НЕ ПОКИДАЙ
[175x317]
По земле броди где хочешь,
Хочешь к звездам улетай,
Лишь прошу ни днем ни ночью
Ты меня не покидай.
Лишь прошу ни на минуту
Ты меня не покидай,
То, что ты мое дыханье
Никогда не забывай.
И ночью звездной,
И при свете дня,
Не покидай, не покидай меня.
Пусть все исчезнет и уйдут друзья,
Не покидай, мне без тебя нельзя.
Все забыв и перепутав,
Ошибайся и страдай,
Но прошу ни на минуту
Ты меня не покидай.
Но прошу ни на минуту
Ты меня не покидай,
То что ты мое дыханье
Никогда не забывай.
И ночью звездной,
И при свете дня,
Не покидай, не покидай меня.
Пусть все исчезнет и уйдут друзья,
Не покидай, мне без тебя нельзя.
И ночью звездной,
И при свете дня,
Не покидай, не покидай меня.
Пусть рухнет небо и предаст любовь,
Не покидай, чтоб все вернулось вновь.
Не покидай…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
29.
Итак, немой пел, а новые слушатели его – вошедшие минуту назад Крадус, Флора, Альбина и Оттилия – похоже, онемели: им все казалось, что тут дразнящий фокус какой-то...
– Ну здравствуйте, собеседники!– приветствовал их бывший немой. – Полно, поверьте, наконец, глазам своим и ушам – и давайте общаться! Перед вами – известный говорун, способный перебалабонить всех... Милая королева, ну как, рады вы за меня?
– Я в восторге, Патрик... – Флора часто-часто хлопала ресницами. – Это счастье...
– Альбина, утром вы изволили шутить насчет турнира красноречия, – продолжал Патрик. – Просите же папу назначить его!.. Если только у нас есть еще недурные ораторы... похоже, что они попрятались или их упрятали всех... Вытаскивайте их, Ваше Величество, – и никто из них не переговорит немого Патрика - приглашаю вас в болельщики и судьи!
Незаметно и поспешно из зала вышла Оттилия.
А Пенапью захлебывался от избытка чувств:
– Слушайте, господин Патрик! Вам надо в театр... да-да, я убедился сейчас, это твердое мое мнение: ваше место – на сцене! Праздник, господа! Вот я, вроде бы, человек посторонний, а и у меня на душе праздник! Предлагаю тост... за это чудесное событие, свидетелем которого я имею честь быть... и всем-всем буду рассказывать о котором. У нас в Пенагонии никто уже не верит в чудеса... ну почти. Вот они и случаются реже – в наказание, не правда ли? Нет, но как это справедливо, господа: у кого талант, тому и голос... Вот я, например, мог бы и... помолчать. Откровенно говоря, все врет наша энциклопедия: никаких у меня талантов, ну решительно... Там только два слова честные: "любит искусство". Понимаете, я зритель хороший... вот и все.
Все помолчали, словно обезоруженные.
– А вы заметили – чем-то пахнет? – спросила Альбина у всех сразу. – Горьковатый такой аромат... освежающий...
– Я решила – это твои духи, – отозвалась королева. – Нет? Крадус, а ты чувствуешь?
– Что-то есть, да... Но дух свежего навоза я больше уважаю, ароматные вы мои. Не взыщите.
И опять Пенапью выступил:
– Да! Еще одно открытие, я и забыл сказать: теперь я знаю, господа, кто сочинитель тех песенок, которыми у нас молодежь увлекается! По глупости нашей они считались нарушением общественного спокойствия, эти песенки... Но теперь они будут вкладом в пенагоно-абидонскую дружбу! Потому что писал их Ваш воспитанник, королева!
– Племянник мой, – неожиданно уточнила королева Флора. – Родной племянник.
– Как это? – не поняла Альбина. – Ты что говоришь, мама?
– Этак, пожалуй, ты ляпнешь сейчас, – сказал в виде шутки король, – что Патрик – сын покойной сестрицы твоей? И короля Анри? В общем-то оно так и есть, но...
Тут он булькнул горлом, подавился своими словами, вид у него был оторопелый, взгляд – блуждающий... Если это шутка, то – дикая...
Принц Пенапью частично оказался в курсе дела:
– Анри Второго вы имеете в виду? О, я знаю – это жуткая страница вашей истории...
