Чтобы не раздражать начальство и не потерять место я выступил с инициативой приезжать на работу после диспансера. К этому решению меня никто не подталкивал. Просто я уже чувствовал, как над головой у меня сгущаются тучи и что отдел кадров вот-вот начнёт подыскивать новую кандидатуру. К тому же дорога от диспансера до офиса занимала немного. От сорока минут до одного часа в зависимости от того, в каком из офисов требовалось моё присутствие. Например, в понедельник я приезжал к девяти в диспансер, завтракал, отчитывался за прошедшие выходные, получал таблетки на несколько дней вперёд и в половине одиннадцатого был уже на работе. Вторник, среда, четверг – от начала и до конца я работал, а в пятницу утром в диспансере докладывал сразу за всю неделю и брал таблетки до понедельника. Сделав все эти дела, я покидал диспансер, садился на любой транспорт до станции “Университет”. Пять минут и я уже на “Вернадского” или через пятнадцать в “Румянцево”, при этом больничный по-прежнему оставался открытым, ну а сам числился как больной.
Отсюда график злоупотребления алкоголем претерпел существенные изменения. Обычно при необходимости отправиться на работу сразу без заездов в диспансер я перво-наперво шёл в магазин и брал себе два фуфырика бальзама по сто граммов каждый совокупностью в двести двадцать рублей. “Чекушка” того же бальзама объёмом двести пятьдесят граммов обошлась бы мне на пятак дешевле, но я сознательно переплачивал. Один “фуфырик” я выпивал сразу, а второй предназначенный на обратный путь чаще всего не слишком-то отставал от первого. Поэтому по окончании рабочего дня по дороге к метро я по традиции компенсировал недостачу и в местном магазине покупал себе “чебурашку”.
Однако, посещение диспансера два раза в неделю внесло свои коррективы. В основном из-за беседы с доктором Эмилией Эдуардовной Карапетян. Она обязательно почувствовала бы от меня запах, и в этом случае меня выручал “Корвалол”. Но однажды я умудрился переборщить и с ним. Вылакал почти треть (уж больно сильно тогда колбасило), а ещё я для верности закрепил освоенный материал маленькой “Бугульмой”. В тот день я явился в диспансер не в девять, а в половине одиннадцатого. Очередь к врачу уже рассосалась, так что опоздание она не заметила, чего, увы, не скажешь о запахе.

По моему отрешённому состоянию похожему на апатию Эмилия сразу определила, что со мной что-то не так. Да и разило от меня непонятно чем. В состав “Корвалола” входил спирт, и стеклянный пузырёк у меня в сумке с остатками препарата на самом донышке обеспечил мне надёжное алиби. “Алкоголь пили вчера?” – деловито осведомилась Эмилия. Покопавшись в сумке, я извлёк из её недр пузырёк “Корвалола” и показал ей: “Нет. Таблетки, полученные в пятницу, в воскресенье утром закончились, а в понедельник ехать-то как-то надо. Тем более, сегодня мне срочно надо быть на работе. В противном случае меня уволят.” “Но вы на больничном.” – изумлённо напомнила мне Эмилия. – “Согласно нашему законодательству вас не имеют права уволить, пока вы бюллетените.” “Правильно. Но меня уволят, как только этот больничный закроют. Вы же сами всё понимаете. Кто станет держать в штате сотрудника, который долго болеет?”

Эмилия взяла у меня пузырёк и повертела его в руках. “Боже! – воскликнула она. – “Да сколько ж вы выпили-то? Сорок капель это максимум! Вы что? С ума сошли??? Она посмотрела на меня с явной тревогой. Кажется, она всерьёз была обеспокоена моим здоровьем. А ещё я на уровне интуиции осознал, что нравлюсь ей как мужчина. В этих вещах я прежде не ошибался.
“Так.” – промолвила, наконец, она. – “Пить лекарства сейчас вам никак нельзя. Вам нужно поставить капельницу”. Я хоть и спешил на работу, но прокапаться с похмелья мне бы не помешало. Это пошло бы на пользу.

