“Они отвечают всегда невпопад,
Их лица как лёд, их улыбки как камни,
Они мне соврут и во мне наследят,
Телефонные парни, телефонные парни.”
ГАРИК СУКАЧЁВ.

1.ТЕЛЕФОНОФОБИЯ

Давно собирался написать о моей телефонной фобии (или телефонофобии), да всё мне как-то не до того было. Начну сначала. С самого детства. Наверное, уже тогда я не ждал от телефона ничего хорошего.
Только что я тогда мог знать об устройстве телефонной сети? У меня было только самое общее, самое примитивное представление о том, что это такое на самом деле. Это чёрное, огороженное техническое пространство, связывающее между собой две трубки. Витой провод от одной трубки присоединён к корпусу с дисковым номеронабирателем, а оттуда уходит в стену, а дальше вообще чёрт знает куда ведёт, прежде чем снова выйдет из стены, войдёт в другой аппарат и по проводу попадёт трубку. Я даже пробовал тянуть за этот шнур, но телефон оппонента не шевелился, а я выдернул из телефонной розетки шнур вот и всё. Но именно, там, за стеной, в режиме реального времени, точно и без задержек шли голоса. Туда-сюда. В обе стороны. Двадцать четыре часа в сутки голосовые сообщения. Пожалуй, всё. Но где, на каком уровне располагается это место, над нами или под нами – всё это выходило за область моего понимания ограниченную на тот момент начальной школой.
Ребёнком я, конечно, не мог постигнуть всей структуры телефонных коммуникаций. Банальный дефицит знаний. И всё что я мог тогда – дать волю воображению, то есть, представить, как это самое связующее звено выглядит изнутри.
Наверное, там столько всего интересного, и с каким удовольствием я исследовал его мысленно. Только так с помощью фантазии оно поддавалось изучению, и только так я мог подавить свой страх перед ним. То есть, объяснив себе это его внутреннее устройство с оглядкой на свои страхи, тем самым максимально обезопасив его для себя, чтобы можно было и дальше спокойно через него (по нему) общаться со своими приятелями. Выяснять, например, что задано (в том случае если пропустил несколько дней по болезни) или уточнять школьное расписание, к какому уроку приходить завтра и т.д., и т.п. И когда мои родители, подкреплённые, кстати, дипломами о высшем техническом образовании, требовали проверить, насколько актуальна та или иная школьная дисциплина, то они даже не подозревали, с каким страхом был сопряжён для меня каждый такой звонок. Ведь с одной стороны я дома, где мне всё хорошо знакомо и ничто не может мне угрожать, а с другой я даже не на улице (естественно, незнакомой мне улице), а вообще непонятно где, один на один со своим собеседником, только я боюсь, а он почему-то нет. Ведь это же неестественно слышать друг друга за несколько автобусных остановок, иногда и учительницу-то не слышим, хотя вот она, здесь, в классе, в поле зрения. А тут… И как так сделано?
На время телефонного разговора, я словно переставал быть дома, не мог нормально воспринимать домашнюю обстановку и, исчезая оттуда неизвестно куда, шёл на голос товарища. И кто знает, во что я вмешиваюсь, на какой территории оказываюсь, попросив (вот прямо сейчас) к телефону своего знакомого одноклассника и какие силы могут на меня ополчиться, если что-то пойдёт не так. Ведь всё не так просто. Совсем не просто. Мало ли мне придётся сказать что-то не то.
Поэтому я наотрез отказывался набирать незнакомые номера, звонить кому-нибудь не из класса (даже в службу точного времени, я просто не верил, что на том конце отвечает на мой звонок металлический робот), и конечно сам никогда не подходил к телефону. Подходили всегда родители и в том случае если спрашивали меня, то прежде чем соединить, заставлял спрашивать, кто звонит и по какому вопросу. Лишь после этой поверки я чужим, грубым голосом произносил в трубку это слово: “алё”.