...Как-то не замечено было, что исчез сам Патрик: он спохватился, что виноват перед Марселлой, которая плакала от счастья за него – уже во время исполнения песенки. Перед ней и мы виноваты: не упомянули тихое ее появление. Теперь Патрик, говоря с ней наверху, не услышал сенсационных откровений, близко и грозно касающихся его... С галереи он смущенно обратился ко всем:
– Господа, прошу извинить меня: я немного устал... и что-то сердце – то зачастит, то замедлит... Глупо, правда же, – заиметь голос, чтобы истратить его на последнюю беседу с врачом и священником? Я еще вернусь, господа...
Он всех обласкал счастливым взглядом, и они с Марселлой ушли (она, как могла, поддерживала его, вдруг обессилевшего...)
– И опять с ней, с этой служанкой! – сочла необходимым отметить принцесса Альбина. – Но это пустяки сейчас... Нет, родители, что вы наговорили тут: Патрик – королевский сын? Сын тети Эммы и Анри Второго? Но вы же говорили всю жизнь, что он – приемыш, без роду, без племени?!
– Да потому, – всхлипнула ее мать, – что ваш Канцлер мерзкий стращал меня целых 16 лет! Да разве меня одну? А скольких со свету сжил, чтобы не проболтались?
А король не понимал, что происходит:
– А что это тебя прорвало сегодня-то?! О, Господи... Понимаешь, дочь – ни одна душа не должна была видеть в мальчишке наследника
Не покидай…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Дар речи
21.
Церемония знакомства с дамами была уже позади, гостя усадили, конечно же, рядом с принцессой Альбиной. Ее открытые плечи заметно конфузили его. Альбине мудрено было понять, в чем дело: стоило ли так напряженно готовиться к этой встрече, если гость предпочитал смотреть на какой-нибудь соусник или на свою вилку? И еще принцессу пугали листочки в руках отца, исписанные трудолюбивым Канцлером. Крадус откашлялся, музыка на галерее смолкла.
– Пап, ты только сокращай, умоляю! – шепнула королю дочка. - Если подряд, – все уснут!
Но это услышала Оттилия. И разъяснила Альбине, что сейчас он не папа, он – король при исполнении... Крадусу захотелось позлить "профессоршу", он предложил с наивным видом:
– Слушай, а может, передадим это гостю – он пролистает перед сном, а?
Ответом ему был испепеляющий взгляд; король вздохнул и начал свою писаную речь:
– "Ваше Высочество! Наш далекий и одновременно близкий пенагонский друг! Абидонцы давно чтут вашего родителя и вас как славных государственных мужей, мудрых в политике и приятных в обхождении. Вы впервые в нашей стране. Но дружба и горячая симпатия к вам, опережая ваш кортеж, по-весеннему согрела сегодня нашу столицу, говорящую вам "Добро пожаловать!" с особым радушием..."
(Невольно припомнилось принцу Пенапью это "особое радушие" на лицах хозяина и завсегдатаев таверны, полицейского, прохожих, юного живодера по кличке "Гиппократ"...)
"У нас в Абидонии, надо заметить, народ по характеру домосед, почти никто нигде не был. Но все замечательно отзываются о вашей стране, об ее живописной природе, ее добросовестных мастерах-умельцах..." – тут Крадус оторвался от текста, заговорил от себя:
– Вот это точно, это без лести, Ваше Высочество. Взять, к примеру, шорников ваших – поклон им! Лучшие седла у меня – из Пенагонии! Или возьмем стремена: так сработаны, что даже мертвый ты стремя не потеряешь!
Королева одернула его; она-то знала, что лошадиная тема грозит заполонить все! Крадус сделал над собой усилие и вернулся к листкам:
– "...парфюмерах, кожевниках, ткачах пенагонских, чьи изделия, поступающие к нашему королевскому двору, всегда радуют нас". Это факт, это он не соврал... только на первое место – все-таки шорников. "Восхищенная молва доставила нам данные и о тех необычайных талантах, коими наградили особу нашего гостя златокудрый Аполлон и его Музы..."
В этом месте король обменялся выразительными взглядами со свояченицей... Ясно же было: самому Канцлеру, с его особым сегодняшним насморком, не подвернулся бы под перо этот златокудрый с Музами... Какая-то скорпионья жидкость была в этой кудрявой фразе, и капнули ею не для гостя-слушателя, а, похоже, – для оратора самого!..