Эмилия Эдуардовна отвела меня на этаж выше, посадила рядом с дверью с надписью “Процедурный кабинет” и велела обождать минуту. Вскоре она вернулась с какой-то женщиной (очевидно процедурной медсестрой), на ходу давая распоряжения. Сестра провела меня в кабинет, уложила на койку, сделала приготовления, перетянула жгутом плечо и сказала подействовать кулаком. Когда с усилием им пожамкал, натопив вены кровью, она воткнула иглу, закрепила её крест-накрест пластырем, чтобы не выпадала и открыла до середины колёсико, пустив первую каплю раствора. Я задрал кверху голову и прочитал на бутылке перевёрнутую надпись “Натрий Хлорид”.
Прошло минут двадцать. Сестра уже успела взвинтить колёсико почти до предела, массировала мне руку в районе локтевого сгиба, но капельница все равно едва-едва капала. В час по столовой ложке. Эмилия чуть ли не каждые пятнадцать минут заходила в “процедурную” посмотреть как у меня дела и всякий раз удивлялась, почему я всё ещё под системой. Что раствора в капельнице предостаточно только поступал он уж слишком затянуто. Нет, она была очень серьёзно мною обеспокоена. Что же касается меня, то было ли это самовнушением или нет, но с каждой попадавшей в кровь редкой каплей, мне становилось всё лучше и лучше.
“Скоро обед.” – озабочено сказала Эмилия. – “Но вы не переживайте. Я схожу в столовую и лично скажу сотруднице, чтобы вам оставили пообедать. Пообедаете и сразу же ко мне в кабинет.” “Хорошо, спасибо.” – страдальческим голосом выдавил я.
Наконец в меня упала последняя капля и капельницу перекрыли. В общей сложности я провёл под ней часа полтора. Первым делом кинулся в туалет, после туалета в одиночестве отобедал в столовой, получил пакетик таблеток до пятницы и спустился опять к Эмилии.
“Ну как? Вам стало немного легче” – спросила она с участием. “Спасибо, я чувствую себя превосходно.” “От работы сегодня вам лучше всего воздержаться.” – сказала она и в её голосе звучала мольба. – “Пожалуйста, поезжайте домой. А на работу позвоните, соврите что-нибудь. Скажите, что заболели.” Я криво улыбнулся её простодушию: “По понедельникам болеют лишь алкоголики.” – заявил я. – “«Синдром понедельника» называется. Не стоит давать повод для подозрений. А за меня вы беспокойтесь. Мне тут совсем близко. К тому же я закажу такси.”
С неподдельной тревогой Эмилия глядела на меня снизу вверх, словно мне предстояло ехать не на работу, а отправляться прямиком на фронт. Она даже вышла проводить меня до машины. Посадила на заднее сиденье и взяла с меня слово, что я напишу ей, когда приеду. Что всё, мол, в порядке. Доехал благополучно. Чуть ручкой не помахала. Если откровенно, то я был искренне тронут её вниманием. Мне было ужасно стыдно за то, что я постоянно её обманывал.
Через двадцать минут я был уже в офисе на “Проспекте Вернадского”. По чётным числам мне полагалось быть там, на случай проверок из налоговой инспекции, а по нечётным меня подменял другой человек. Я же переселялся в “Румянцево” на несколько остановок вниз по красной “Сокольнической” ветке.
Теперь расскажу немного о своей работе, если просиживание штанов в офисе допустимо назвать рабочей задачей. Главной моей задачей было получать почту в местном почтовом отделении и для последующей передачи курьеру, который раз в неделю за ней приезжал. При получении судебной корреспонденции мне приходилось самому отвозить её в большой офис, где сплочённая команда сотрудников развивала бурную деятельность, и зарабатывала настоящие деньги для себя и для фирмы, ну а я так… “Сбоку-припёку.” Своего генерального директора я в глаза не видел. Я вообще мало кого знал на фирме. Со мной контактировал только курьер. Он же привозил мне скромную по нынешним меркам зарплату в конверте, однако своим, по сути, бесцельным сидением в офисе я дорожил, и основная тому причина заключалась в свободном времени, которого было в избытке. Можно было что-то писать, а заодно и от начальства держаться на отдалении. Однако, с той поры когда я стал совмещать офис с диспансером тяга к творчеству заметно ослабла. Я не мог выдать ничего путного. Наступил какой-то затяжной творческий кризис. Дни напролёт я либо дремал в своём кресле, либо смотрел ролики на ютубе. До шести часов, то есть до полного окончания рабочего дня я почти никогда не досиживал. Вешал на дверь записку с именем и телефоном и уже без двадцати минут шесть садился на поезд в метро.