Вдруг кто-нибудь только притворяется моим другом, а на самом деле не знает меня, а эта грубость должна была отпугнуть потенциального хулигана. Он должен был понять, что со мной шутки плохи, трусливо пролепетать мне в ответ: “ой, я ошибся”, повесить трубку и больше никогда не звонить, по крайней мере на этот номер. А ещё (это если не запоминал номера и набирал произвольно) вообще оставить эти фокусы, чтобы опять ненароком не позвонить мне сюда. Ведь мальчик с таким голосом как у меня не может быть простым мальчиком. Чтобы отомстить, он может определить номер и начать сам допекать звонками. Заставлять слушать музыку, например, отечественную эстраду или вовсе звонить и зловеще молчать.
Этого, кстати, я боялся больше всего. Кто звонит, откуда звонит. Человек ли вообще звонит? Может само пространство шутит со мной или тот, кто там самый главный, кто за всё отвечает, но мне кажется, что он точно не человек. Люди бывают хорошие и плохие, а все, которые уже не люди, то они все по умолчанию нехорошие.
Я думаю: он очень нехороший, он очень плохой этот главный Телефонист, если позволяет себе такие штуки, то есть пугать детей своими пустыми звонками. Наверное, сейчас никто никому не звонит, наступило временное затишье. Ему стало нечего делать, вот он и развлекает себя. Тогда ему ничего не стоит сказать мне что-то страшное и этим напугать ещё больше. Например, про смерть родителей или что-нибудь ещё в этом духе, ну того, чего я больше всего боюсь – ему-то наверняка известны все мои страхи. А может ему запрещено говорить, чтобы не обнаруживать себя, а то его найдут взрослые. И ещё он, наверное, такой страшный, что на него даже смотреть нельзя, вот поэтому он и работает там, где его невозможно увидеть. Но скорее всего, он просто не может говорит. Он только слышит, но слышит всё. Через эти безмолвные звонки, он слышит всё, что у меня внутри, он слышит, как у меня часто бьётся сердце. А заодно прослушивает всю квартиру. Кто что говорит, кто, чем занимается (например, мама моет посуду, папа смотрит футбол) и так далее.
Ночами мне снилось, что он затаскивает меня в телефон, через звонок, сделанный ровно в полночь, и я крепко-накрепко привязывал себя на ночь к кровати за щиколотку. Я не знал, хожу ли я во сне или нет (это неизвестно и родителям, ведь они тоже спят ночью, а значит, могут не видеть, что я хожу), но вполне допускал, что хожу. Может получиться, что вот я встану и пойду во сне, а в этот момент будет ровно двенадцать часов ночи (то есть, самое страшное для детей время) и он позвонит, а я во сне сниму трубку и всё. Когда завтра утром родители придут будить меня в школу, то они меня не найдут. Отныне я смогу общаться с ними только по телефону, а видеть их не смогу, и они меня тоже видеть не смогут. Я буду звонить и каждый раз плакать, просить, чтобы они забрали меня отсюда, но при этом я буду отчётливо понимать, что им это не по силам. И никому из взрослых это не по силам, какой бы он ни был взрослый, им тоже не всегда всё понятно. Может когда-то взрослые и научатся извлекать детей из телефонов, а до этого времени я буду сидеть тут, в телефоне. Причём даже не в самом телефоне (по сравнению со мной он слишком мал), а как бы за ним. В самом телефонном пространстве, где звучат голоса, мне придётся сидеть в одиночестве. А может быть, я буду там не один? Может быть, там будут ещё дети, которые точно также, как я попали в телефон? Ведь пишут в газетах, пропадают куда-то дети, возможно, что в телефоны и пропадают. Сидят теперь там, ждут, пока взрослые что-нибудь не придумают для их освобождения, но у взрослых пока ничего не придумывается. А вдруг мы сами что-то придумаем, чтобы выбраться. А вдруг я и есть такой мальчик, который что-то придумает, найдёт способ выбраться, спасти себя и других детей. Я стану героем, про меня напишут в газете “Пионерская правда” и наградят специальной медалью, как за спасение утопающих, только уже за другое. За спасение от телефона. А?