А гость вдруг засмущался ужасно:
– Полно, Ваше Величество... каких еще "необычайных"? Стоит ли? И вовсе это не молва восхищалась, а наша Пенагонская энциклопедия, я же знаю...
– Ну и что? – вмешалась Альбина. – Ведь там не выдумано, что вы в Королевском балетном театре выступали? Танцевали главного мотылька какого-то?
Эти слова причинили настоящее страдание принцу Пенапью! Всерьез говоря, выступление такое было на самом деле, но только один раз. Пробное оно было, неофициальное. Можно считать, репетиция. Прогон. И в зале сидели, слава Богу, только папа с мамой... А в Энциклопедии (деликатнейшний принц обозвал ее подлой!) напечатали, что успех был грандиозный, триумф... И принцу долго нельзя было поднять глаза на людей. Знали же люди, знали и радовались, что в балете "Легковерная любовь к огню" партия Первого мотылька не досталась выскочке августейших кровей! Ее, в конце-то концов, артист танцевал! И справедливо! А из-за Пенапью и неуклюжих его попыток только всю труппу задерживали зря, перенося премьеру с марта на май! Да если б и научился он делать это прилично, все равно – на публике, при полном зале, он просто умер бы! Сразу! Еще до первого фуэте! Этот балет, напоминавший королю и еще кое-кому о конфузе наследника, вообще мог быть запрещен ко всем чертям! Дирижер был на волосок от казни, от виселицы! Вот какой вклад в искусство мог внести он, принц Пенапью! Спасибо, удалось папу уговорить, чтобы он этого не делал...
Королева хотела успокоить его, – он так, бедный, разволновался... Принц стал полностью розовым (с сиреневым отливом) и продолжал объяснять:
– Помилуйте, но я-то знаю, что не было "восхищенной молвы"! Может, еще будет когда-нибудь... хотелось бы... но пока нет.
Оттилия выразила мнение, что подобная скромность
Не покидай…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
11.
У таверны с покосившейся вывеской, на которой изображены сова и пивная кружка, стояла старая Клементина, к морде ее был подвязан мешок: она получала подкрепление.
А трое ее пассажиров находились внутри, они только что сделали заказ. Вот только расслабиться артистам не удавалось: те немногие завсегдаи, которые сидели здесь в этот час, как-то нервно озирались на наших героев... Нервно и диковато. А хозяин, наоборот, норовил мимо смотреть.
– Эх, принц! – вздохнул Желтоплюш. – Если б завалялся у вас хоть один золотой, не томили бы нас... и не косились бы.
Пенапью стал ощупывать себя и вспоминать:
– Вот отсюда они у меня атласный кошелечек вытащили... Отсюда – документы. Постойте-ка... а этот кармашек вроде упустили, прошляпили ... Ура!
Он извлек-таки крупную сияющую монету. Его друзья захлопали в ладоши, находка здорово ободрила их. Ее и трактирщик, наверное, заметил, отчего и подошел вскоре. Но почему он не смотрел в глаза? Да и речь завел какую-то малообнадеживающую:
– Я вам, любезные, судачков посулил, в сметане. Так вот, изволите видеть, задержка с ними. Их кот украл, паскуда. Да... И сожрал! Причем – не наш кот, а соседский: из москательной лавки!
– Жалость какая, – пробормотал Пенапью.
– Ну ладно, мы не привередливы, – весело сказал Желтоплюш, - тогда другого чего-нибудь.
– "Друго-ого!" – недовольно протянул хозяин. – Ишь как просто... А за судачков кто мне заплатит? Нет, может вы не верите мне? Насчет кота? Эй, Гиппократ! – громко позвал он кого-то, озадачивая клиентов таким именем.
Появился угрюмого вида мальчишка. Одной правой рукой он держал аспидно-черного вздымающего шерсть дыбом кота, передние лапы которого были связаны ремешком.
– Это мой сынок, – представил хозяин. – Поклонись, невежа, башка не отвалится!
Парень шмыгнул носом и отвесил поклон.
– Слыхали, на какое он прозвище откликается? Гиппократ! Удостоен за то, что ловко режет кошек... Хирург растет, ей-богу! Так что, если желаете, он сделает этой черной каналье "чик-чик" - и ваши судачки будут вам предоставлены.
Повисла ошеломленная пауза. Лицо Марты исказил ужас – и передался Желтоплюшу:
– Что-то мы не поняли, хозяин... Из кошачьей утробы – на стол, что ли?! Вы... издеваетесь?