И в том и в другом офисе стояли камеры видеонаблюдения, которые были похожи на синие проблесковые маячки спецтранспорта, только перевернутые кверху дном. Я даже не знал, подключены они или нет. Впрочем, кому я нужен, чтобы за мной следить? Ну, разве убедиться что я на месте, а то вдруг я не на работе, а дома, но я всё же не рисковал. К тому же неожиданный визит курьера или какая-нибудь банковская проверка могли бы быстро вывести меня на чистую воду. Представляю, какой нешуточный разразился скандал, если бы выяснилось, что в офисе никого нет. Поэтому я старался не зарываться. В случае чего, за двадцать минут было вполне реально вернуться обратно в офис. Мало ли куда мне понадобилось отойти? В магазин или на ту же почту.
В половине шестого я запер офис, прошёл насквозь через торговый центр, где обзавёлся стограммовой бутылочкой “Бугульмы” (небольшая очередь в винном отделе была мне на руку) и, зажав её в кулаке, вышел на улицу. Там я по миллиметру как будто вскрывал старый механический сейф, повернул на себя пробку (издавая тихие пощёлкивания, та отошла с таким же в точности звуком, с каким заводят часы) и, не привлекая внимания обывателей, в два глотка оприходовал содержимое, непроизвольно отметив, что у меня внутри всё сразу встало на свои места.
Объём вроде бы был небольшой, однако эффект давал потрясающий. Недостаток всего один – во мне просыпалась жадность и по этой причине, я покупал на вечер пакет вина в торцевом магазине возле своего дома. Тамошняя продавщица знала мои потребности. Это вино я покупал у неё каждый вечер. Мне даже не приходилось ничего говорить, кроме как “добрый вечер”. Все дни кроме пятницы она просто снимала с полки один пакет красного полусладкого, протирала его от пыли и ставила на прилавок, ну а в пятницу снимала и протирала не один, а два пакета. Всегда приятно иметь дело с профессионалом. К тому же, она привлекала меня как женщина, о чём, хотя не догадывалась. Вначале я говорил ей “добрый вечер”, а в конце говорил “спасибо”. Она же всегда ограничивалась одним и тем же словом “пожалуйста”. Впрочем, вру. Раз или два она поинтересовалась моим здоровьем. Тогда у меня, наверное, тот ещё был видок. В остальном, вот, пожалуй, и всё к чему сводилось наше общение. Ледоколом проломившись сквозь горячую компанию алкашей, я набирал код подъезда, вызывал на последний этаж лифт, отпирал квартиру и, попадая в прихожую с книжными стеллажами, смотрел вокруг не своими, а как бы её глазами. Словно она, наконец, отважилась прийти ко мне после работы в гости и остаться у меня на всю ночь. Чёрт! Да я даже имени её не знал!
Развалившись в кресле, я медленно потягивал вино из стакана, периодически выходил на кухню курить, а между этим делом и тем по обыкновению листал книги. В тот момент, во всём нашем доме не нашлось бы жильца более спокойного и безмятежного чем ваш покорный слуга. Настроение портило лишь одно: что вино это рано или поздно закончится, а вместе с ним меня покинет спокойствие и блаженство. Исчезнет истина – его стержневой компонент – главное, что в нём есть. Что я всегда искал.

Время от времени я приподнимал пакет и пытался определить по весу остаток, который всё меньше и меньше меня устраивал. Под различными предлогами я старался отогнать назревающую во мне мысль. Изыди, изыди, прочь, но что-то во мне безапелляционным образом настаивало повысить градус. Вот прямо сейчас. Не надо сопротивляться. Ведь это же неизбежно. Ведь это же неминуемо. К тому же займёт не больше пяти минут. Минута на подготовку, минута на марш-бросок в магазин, две минуты на очередь и ещё минута на возвращение домой. Всё строго по распорядку. Давай. Действуй скорее! “Но ведь это чревато последствиями, грядущими осложнениями.” – вяло продолжал отговаривать себя я. “Не отпирайся. Завтра утром пойдёшь прямо к открытию в магазин, и на работу поедешь как новенький. Будто и не было ничего.”
Сопротивление было подавлено. Слабак. Жалкий слабак. Полная и безоговорочная капитуляция с моей стороны. Оделся, словно на перемотке, спустился вниз в магазин и, нервно подёргиваясь, выстоял в двухминутной очереди. Получив желаемое, я сразу спешил назад. В руке у меня в свете уличного освещения поблёскивала маленькая карманная “Бугульма”, которая в неравном браке сочетаясь в одном желудке с вином, никогда не приносила мне счастье, а сулила одни проблемы. Этот конфликт (или просто “вражда напитков”) многократно был проверен на личном опыте.
Когда с “Бугульмой” было покончено, то приходило запоздалое понимание своей ошибки: Я принимался корить себя: “Разве стоила она того, чтобы куда-то за ней бежать, тратить на неё деньги и к тому же ломать весь завтрашний день?” Теперь кроме как лечь спать, мне ничего другого не оставалось. При этом, я даже не подозревал, какой конфуз ожидает меня завтра. Прямо-таки хит сезона.

“Мда… Подкреплять себя вечером поверх вина дополнительной порцией “Бугульмы” мне не стоило.” – утром я в этом окончательно убедился. – “

