зодиака, а просто сволочное насекомое):
– Во сколько же обошлась казне, выражаясь по-королевски, эта сбруя? – спросила она.
– Мы не купцы, дорогая сестра, мы не подсчитывали, – сказала Флора, стараясь не принимать эти пакости близко к сердцу. – Крадус, нехорошо так долго держать людей в вестибюле! Давай уже посадим их за стол...
И тут монарх выразился совершенно в стиле конюшни:
– Дышло им в глотку, а не стол! Им всем приглашение отменяется.
Пауза была. Никто ничего не понял.
– Это еще почему? – захлопала ресницами Альбина, – А гость?
– Выражаясь по-королевски, "вожжа под хвост попала"? – спросила Оттилия. Король опять пожалел, что отложено на потом его намерение насчет оттяжечки... И объяснил:
– Гость, гость попросил сам, чтобы все было по-семейному, без особых церемоний... В большом обществе он пока теряется без папы и мамы. Что вы так смотрите? Собственные его слова! Сопровождающих он лишился... И если бы только их! Не цепляйтесь ко мне, девочки, я и так не в себе: я ж мысленно в одной крупной операции участвую!.. В общем, закуска вся пусть остается, а лишние тарелки – долой!
Мелькал знакомый нам лысый лакей; другие, помоложе, подчинялись ему. Дородный дворецкий в парадной ливрее наконец объявил:
– Наследный принц королевства Пенагонского – Его Высочество Пена-пью! ("пью" он выкрикнул отрывисто).
– Зови, ждем, милости просим! – сказала королева.
– А всем этим, в коридоре, скажи: до другого раза, мол, - велел Крадус дворецкому. – Еще наобедаются за счет казны. Дочка... ну как ты – в седле?
Альбина оскалилась напряженной улыбкой. Она ведь действительно решила, что нынешний визит на высшем уровне содержит в себе судьбоносные сюрпризы какие-то, специально для нее! Судьбоносные – не больше не меньше!
Король обратил взор к музыкантам и щелкнул пальцами – то была команда играть туш. Грянули они дружно... а вот продолжение пошло вразброд, звук "поплыл": дело в том, что музыканты увидели, как не повезло высокому гостю в первую же минуту. Вбежавший принц Пенапью хотел сделать грациозный общий поклон, но переборщил, видимо, в этой грации, или паркет был чересчуо отполирован, – так или иначе, гость растянулся! Музыкантов распирало от смеха, а внизу все перепугались жутко, но Пенапью успокоил их:
– Это из-за башмаков. Здесь мне дали на два номера больше. Сказали: зато с ноги Его Величества... Но это пустяки, господа. Здесь у вас падать – одно удовольствие! О таком падении я мог только мечтать, уверяю вас... когда над обрывом висел на своей кошмарной коряге...
Это говорилось, сидя на полу!.. Левая нога была подвернута. На лице блуждала доверчивая улыбка.
Вспомним на миг его там, в условиях выбора между омутом и змеей...
Услышим еще разок дикий вопль его: "Ради гуманности!.."
И сделаем перерыв – ради нее же.

Конец первой части.