– А почему, интересно, я должен терять на этом? Заказ – ваш, - кот – москательщика, а в накладе оставаться – мне?! – трактирщик взывал к сочувствию других клиентов (подмигивая им! – Принц Пенапью готов был поклясться, что подмигиванье дважды имело место!). Те, другие, глумливо хихикали.
– Сейчас же отпусти животное! – взволнованно крикнул мальчишке Пенапью.
Гиппократ безразлично дернул плечом и, не развязывая коту лапы, уронил его на пол. Двумя безумными скачками кот достиг двери и брызнул туда. Хозяин подытожил довольно жестко:
– Коли вы такие добренькие... за воров заступаетесь, я вам ставлю в счет украденный продукт! Значит, ячмень для вашей кобылы - раз, судачки для кота – два... Чего для себя желаете?
Тут взорвалась Марта. Обращаясь к завсегдатаям, спросила:
– Господа, неужели это справедливо? Вы же слышали, что предлагал нам этот выжига? И вас не затошнило?!
Хозяин, возможно, только и ждал чего-нибудь в этом роде:
– Ах, вы еще и аппетит портите моим клиентам? И на смуту их подбиваете? Гиппократ, а ну кликни полицейского...
– Вот именно! – гневно подхватил принц Пенапью. – Полицию сюда! Интересно, дозволяет ли она такое свинство! – он весь в пятнах был.
Мальчишка ушел на улицу, хозяин – в кухню. Настроение у наших героев было отвратительное.
Человек, ближе других сидевший к ним, очень сдавленно, очень тихо сказал (даже губы как-то выворачивая в их сторону):
– Все с тех афиш началось, что на вашем фургоне... Напугался хозяин. Вы, как видно, нездешние... а у нас большие строгости насчет бродячих актеров. И все самовольные объявления запрещены...
Он осекся, этот человек, потому что в таверну уже входил дородный полицейский.
– Фургон и кобыла – чьи? – спросил он мирно.
– Наши, – живо ответил за друзей Пенапью. – Если что-то мы нарушили, это не со зла, господин полицейский... мы путешественники и просто не знали ваших законов...
Так он чистосердечно это сказал, что страж порядка улыбнулся:
– И только вчера вас
Георгий Полонский
Не покидай…
киноповесть-сказка
...Тиран, гнетущий треть планеты,
Однажды не прошел в поэты, –
С того и мучает людей.
Александр Аронов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Визит на высшем уровне с кукольниками
1.
В этом лесу было пленительно, иначе не скажешь. Малиновка завлекала своим пением. Каждый куст – буквально каждый! – угощал ягодой! Белки вели себя с непостижимой доверчивостью, словно ручные. И на всю эту идиллию сверху любовалось солнышко – такое ясное, будто сделали его для детского спектакля. Как, впрочем, и все остальное в этом райском уголке.
Принц Пенапью окликнул своего секретаря, задремавшего после завтрака от покойной езды на прекрасных рессорах:
– Фрикадель! Я вот думаю: отчего население не приводит сюда детей? Сколько прелести, сколько возвышающей душу пользы почерпнули бы дети среди этой природы...
От полусонного Фрикаделя поступил не столько словесный, сколько музыкальный ответ в том смысле, что он согласен: пусть приводят детей...
Стала сужаться тропа, по которой ехали их две кареты (во второй были телохранители и доктор); теперь Пенапью мог, не слишком высовываясь, погладить белку или сорвать орех. Нет, прелесть, прелесть что за путешествие – во всяком случае, вот этот его кусочек! Его Высочество даже изволил запеть – ариозо Рудольфа из "Богемы" ("А я любуюсь..." и т.д.)
Тут секретарь, которого что-то вдруг толкнуло, обрушился на принца – сперва придавил его, потом потащил назад, к себе, выкатив изумленно глаза и бормоча "тпрру!". Видимо, лошадей испугало что-то. Даже наверняка испугало. Что?
Полминуты спустя это устрашающее Что-то явилось в виде трех человекоподобных с чулками на физиономиях. Впрочем, нет – таких только двое: третий был по-своему аристократичен и имел под шляпой покрывающую лишь пол-лица черную опереточную маску. Он и объяснил деликатно:
– Спокойно, господа, это всего лишь ограбление. Ручонки – на затылок. И сюда, к нам... Будем благоразумны – будем живы-здоровы. А станем бузить от глупости и жадности – заработаем дырку между глаз.