Только как удержаться от искушения? Ведь знаешь, что навредишь, а все равно идёшь, покупаешь….” Одно нормальное состояние присущее человеку распалось у меня два ненормальных. Первое состояние – это нетрезвое состояние, а второе это когда “горят трубы”, всего колотит и хочется похмелиться. Третьего не дано. Из первого состояния, я переходил во второе и наоборот. Нормальной жизни “как у людей” у меня не было. Я давно привык жить по иным изворотливым правилам.
В тот день я нёс вахту в “Румянцево”. Отправился туда прямо из дома, а в сумке уже гремели бутылочки. Две полные от сегодняшнего числа и три пустые. Две штуки остались у меня после вчерашнего, и ещё одна, коньячная, непонятно откуда взялась. Одну бутылочку я приговорил почти сразу ещё по дороге к станции, а другая не доехала до работы всего несколько остановок и была беззастенчиво выпита на “Спортивной” у последнего вагона из центра. Вот раньше распитие спиртного в метро было сопастовимо с искусным доставанием шпаргалки и ловким списыванием перед самым носом бдительных экзаменаторов, а сейчас в метро можно пить практически где угодно и не оглядываться трусливо по сторонам. Теперь все уставились мордами в телефон и никого (ничего) не видит. Пей – не хочу.
Двести граммов я могу носить в себе скрытно, не опасаясь, что меня выдаст дикция, походка или манера общения. За всё, кроме запаха, можно не беспокоиться. Ну а запах я всегда маскировал. Но не жвачкой, а обычной хирургической маской. Я надевал её на лицо и, симулируя кашель, предостерегал им от перспективы подцепить от меня какую-нибудь заразу, отчего курьер или другие сотрудники большого офиса способные разоблачить держались от меня подальше. Они настойчиво просили не приближаться к ним слишком близко и прикрывались детьми, которые особенно подвержены разным вирусным заболеваниям. Неужели мне все равно, что заразившись от родителей, они заболеют тоже?
В итоге в офис я приехал пустой, но с запахом. Теперь я сам ощущал от себя это амбре и очень сожалел, что не выдержал и без особой причины усилил эффект от первой бутылочки приёмом второй. Трудно предугадать, во что они превратятся к вечеру, поэтому лучше сразу отправиться в “Перекрёсток” и пополнить запасы. Бальзам, там, правда, не продавали (его просто не было в ассортименте), но коньячок или горькая настойка продавались за милую душу.
На всякий случай, я взял две настойки по сто, пришёл в офис и засел у компьютера. Первые часы всё было гладко. Никакого дискомфорта я не испытывал. Развлекал себя роликами на ютубе, но ближе к двенадцати меня стало одолевать безотчётное чувство тревоги. Как не пробовал я себя чем-то отвлечь, в голову лезли мрачные мысли и то болезненное состояние, в котором я встретил утро, возвращалось ко мне с угнетающими процентами.
Мне никак не сиделось на месте. Я встал с кресла и начал наматывать круги по офису, искоса поглядывая на камеру. Считал сколько шагов офис в длину, сколько в ширину и сколько по диагонали. Мне почему-то вспомнилось, как в одном из своих произведений Солженицын писал об одном таком заключённом. Отбывая заключение в одиночной камере, тот ходил по ней из конца в конец и считал шаги. Шаги эти он переводил в метры, метры – в километры и так, не покидая своей одиночки, дошёл пешком до Америки. Я тоже представлял себя заключённым, правда, мой офис имел площадь футбольной “коробки”. Как заведённый я расхаживал от окна к двери и от двери к окну. Потеряв счёт своим рейсам, я включил в телефоне шагомер и к двум часам намотал почти двадцать км. Если бы камера на потолке снимала, и если бы тогда кто-то за мной следил, то это зрелище привлекло бы его внимание. Сотрудник явно сходил с ума от безделья. С другой стороны то, что в этом такого крамольного? Просто разминается человек или переживает из-за чего-то. Может, девушка от него беременна, вот он и мечется как тигр в клетке. Сомневается: от него или не от него. Тут не то, что забегаешь от волнения по стенам, а либо от счастья до самого потолка запрыгаешь, либо от потрясения под стол свалишься, что, кстати, и произошло вскоре, однако не будем опережать события.
Беременной девушки у меня не было как, впрочем, и не беременной тоже не было, только взбудоражился я не на шутку. Накрутил я себя, мама дорогая. Мне надо было срочно прийти в себя. Снять стресс.