Всякий раз я слишком волновался, думая об этом на ночь и если заснуть по-прежнему не получалось, то я начинал представлять себе, как вместе с другими детьми брожу среди телефонных переговоров по некому тёмному пространству, состоящему из бесчисленных коридоров. По стенам этих коридоров аккуратно уложены растительного происхождения провода, наполненные звучными голосами. Почти как в тоннеле метро, только там провода резиновые, как поливочные шланги. Также в отличие от метро здесь можно свободно ходить, не опасаясь угодить под поезд, но зато попасть сюда гораздо сложнее, чем спуститься на пути в метро. Мы все оказались здесь случайно, по ошибке.
Место, где мы находимся, не предназначено для человека и не относится к его изобретениям. Это место не зависит от человека, оно существовало до него, оно останется существовать и после. Это место как, например, океан или море только приспособлено к нашим нуждам. Например, по морю удобно плавать, перевозить людей, товары. Нужно только построить корабль. Или вот воздух. В нём можно летать на самолёте, нужен только сам самолёт. Так и здесь – удобно разговаривать на дальние расстояния, остаётся лишь купить телефон, ну а там дальше всё само получится.
Здесь нас пятнадцать-двадцать детей. Никто никогда не считал просто. Здесь вообще нельзя ничего посчитать – почему-то всегда сбиваешься, сколько не пробуй раз. Здесь темно, но всё видно, а в остальном здесь почти что никак. Не тепло и не холодно, сухо, питаться нечем, но почему-то никто до сих пор не проголодался и не захотел пить. Отсюда нам нечем ходить в туалет, но для нас это хорошо, так как мы стесняемся делать это в присутствии остальных. Здесь есть чем дышать. Здесь очень тихо. Голоса идут только по проводам, а не летают по воздуху и иногда мы разрезаем перочинным ножиком (почему-то перочинный ножик лежит в кармане у каждого) какой-нибудь провод, слышим чужой разговор и кричим в разные концы этого провода, чтобы нас вытащили отсюда, но над нами только смеются, не верят нам, говорят, что нельзя попасть туда, куда мы попали. Здесь пахнет как в школьном подвале, но нет ничего, даже сломанного стула или чего ещё там можно найти в подвале. Под ногами хорошо утоптанная земля. Мы спим прямо на ней, не раздеваясь, и потому одежда наша загрязнена. Иногда кто-нибудь самый маленький начинает плакать, но его никто не дразнит и не обзывает плаксой. Наоборот, нам становится его очень жалко, и мы все поскорей его утешаем, чтобы, глядя на него самим не расплакаться. Я уже большой и плакать мне не солидно, только иногда вдруг так заскучаю, что невольно смахну слезинку. Мы все очень скучаем по дому, сами едва держимся, так домой хочется! Мы все дали друг другу торжественную клятву, что если получится вернуться, то и близко к телефону не подойдём.

В двадцать лет я объявил бойкот мобильному телефону и в своей среде стал первым “Telephone-free.” По крайней мере, я всё обставил именно так. А дело в том, что в своё время просто не успел обзавестись мобильником. Всё как-то недосуг было. Конечно, мобильный телефон никогда не поздно купить, но с той поры как это приобретение стало общедоступным, то я отчего-то решил, что отсутствие мобильного телефона — это явление ещё более редкое, чем если бы я действительно смог позволить его себе именно тогда, когда мобильных телефонов почти ни у кого не было. Если угодно, то такая у меня появилась фишка. Возможно, это выглядело глупо, но на этом, как мне казалось, можно сыграть и улучшить публичный имидж. Ну, вроде сломать систему.