Тут бедные путешественники и пистолеты увидели.
– Минуточку! – вскричал вытаскиваемый из кареты Фрикадель - впрочем, слабо вскричал и сипло. – Вы ведь не можете поднять руку на Его Высочество Принца Пенагонского...
– А что? Дипломатические осложнения будут? – спросила, издеваясь, маска N 1. А другая, чью веселость видно было даже сквозь чулок, сказала:
– Тогда пускай они свою ноту оставят во-он в том дупле...
– Да-да, в лесу иногда очень бывает нужна бумажка, – добавила маска N 3, давясь от смеха.
Жертвы налета жались друг к другу под толстым раскидистым вязом.
– Интересно, о чем мои телохранители думают? – полушепотом осведомился принц Пенапью у своего секретаря. А у того отшибло сейчас всякое понятие о должностных обязанностях: едва ли мог он ответить хоть на один вопрос своего шефа! Но тех, про кого было спрошено, принц тотчас увидел сам, поблизости от второй кареты: еще один бандит, самый низкорослый из них, привязывал этих двух верзил к дереву. Вздыхая и кряхтя, они старались не встретиться взглядами с принцем. Еще бы! – за его безопасность они ручались лично королю!
– Вот это, стало быть, и есть принц? – грабители оценивающе разглядывали Пенапью и даже крутанули его, как портновский манекен. – И сколько же папе не жалко будет отвалить за такого? – спросил маленький, когда освободился.
– Господа... с вас спросят за меня сразу два короля! Ибо еду я ко двору абидонского монарха... он ждет меня! Кстати, этот лес – он уже к Абидонии относится? – пытался затеять с ними диалог Пенапью, но никто не слушал его: – разбойнички были по горло заняты. Из багажных отделений обеих карет они вытаскивали на тропу сундуки, чемоданы... Лошади фыркали и шарахались при каждом приближении любого из этих темноликих негодяев.
– Господа, – пытался объяснить принц, – я охотно поделюсь своим имуществом, но тут не все мое... Вот это, например, и еще те коробки приготовлены в дар семье абидонского короля... Не могу же я к ним с пустыми руками...
Маленький вплотную приблизил к нему свое чудовищное лицо (принц ощутил запах изо рта, какую-то винную кислятину) и сказал:
– Не канючь. Пасть порву.
Фрикадель, которого, как и принца, не привязали
Для тех, кто при сказке сидит и молчит
И смотрит на сказку, и верит, и верит,
Что в сказку ведут не поэты, а двери.
Откроешь - и выйдешь,
Откроешь - и выйдешь,
Откроешь - и выйдешь,
И сказку увидишь.
Конечно, в нее не все вместе въезжают
У каждого сказка своя, не чужая
А сказкой захочешь с другим поделиться -
Другой тебе скажет: "Плетешь небылицы!"
И даже про двери,
И даже про двери,
И даже про двери
Не очень поверит.
Конечно, у каждого тайные сказки,
А тайные сказки не терпят огласки
Как очи, прекрасна, как очи, опасна,
А сказка - она не бывает напрасной.
Светла и печальна,
Светла и печальна,
Светла и печальна,
Ведь сказка - молчанье.
Ты помнишь дремучий темный лес за селом Чичопей, куда прошлым летом мы с тобой ходили за грибами? А солнечную полянку у самой опушки, куда мы всегда забредали отдохнуть на прогретом солнцем ковре из
пахучих трав?
Много-много лет тому назад на эту пахучую полянку пригоняла свою небольшую отару овец бедная пастушка со своей годовалой дочкой. Овцы мирно щипали зеленую мураву. Мать, взяв в руки расписное веретено, пряла тонкую пряжу, а девочка лежала неподалеку в легкой кружевной тени двух березок смирно, точно сытый ягненочек, и смотрела на пушистые облака, которые скользили по синему шелку летнего неба, как быстроходные кораблики.
Так проходили день за днем. Ничто не нарушало лесного покоя... Но однажды — это было в конце лета — из темного леса на полянку нежданно-негаданно вышли олень с оленихой. На лбу у них сверкало по золотой звезде. Легконогие животные в несколько прыжков пересекли полянку и остановились под березами, где лежала девочка. Олень наклонил голову, вскинул ребенка на рога, и через секунду они с оленихой скрылись в лесной чаще, унося свою добычу.