Я взял свою сумку и сунул туда руку. Бутылочки лежали в ней все вперемешку как полные, так и пустые. Нащупав ту, которая потяжелей, я повернулся спиной к камере и, отвинтив крышку, сделал глоток настойки. Сел в кресло и опять ненадолго расслабился. Но не прошло и десяти минут как нервы снова стали натягиваться, вынудив вновь приложиться к той же бутылочке, только на сей раз, я допил её до конца.
Настойка “работала” на меня недолго. Немного поиграла во мне и бросила. Я готов был к её предательству, отсюда судьба последней бутылочки была решена. Выпив и её тоже я, в конце концов, запер изнутри дверь на ключ, а сам забрался под стол, лёг головой на сумку и свернулся калачиком. Прогулка по офису порядком измотала меня. Я посмотрел время на телефоне (14:38) и положил его с собой рядом. Глаза у меня слипались…
Спросонья не сразу сообразил, что лежу не у себя в постели, а валяюсь в офисе на полу. Просто пока я спал уже успело стемнеть и офисной обстановки во мраке поначалу было не различить, что и ввело меня в заблуждение. Обычно, просыпаясь дома посреди ночи, я первым делом глядел на часы в телефоне. В этот раз я тоже на них посмотрел. Мне было интересно, сколько натикало. 20:48. Я встрепенулся. С меня мигом слетел всякий сон. Как будто ледяной водой окатили. Ничего себе я поспал! Просторное помещение с высоким потолком, многочисленные столы, кресла с колёсиками, огромные во всю стену окна – всё это было частью офисного интерьера, но никак не моей спальни. К тому же подо мной была не кровать, а жёсткий линолеум. Нет. Это точно не дом. Это офис в Румянцево в ракурсе из-под стола. Рабочий день три часа как закончился, а я всё ещё здесь.
Вскочив на ноги, я быстро принялся собираться. Переобулся, нацепил на шею наушники, проверил не оставил ли после себя пустых прозрачных улик, выключил компьютер и побежал к выходу. Дёрнул за ручку. Ручка опустилась, но дверь мне не поддалась. Я вспомнил, что запер её до того, как лёг отдыхать под стол и стал искать ключ на связке. Но ключа на связке не оказалось. Ключа также не было на столе, не было под столом, не было возле двери, и в самом замке он тоже отсутствовал. Я даже приподнял у входа кусок линолеума и посмотрел там. Мало ли завалился. Нет. И под линолеумом никакого ключа не было. Перетряхнув сумку, я и в ней его нашёл. Мной овладела паника. Я тщательно исследовал место своего отдыха, долго ползал по полу, заглядывая во все углы и щели. Безрезультатно. Пришлось ещё раз проверить ключи на связки. Вдруг пропустил? Но ключ от офиса в Румянцево нельзя было перепутать с другими. Он был с пластиковыми “щёчками” синего цвета, когда другие ключи были просто металлическими, без “щёчек”.
Положение складывалось безвыходное. В прямом смысле. Наружу было выбраться невозможно. Кроме того, мне очень хотелось выпить, а я даже не мог сходить по нужде в туалет. Стал искать, что можно приспособить для этой надобности и обнаружил в шкафу пустую бутылку для кулера. Цветочных горшков на подоконнике, правда, не было, но вопрос с отправлением другого дела пока не стоял так остро. На улице было тепло, август месяц, но окна я всё же закрыл. Мало ли ночью похолодает. На мне ведь одна футболка, а укрыться в офисе было нечем.
Из плена меня мог вызволить только курьер. У него имелся свой комплект ключей от всех офисов. Жил он, правда, на другом конце города и звонить ему, чтобы он приехал и открыл меня, означало выдать себя с головой. Назавтра весь большой офис узнает, что я сам себя запер и потерял ключ, а руководство компании наверняка заинтересуют подробности происшествия и оно просмотрит записи с камеры. Ещё ключи есть на вахте. Я снова включил компьютер, зашёл на сайт бизнес-центра и позвонил по номеру телефона охраны указанному в разделе “контакты”. Мне, как ни странно ответили. Про потерю ключа я, естественно промолчал. Сказал, что замок заело. Часа три копаюсь, не могу выбраться. Назвал корпус, подъезд, этаж, номер офиса и стал ждать освобождения. Прошёл час, но никто не пришёл мне на выручку. Становилось ясно, что без ночёвки в офисе было не обойтись. Других вариантов спального места кроме как под столешницей не нашлось. Диван в офисе не предусматривался, подлокотники на стульях исключали возможность их сдвинуть и, выстроив вдоль стены, соорудить некое подобие кушетки, а так хоть крыша над головой есть. Как-никак импровизированная палатка. Спать в “поле” прямо под открытым потолком было бы несколько эксцентрично. Как только я развёл бы под ним костёр, то сработала пожарная сигнализация, и сверху полил бы дождь. Зато меня сразу выпустили бы.
Потерю ключа я не переживал не особо, успокаивая себя тем, что офис помещение замкнутое. Ключ его пределы не покидал, он спрятан мной здесь же и завтра непременно отыщется. С этой мыслью я устроился на ночлег, полежал, поворочался на полу, как вдруг меня осенило. А что если ключ всё это время лежал у меня в кармане? Что если, заперев замок, я машинально положил его в джинсы? Ведь я искал его где угодно, но по карманам полазить не догадался.