Всё вышло совершенно случайно, я просто привык жить без мобильного телефона. Мобильный телефон казался, необязательным приобретением, то, без чего можно, в общем-то, обойтись, поэтому намеренно тянул с покупкой. Сначала мне было жалко тратить на него деньги, потом не мог определиться с выбором модели и так далее. Всегда находилось множество причин не покупать себе телефон и вот однажды окружающие с удивлением заметили, что у меня нет мобильного телефона (по их мнению, предмета первой необходимости), и они сами сделали за меня выбор, а я лишь немного им подыграл. Однако в целом идея понравилась. В итоге с целью получения профита я отложил покупку мобильного телефона на ещё более неопределённый срок, и напустил на себя тумана.
Возможно, если бы я хоть какое-то время действительно пользовался мобильным телефоном, а потом перестал, то тяжело переживал бы отнятие. Но поскольку мне не было заведомо известно, что это такое и какие преимущества такой телефон даёт своему владельцу, то не почувствовал неудобства. Как я уже говорил, отсутствовала сама привычка пользоваться телефоном.
Впрочем, я сознательно стремился к тому, чтобы прослыть уникумом, чтобы обо мне говорили, как о том самом Алексееве, у которого нет мобильного телефона. И когда меня без обиняков спрашивали, почему у тебя Алексеев нет мобильного телефона, то я либо отшучивался в ответ, либо молчал и загадочно улыбался.
Вокруг все недоумевали. Дело происходило в столице и, наверное, поэтому на меня не смотрели как на отстающего от технического прогресса индивида. Наоборот. Смотрели как человека, продвинутого в духовном плане, человека которому известна какая-то тайна, человека, который тщательно хранит эту тайну от окружающих и ни с кем своим секретом не делится.
Добавляло интриги также и то, что я не вовсе умалял достоинств мобильного телефона для простых смертных, которые им пользовались, но при этом, без каких-либо пояснений отрицал саму возможность иметь подобную технику у себя, чтобы пользоваться наравне со всеми, и твёрдость занятой мной позиции внушала дополнительное уважение. Меня уважали за принципиальность.
Отсутствие мобильного телефона делало меня ни на кого не похожим, я становился интересным человеком в глазах окружающих, и помню, страшно этим гордился. Поглядывал свысока на пользователей и посмеивался над теми, кто гоняется за новинками. Отсутствие мобильного телефона освобождало меня от всей этой суеты.
При этом, я всегда опасался, что в рабочем коллективе найдётся завистник, который захочет меня дискредитировать. Кому-нибудь может не понравиться, что у меня нет мобильного телефона, что я такой прямо весь из себя особенный, индивидуальный и (допустим на мой день рождения) он покусится на святое и предложит моим коллегам скинуться мне на подношение, “а то, что он выпендривается?”
“Он типа думает, раз у него нет мобильного телефона, то он такой крутой, лучше нас. Давайте проучим этого выскочку, чтобы не задавался! У него скоро день рождения, так что есть повод подарить ему дешёвый мобильник.”
Коварного инициатора все поддержат. Всем очень интересно будет увидеть мою реакцию, когда я открою презент.
Всерьёз допуская, что насильственные действия в отношении меня, в самом деле, могут произойти, я предупреждал заранее, чтобы мне ни в коем случае не вздумали дарить мобильный телефон на близящийся юбилей. Мол, я его не приму. Но то ли недругов у меня не было, то ли всем было просто плевать, только никто ничего такого предпринимать и не собирался. Никому это даже в голову не приходило. Но когда я сам всем открылся, то мои коллеги стали злоупотреблять одной шуткой. То есть, этим своим предупреждением, я только того и добился, что все стали меня подкалывать. Теперь в рабочей офисной обстановке совершенно неожиданно могло прозвучать:
“Слушай, Алексеев, давай мы тебе просто так телефон мобильный подарим? Не на день рождения. Просто так.”
После этого все сразу поворачивались ко мне. Наверное, в тот момент на моём лице появлялось такое сложносочинённое выражение, что всем становилось очень весело.
Вместе с этим моё небольшое чудачество вызывало повышенный интерес у девушек. Во мне присутствовала загадка, делающая меня притягательным. К тому же появлялся повод заговорить со мной насчёт телефона, что позволяло уцепиться за разговор и начать знакомство.