Всё это произошло так быстро, что мать девочки и ахнуть не успела. Глядя на раскачивающиеся ветки дере-
вьев, за которыми исчезли олени с ее ребенком, бедная женщина громко заплакала, запричитала. На ее крик прибежали охотники. Три дня и три ночи бродили они по лесу в поисках оленей, укравших младенца, но тех и след простыл.
А сейчас ты узнаешь, что стало с оленями и девочкой.
Как только олень и олениха очутились в лесной чаще, они, не разбирая дороги, помчались туда, где в далекой дали чернели, громоздясь друг на друга, мрачные Железные скалы... В первый день похитители пересекли дубовый лес. На второй день стук их копыт с утра до вечера оглашал буковый лес, где деревья стояли прямые, как свечи. А на третий день они очутились в царстве вечнозеленых великанов и, тяжело дыша, остановились перед входом в пещеру у подножия Железных скал.
Странная это была пещера!..
Снаружи, сколько бы ни всматривался человек, ничего нельзя было увидеть, кроме густых зарослей ежевики. Олень трижды стукнул передним копытом, и зеленый колючий занавес тут же раздвинулся, будто по мановению чьей-то невидимой руки, обнажив массивную дверь из твердого, как камень, красного дерева, вмурованную в серые скалы... Олени вошли в эту дверь. В пещере было светло, как днем, потому что на белом мраморном потолке в семи золотых люстрах горели круглые сутки семь драгоценных камней.
Глаза девочк.. в лучах драгоценных камней засверкали, словно звездочки. Олень и олениха заметили это и назвали ребенка Лулу-Сана, что на их оленьем языке означало „девочка-звездочка". Они стали холить малютку и пестовать не хуже, чем мы, люди, пестуем своих маленьких детей... Олениха кормила ее сладким молочком, а олень носил из леса ароматные плоды. Они купали ее в пенистых лесных потоках; одевали в наряды, сотканные из мягких, как шелк, лесных трав. И Звездочка росла, окруженная заботой, как цветок на солнце, с каждым годом становясь все краше. А когда ей исполнилось семнадцать лет, во всем мире нельзя было найти другую такую красавицу: волосы ее золотой волной спускались до самой земли, губы алели на белом личике, словно две ягодки малины, омытые росой.
Как-то раз олениха сказала оленю:
— Дочка-то наша уже выросла, скоро начнут сваты наведываться. Как мы будем их встречать без обручального кольца! Я слыхала, что далеко-далеко, за девятью горами, на самой высокой вершине десятой, Стеклянной горы в золотом роднике спрятан бриллиантовый перстень, который сверкает, будто месяц... Давай отыщем этот перстень и подарим его нашей Звездочке!
— Будь по-твоему! - согласился олень.
На следующее утро олени попрощались с Лулу-Саной и помчались на своих быстрых стройных ногах к Стеклянной горе — искать бриллиантовый перстень для своей любимой приемной дочери.
В том же лесу, где находилась оленья пещера, жила злая волшебница. Она давно уже присмотрела девочку Звездочку себе в снохи. Узнав, что олени отправились в дальнюю дорогу и не скоро вернутся домой, она решила выманить девушку из пещеры и выдать замуж за своего сына, двухголового великана, ужасное страшилище.
Сказано — сделано.
Однажды вечером хитрая старуха пробралась к дверям пещеры, постучалась в них и крикнула тонким голосом:
— Звездочка, детка, открой!.. Это я, олениха, твоя мама, несу тебе в подарок бриллиантовый перстень со Стеклянной горы!
— Зря ты надрываешься, бабушка! — отозвалась Лу-лу-Сана, узнав обманщицу по голосу. — Мама моя говорит, словно голубка воркует, голос у нее ласковый-ласковый. А у тебя, бабушка, как ни старайся, голосище, как у голодного волка... Уходи, я тебя не впущу, ты не с добром ко мне пришла!
Колдунья поняла, что проникнуть в пещеру хитростью ей не удастся, и решила ворваться туда силой. Она засучила рукава и принялась швырять в дверь чем попало.
- Кому яблок, кому яблок
Красных, сочных спелых яблок...
Эй, бегите,
Не скупитесь —
Сладких яблочек купите!..