Я немедленно их обследовал и не ошибся. Мой “тюремщик” был там! Я кубарем выкатился из-под стола. Время 22:21. Минуту спустя я стоял в раздумье на улице. Прямо пойдёшь – в метро попадёшь. Направо пойдёшь – попадёшь в магазин. До метро было рукой подать, всего метров сто, а до магазина пилить чуть менее километра, но я всё равно выбрал второе. Досрочное освобождение стоило того, чтобы его отметить. Тем более, в “Перекрёстке” до одиннадцати продавали, а значит, ещё не поздно туда смотаться. Купить всё и повернуть к метро и домой, домой, в постель.
В “Перекрёстке” я купил четвертинку “Киновского”, правда, пока дошёл до метро, в бутылке осталось от силы на три глотка.
Думаете на этом и конец всей истории? Ничего подобного. Все самое интересное ждало меня впереди. О чём действительно приходится сожалеть, что некоторые её детали этой истории навсегда выпали у меня из памяти и восстановлению не подлежат. Впрочем, может оно и к лучшему. Поэтому напишу лишь о том, что запомнил, хотя вопросов к заключительной части вечера у меня накопилась масса.
На станции метро “Университет” отделённой от станции “Спортивная” ещё одной станцией, меня зачем-то вынесло из вагона. Объяснить причину, по которой я сошёл не на своей станции затруднительно. Перепутать её со своей станцией я тоже не мог. Работающий наверх эскалатор я почему-то проигнорировал, так что ночной визит в ПНД как версию отметаю. А вот лавочка в вестибюле очень даже мне приглянулась.
Я выбрался из вагона, повернул за колонну и сразу плюхнулся на неё. Однако, не прошло и пяти секунд, как из-за той же колонны вышла какая-то тётка (вероятно дежурный по станции) в сопровождении двух полицейских. Она с возмущением что-то им говорила и некультурно тыкала в меня пальцем. Все трое словно ждали моего появления, а иначе, каким образом они смогли так быстро собраться? Может, в вагоне возник какой-то конфликт, кто-то вызвал полицию, вот мне и пришлось выйти раньше? Тот факт, что я не стал подниматься по эскалатору и остался на станции эту теорию подтверждает. Предположительно я ждал следующего состава, чтобы продолжить движение в сторону “Спортивной”, где всегда пересаживался на МЦК.
Когда эти трое подошли и окружили меня, один из полицейских вежливо ко мне обратился: “Вызвать вам скорую помощь?” В ответ на это я согласно кивнул или сказал: “Да, пожалуй.” Последний вариант вернее. На вежливость я привык отвечать вежливостью и никак иначе, а уж в нетрезвом состоянии я вообще сама любезность. Так что совсем непонятно, что же именно произошло в вагоне. Почему я вышел не там. Позже анализируя поведение полицейского, выступившего с предложением вызвать мне “неотложку” я пришёл к выводу, что окажись я такой ситуации ещё лет двадцать назад, то меня обязательно препроводили бы в вытрезвитель отсыпаться на казённом белье. Пусть не дома, но уже и не в офисе, а утром опять на работу и всё было бы шито-крыто. Ну а сейчас? Как я уже говорил, многого я не помню, но возились со мной как с маленьким и едва не сдали меня в сумасшедший дом.
Белая карета с надписью “103” и красными полосами по бокам стояла прямо напротив метро. Дверь отъехала в сторону, тамошний врач синей одежде помог мне забраться внутрь, а полицейские налегли на меня сзади. Они же задвинули дверь обратно. Врач пригласительным жестом показал на одно из сидений и спросил, есть ли у меня при себе какие-нибудь документы. Я распахнул сумку. В ней предательски отозвались бутылочки. “Чем это вы там звените?” – спросил он. Отвечать я не стал. Вопрос показался мне риторическим. Всё и так было предельно ясно.
Когда я снова пришёл в себя, то уже не сидел, а лежал на носилках в той же самой машине и слышал, как врач разговаривал с кем-то по телефону. Разговор шёл обо мне, и я был весьма удивлён, откуда у него информация, что сейчас я состою на лечении в ПНД. “Да-да, матери его уже позвонили” – добавил он. “ Матери? – опять удивился про себя я. – “А где же он раздобыл её номер?” Я точно помнил, что никакого номера ему не давал (я и в трезвом-то состоянии не помнил его наизусть), а сам телефон покоился у меня в кармане.

Алексей!.. Вы меня слышите, Алексей?..” – врач потряс меня за плечо. Видимо я опять провалился в какое-то забытье. Чтобы меня взбодрить он стал меня о чём-то расспрашивать. Отвечая на его вопросы, я поймал себя мысли, что несу такую несусветную чушь, что врач сразу же навострил уши. Я рассказывал ему про девушку, которая то ли есть, то ли нет, которая то ли от меня, то ли не от меня, то ли беременна, то ли нет. А ещё я ему поведал, что если бы я не стал останавливаться на ночлег и продолжил своё пешее путешествие по офису, то скоро добрался бы до Америки и что завтра мне опять трогаться в путь.
Тут врач заметил не без иронии что, судя по покрытому дорожной пылью костюму, расстояние я одолел и в самом деле немалое. Я взглянул на джинсы и принялся машинально их отряхивать. Футболка на животе и груди, тоже была вся грязная. Что ж. По крайней мере, своего я добился. Желание вывалиться в грязи можно считать исполненным. На все сто. Врач спросил, как долго я странствовал по офису, если успел обзавестись столь длинными волосами и бородой и на каком отрезке пути я встретил или не встретил девушку, которая то ли есть, то ли нет, то ли беременна, то ли нет, то ли от меня, то ли не от меня. Я ответил, что то ли познакомился с ней, то ли нет, незадолго до своего похода на Запад офисным путём. “Я был тогда падающей рок-звездой.” – пояснил я. “А сейчас вы кто?” – с недоумением спросил врач. “А сейчас я ощущаю себя Христом провалившим миссию. Откосив от мучительной казни (Сатана со своими искушениями тут не причём, просто что-то пошло не так) он, как и я спился в возрасте 39-ти лет.” “Лучше бросайте пить и возвращайтесь к ней.” – посоветовал мне на это врач. – “Неважно есть она или нет, беременна или нет, от вас или не от вас, но вы её непременно отыщете. Не надо бежать в Америку, Алексей.”

Наскоком врач спросил меня что-то про месяц. Я сперва не понял, к чему он клонит и переспросил: “В смысле у девушки, какой месяц (я решил, что он интересуется сроком) или за сколько месяцев я доберусь пешком до Америки, прокладывая свой маршрут внутри офиса?” “Нет, СЕЙЧАС какой месяц? На улице?” “Август?” – неуверенно ответил я, после некоторой заминки. “Хорошо, ну а год?” С годом я пролетел капитально. В голове вертелось что-то, связанное с девяткой на конце. Врач отрицательно покачал головой. Я промахнулся на десять лет, а может и на столетие. Названный мною год его в любом случае не устроил. Он жил по другому календарю.
Я схватился руками за голову. Кто-то мешал мне думать, говорил за меня незнакомым и чужим голосом и портил обо мне приятное впечатление. Вдобавок к стеклу машины “Скорой помощи” прильнули две круглые рожи и до того меня напугали, что я замахал на них руками и приказал врачу поскорее прогнать их. А то, что они подсматривают за мной? Врач, оглянулся и сказал, что это те полицейские из метро пришли разузнать о моём здоровье. Им якобы нужно оформить что-то по службе. Однако, моя реакция на стражей правопорядка его изрядно насторожила. Врач вышел из машины и опять принялся куда-то звонить. Отошёл он недалеко, да и дверь закрылась неплотно, поэтому кое-какие фразы мне всё-таки удалось расслышать: “Алексей Алексеев... Тридцать девять лет… В состоянии алкогольного опьянения… Без конца твердит о некой женщине фактическое существование которой находится под вопросом, как, впрочем, и её интересное положение также вызывает сомнения. Пациент оспаривает вопрос отцовства, а ещё говорит, что дойдёт по офису до Америки… Да…” – произнёс он после небольшой паузы. – “Помрачение сознания… Не ориентируется во времени и пространстве… Испугался полицейских в окне… Нужна консультация психиатра… Спасибо. Ждём!”
Пользуясь его отлучкой, я быстренько допил коньяк и вытащил телефон из кармана. С месяцем я не напутал, а вот с годом... Как я так оплошал? Проверил заодно и звонки. В исходящих был номер матери. Значит, я всё-таки дал врачу телефон в 23:19 просто начисто забыл об этом.

Не знаю, сколько прошло время, когда рядом с нашей машиной, остановилась ещё одна “скорая помощь”. Оттуда к нам пересел другой врач (видимо психиатр) и задал мне те же вопросы, что и первый про месяц и год. На этот раз с тестом я справился. Бонусом сообщил сегодняшнее число и день недели. Спросил ещё: “Время не нужно?” Вопреки выпитому коньяку голова у меня несколько прояснилась. Я признался, что сильно выпил, вот и наговорил спьяну всякую ерунду. И про Америку и про девушку. Мол, всё это я придумал. В итоге психиатр не выявил у меня отклонений, сказал, что показаний для госпитализации нет, что с собой он меня не возьмёт и пересел обратно в свою машину. Первый врач тяжело вздохнул. В его глазах ясно читалось: “Вот что мне теперь с тобой делать?”
“Пожалуйста, отвезите меня домой.” – начал канючить я. “Нет. Подождём ваших родителей.” – ответил он. – Пусть они отвезут.”
Впутывать в это дело родителей не хотелось, но раз им уже донесли обо всех похождениях их сынули, то делать нечего. Я вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, и ощущение это было хуже всего на свете. Представил, как они мирно сидели, ужинали, как вдруг раздался звонок с моего номера и неизвестный голос сообщил, что их сын вдрабадан пьяный угодил сначала в полицию, а потом его передали на попечение “скорой помощи”. Как же они меня проклинали, наверное, что я доставил им неудобства, оторвал от еды и заставил поздно вечером куда-то за мной ехать. Время показывало 00:11.

Родители приехали на такси. Отец с длинной седой бородой, волосами до плеч напоминал церковного батюшку. Он частенько шутил, что якобы этот образ церковнослужителя помогает ему при общении сотрудниками ГИБДД. Те якобы боятся взимать штрафы с культового нарушителя. На матери была дурацкая шляпка с цветочками, и глаза были злые-презлые. Я давно жил отдельно и родителей навещал редко. Последний раз я видел их год назад, а то и больше. Всё собирался к ним съездить, но всё как-то было не до того, а тут случай сам представился, хотя, нельзя сказать, что и они и я сильно обрадовались этой незапланированной встрече. Врач из скорой сдал меня им с рук на руки. Процесс напоминал экстрадицию на Родину. Видел в каком-то шпионском фильме.
На том же такси, на котором приехали родители, поехали к ним домой. За всю дорогу ни отец, ни мать, не проронили ни слова. То ли не хотели посвящать в семейные разборки водителя, то ли у них просто отсутствовало всякое желание со мной общаться. Впрочем, я тоже не спешил с разговорами. У меня хватило мозгов не расспрашивать ни о чём. С учётом обстоятельств спрашивать банальное “как дела?” или “как поживаете?” было крайне неловко, а слов для извинений я ещё не успел подобрать и с покаянной речью решил повременить до утра.