Заслышав песенку, его тотчас окружили дети, женщины, старики. Каждый давал по пятаку и тут же, не отходя, принимался грызть сочные плоды... Царь в это время стоял у окна. Увидел он, с каким аппетитом все жуют румяные яблоки, и ему захотелось их отведать. Царь хлопнул в ладоши.
На его зов явился главный царедворец.
Царедворец поклонился до земли и вышел.
Оставшись один, он разжал кулак, и на его ладони засверкали царские золотые. Он сказал себе:
— Дурачок наш царь — не знает цену деньгам!.. На эти золотые можно купить целых пять повозок отборных яблок!
Недолго думая, царедворец сунул две золотые монеты в свой глубокий карман и велел позвать к себе своего первого помощника. Когда тот вошел, он положил на стол оставшиеся три золотые монеты и строго наказал:
— Спустись вниз и купи на три золотых яблок для царя!.. Только гляди в оба: яблоки должны быть как одно сочными и сладкими — для царских уст!
Помощник главного царедворца забрал золотые и бросился выполнять царский приказ. Но стоило ему скрыться с глаз своего начальника, как он принялся ласково поглаживать золотые. Потом огляделся по сторонам, убедился, что его никто не видит,и быстро сунул одну монету за пазуху-Тут из-за мраморных колонн сумрачного зала показался главный повар царской кухни, который куда-то спешил. Помощник главного царедворца подозвал повара, сунул ему в руку два золотых и, нахмурив брови, распорядился:
— Пойди купи на эти деньги яблок царю!.. Только гляди, чтобы ни одна монета не попала в твой кошель, пока дойдешь. Не то царь тебя повесит!
Главный повар обещал в точности выполнить наказ. Но, дойдя до первого поворота лестницы, воровато оглянулся. Нигде не было ни души.
„Не пойман — не вор!" — хитро подморгнул сам себе повар, и одна из двух монет исчезла в его парчовой мошне...
Во дворе главный повар встретил начальника дворцовой стражи и, отдав ему последний золотой, сказал, что нужно купить царю, а сам — как ни в чем ни бывало — отправился по своим делам.
— Как же, так я и отдам деньги этому глупцу, который явился со своим товаром прямо в пасть волку! — сказал начальник стражи и, хмуро глянув вслед повару, спокойно спрятал последний царский золотой за широкий пояс.
Потом подозвал двух стражников и, придав своему лицу сердитое выражение, направился с ними к тому месту, где веселый продавец яблок продолжал зазывать покупателей. Когда начальник дворцовой стражи со стражниками подошел к нему, он уже распродал один ящик и принимался за другой...
— Кто тебе разрешил продавать тут этот хлам — здесь царская площадь, а не базар! — заорал он на продавца яблок таким громким голосом, что все собаки, поджав хвосты, ринулись с площади кто куда. Потом, повернувшись к стражникам, ледяным тоном приказал: — Повесить этого негодяя на первом же фонаре, чтобы он в другой раз не захламлял своими гнилыми яблоками царскую площадь!
Поняв, что усатому верзиле ничего не стоит его погубить, продавец яблок вырвался из рук стражников, бухнулся их начальнику в ноги и взмолился:
— Смилуйся, сударь!.. У меня шестеро малых деток — они без меня помрут с голоду. Пощади меня ради них!
Начальник сначала и слушать не хотел: повесить — и всё тут!.. Но потом усмехнулся, великодушно махнул рукой и проворчал:
— Ладно, на этот раз так и быть прощаю!.. Но в наказание я заберу у тебя яблоки для царских свиней... А если ты осмелишься явиться сюда еще раз — пеняй на себя. Ну-ка, убирайся отсюда живо, пока я не передумал!
Услышав этот милостивый приговор, продавец яблок,не чуя под собой ног от радости, поставил на землю полный яблок ящик, пнул ногой своего ослика, и только его и видели. Стражники взвалили ящик на плечи, и он медленно, с остановками, проделал тот же путь, что и пять золотых царских монет, только в обратном направлении. Причем яблоки постигла та же участь. Начальник дворцовой стражи взял себе половину яблок. Главный повар, не будь дураком, припрятал половину оставшихся яблок в потайном стенном шкафу. Первый помощник
Не подумайте, что там, на дне, один голый белый песок; нет, там растут невиданные деревья и цветы с такими гибкими стеблями и листьями, что они шевелятся, как живые, при малейшем движении воды. Между ветвями шныряют рыбы большие и маленькие - точь-в-точь как у нас птицы. В самом глубоком месте стоит коралловый дворец морского царя с высокими стрельчатыми окнами из чистейшего янтаря и с крышей из раковин, которые то открываются, то закрываются смотря по тому, прилив или отлив; это очень красиво: ведь в каждой раковине лежит по жемчужине такой красоты, что любая из них украсила бы корону любой королевы.
Морской царь давным-давно овдовел, и хозяйством у него заправляла старуха мать, женщина умная, но очень гордая своим родом: она носила на хвосте целую дюжину устриц, тогда как вельможи имели право носить всего-навсего шесть. Вообще же она была особа, достойная всяческих похвал, особенно потому, что очень любила своих маленьких внучек. Все шестеро принцесс были прехорошенькими русалочками, но лучше всех была самая младшая, нежная и прозрачная, как лепесток розы, с глубокими синими, как море, глазами. Но и у нее, как у других русалок, не было ножек, а только рыбий хвост.
День-деньской играли принцессы в огромных дворцовых залах, где по стенам росли живые цветы. В открытые янтарные окна вплывали рыбки, как у нас, бывает, влетают ласточки; рыбки подплывали к маленьким принцессам, ели из их рук и позволяли себя гладить.
Возле дворца был большой сад; там росли огненно-красные и темно-голубые деревья с вечно колеблющимися ветвями и листьями; плоды их при этом сверкали, как золото, а цветы - как огоньки. Земля была усыпана мелким голубоватым, как серное пламя, песком, и потому там на всем лежал какой-то удивительный голубоватый отблеск,- можно было подумать, что витаешь высоко-высоко в воздухе, причем небо у тебя не только над головой, но и под ногами. В безветрие со дна можно было видеть солнце; оно казалось пурпуровым цветком, из чашечки которого лился свет.
У каждой принцессы был в саду свой уголок; тут они могли копать и сажать, что хотели. Одна сделала себе цветочную грядку в виде кита, другой захотелось, чтобы ее грядка была похожа на русалочку, а самая младшая сделала себе грядку круглую, как солнце, и засадила ее ярко-красными цветами. Странное дитя была эта русалочка: такая тихая, задумчивая... Другие сестры украшали свой садик разными разностями, которые доставались им с затонувших кораблей, а она любила только свои яркие, как солнце, цветы да прекрасного белого мраморного мальчика, упавшего на дно моря с какого-то погибшего корабля. Русалочка посадила у статуи красную плакучую иву, которая пышно разрослась; ветви ее обвивали статую и клонились к голубому песку, где колебалась их фиолетовая тень, - вершина и корни точно играли и целовались друг с другом! читать сказку дальше
looking what you see
in her face
the mirror of your dream
Make believe our memory
when you're getting in a line
listen on the pages
is the answer to a neverending story
Reach the skys
fly a fantasie
dream a dream
and what you see
will be
Rimes that keep the secrets
will unfall behind the clouds
and there upon the rainbow
is the answer to a neverending story
Shown your fear
what she may paid away
in your hands
the bother in your day
Rimes that keep the secrets
will unfall behind the clouds
and there upon the rainbow
is the answer to a neverending story
Deep in your eyes, a kind of pale jewel
Opened and closed within your eyes
I'll place the sky within your eyes
There's such a fooled heart
Beating so fast in search of new dreams
A love that will last within your heart
I'll place the moon within your heart
As the pain sweeps through
Makes no sense for you
Every thrill he's caused
Wasn't too much fun at all
But I'll be there for you
As the world falls down
Falling
(As the world) Falling down
Falling in love
I'll paint you mornings of gold
I'll spin you Valentine evenings
Though we're strangers till now
We're choosing the path between the stars
I'll leave my love between the stars
As the pain sweeps through
Makes no sense for you
Every thrill he's caused
Wasn't too much fun at all
But I'll be there for you
As the world falls down
As the world falls down
How you turn my world
You precious thing.
You starve and near exhaust me.
Everything I've done,
I've done for you.
I move the stars for no one.
You've run so long.
You've run so far.
Your eyes can be so cruel,
Just as I can be so cruel,
Oh I do believe in you.
Yes I do.
Live without your sunlight.
Love without your heartbeat.
(Falsetto) I... I...
Can't.. live.. within.. you...
I can't live within you
I...I..Can't live within you