Ночью я периодически просыпался, и в темноте не мог разобрать, где же всё-таки я ночую: сплю ли я у себя дома или ли сплю в офисе. А когда у меня в памяти всплыли картины вчерашнего вечера, спаньё под столом на рабочем месте, поиски дверного ключа, коньяк, полицейские, “скорая помощь”, беседа с врачом-психиатром и недовольство родителей, то мне сразу стало не по себе. От стыда мне захотелось залезть под кровать, а ещё лучше насквозь через все этажи провалиться сквозь землю и отсиживаться в подвале, пока наверху всё не угомониться.
Отец разбудил меня в семь. Било меня всерьёз. Я еле поднялся. Принял душ, покопавшись в отцовском шкафчике с чистым бельём, стащил у него трусы и носки. Хотел одолжить ещё и футболку, моя-то была пропитана по́том и к тому же была вся в пятнах. Её бы сдать в стирку, поскольку ехать в ней было бы неприлично. Но в гигантской футболке предложенной мне отцом я смотрелся ещё более безобразно, хотя джинсы всё-таки удалось отчистить. Тут я вспомнил, что когда мы приехали, то я набрался наглости предложить матери постирать мои вещи, чтобы утром надеть на себя всё чистое, на что мать в довольной резкой форме ответила: “Совсем что ли? Я ещё шмотки твои стирать ночью буду?” В итоге пришлось надевать то, что есть. Если честно, мне хотелось поскорее исчезнуть и чтобы все обо всём забыли. Поездка на работу в мои планы, безусловно, входила, но в первую очередь следовало уладить вопрос со здоровьем. Отрегулировать самочувствие. Привести себя в норму. То есть попросту похмелиться. Наскоро принеся (а точнее даже промямлив) матери и отцу свои самые искренние извинения (при этом они в мою сторону даже не посмотрели), я покинул приют.
Район, где жили родители, отличался от Бирюлёво не в лучшую сторону. Например, здесь не было того самого “нижнего магазина”, в который всегда можно было зайти зябким похмельным утром. Повсюду лишь одни супермаркеты. Я ткнулся сперва в “Авоську”. Закрыто. Так. Понятно. Она с девяти. Время! Сколько время? 8:11. Нет, я точно не доживу. Тем более в девять, должен быть на Вернадского. Пока я стоял на крыльце магазина и размышлял, как поступить, воспользоваться ли услугой такси или пойти поискать другой магазин, как тут меня окликнул чей-то голос: “Братишка! Мелочью не богат?”
Молодой человек бомжеватой наружности просительно смотрел на меня. Я молча пожал плечами и… достал кошелёк. В другой раз, наверно, я его доставать не стал бы и отмежевался тем, что наличности при себе не держу и везде расплачиваюсь картой, однако, открыв отделение для мелочи, обнаружил там несколько белых монет большого диаметра и ещё две или три жёлтых монеты. Рублей на пятьдесят наскреблось. Все эти деньги я пересыпал в ладонь попрошайки. Он на свой лад поблагодарил меня и деликатным шепотом сообщил, что в соседнем супермаркете “Перекрёсток” (чёрт, опять этот “Перекрёсток!”) алкоголь уже продают. Что магазин этот начинает свою работу с восьми. Подивившись проницательности парня, насчёт того, какого рода покупки мне понадобилось совершать в этот утренний час, я скорей поспешил туда. Неужели так видно? Впрочем – да. Не нужно обладать экстрасенсорными способностями или донельзя развитой интуицией, чтобы понять, зачем я пришёл сюда и потом, как говорится, рыбак рыбака…

Парень не обманул. Двери супермаркета гостеприимно открылись. Народу в магазине не было никого, только охранник покосился на меня хмуро. Я схватил с полки какой-то бюджетный коньяк, подошёл к кассе и, раскрыв и показав паспорт, оплатил с телефона товар.
Паспорт при мне всегда с собой именно на такой случай. В моём районе продавцы меня знают если по имени, то в лицо, а вот для продавцов в том же Румянцево я тёмная лошадка. Там постоянно спрашивают, есть ли мне восемнадцать, поэтому я всегда предусмотрительно достаю и показываю документ, и каждый раз слышу в ответ “спасибо”. Я не выгляжу на свои годы. Мне от силы можно было бы дать тридцать, но не семнадцать же лет. Парадокс! Вот у того попрошайки возраста не спросили бы, хотя он значительно младше меня. Тут уж поневоле задумаешься, насколько классно я выглядел, если бы не пил ни капли. Впрочем, может это всё из-за того, что ношу бороду? Думая, что она накладная, продавец подозревает во мне тайного покупателя, засланного казачка и стоит мне её сбрить, как паспорт мне более не понадобится. Никому и в голову не придёт ко мне подкопаться.
Я забрёл в тихий дворик. Сел на лавочке под навесом. Бутылка сидела у меня в руке как влитая. Я откупорил её и сделал пару глотков, представляя, что никакая это не бутылка, а никелированный карманный браунинг, ну а сам я при этом огромный глушитель, привинченный губами к горлышку. Тихо сделав внутрь два выстрела, я посидел, подождал… Не дошло. Пришлось сделать ещё один “контрольный выстрел” и я едва этим залпом не подавился.
В какой-то момент меня охватил испуг. Коньяк почему-то не действовал, но ближе к концу бутылки чувство это постепенно прошло. Заткнув пробкой то, что осталось (а осталось совсем на донышке), я вышел из-под навеса детской площадки и с бесстрашием зашагал к “Тимирязевской”. Мимо проехала машина. Из неё приоткрытого окна доносилась, пожалуй, самая нелюбимая песня самой любимой мной группы “Сплин”. Саша Васильев пел:
“Мы сидели и курили,
начинался новый день…”