Какой, однако, курьёз! Ведь все молодые люди обычно спрашивают у девушек телефон. Со мной же получалось наоборот. Это девушки спрашивали, почему у меня его нет.
Тем не менее, рассчитывать на что-то серьёзное не приходилось. В моей личной жизни на тот момент наблюдалась постоянная текучка кадров. Да, я считался неординарной личностью, только продолжалось это недолго. Нет, я не хочу сказать, что проблемы начинались уже в постели. Вовсе нет. После того, как все постельные дела были сделаны, половой вопрос с очередной знакомой полностью урегулирован (решён в её пользу) и можно было начинать искать друг в друге нечто большее, тут-то и обнаруживалось, что кроме мобильного телефона (а вернее его отсутствия у меня), у меня особо ничего нет. Отсюда всё представало уже в совершенно ином свете, не так как вначале.
В самом деле, зачем строить отношения с парнем с тараканами в голове? С парнем, у которого нет ни мобильного телефона, ни денег, чтобы его купить, а тем более подарить. Вот все и отваливались ещё на раннем этапе построения отношений. Впрочем, может и к лучшему?
В романтика и нигилиста, а также свободного художника и поэта я наигрался годам к тридцати. Надоело! К тому времени я пусть и с некоторым запозданием повзрослел, чтобы оставить все прошлые убеждения и всё же признать необходимость мобильного телефона. Без телефона я чувствовал себя просто глупо и со спокойной душой приобрёл дорогой смартфон, надкушенный с правого бока.
Кстати и с женским полом тоже всё как-то сразу стало налаживаться. Правда, с телефоном это было никак не связано.
*
Первое о чём ты подумал, после того как открыл глаза было то, что телефон ночью опять звонил. Ты помнил это отчётливо. Причём он делал это очень нехорошо. Ну, в смысле нехорошо звонил. Звонил громко, звонил отрывисто и настойчиво, звонил требовательно и напряжённо. Нормальные телефоны так никогда не звонят. Ты никогда не слышал, чтоб они так звонили, а тем более среди ночи! Порядочные телефоны ведут себя гораздо скромнее. На подобный звонок у них просто не хватит наглости.
Ну а что было дальше? Вот телефон позвонил, один раз, другой, третий, ты проснулся – и что потом? Ведь не в первый раз уже он звонит ночью. Давай вспоминай.
Ты каждый раз встаёшь на такой звонок, идёшь к телефону, а потом просыпаешься утром в своей постели и не помнишь ничего, что произошло дальше, после того, как ты поднял трубку (если ты её вообще, поднял). И последнее что удаётся запомнить, это то, что звонит телефон. При этом он весь трясётся от злости, едва не подпрыгивает на том месте, где установлен и красный не от пластмассы, а от того, что сильно нагрелся – в любое другое время суток телефон зелёного цвета.
Телефон звонит так сильно, что хочет именно дозвониться, а не просто так звякнуть. Наверное, он скажет сейчас что-то, что тебе не понравится. Наверное, он скажет, что ему плохо, что он умирает. Что он решил покончить с собой, что он объелся таблеток. Телефон скажет это совсем незнакомым голосом, но при этом, назовёт, не чьё-нибудь, а твоё имя. А может, телефон будет нести полную околесицу, и ты не поймёшь ничего. Тогда с ним всё ясно. Он просто бредит от перегрева. В лучшем случае телефон будет просто звонить и молчать. Звонить и молчать до бесконечности.
Скорее всего, ты так никогда и не решился ответить на этот ночной звонок. Ты просто подходил и стоял рядом, слушая, как он надрывается. Потом брал его на руки, нежно гладил по горячему корпусу, успокаивал, как успокаивают маленького ребёнка, и баюкал, укачивал. Мерил ему температуру, давал жаропонижающее и вот телефон уже звонил всё тише и тише, пока не успокаивался окончательно и не засыпал. Только после этого ты тоже шёл спать.
*
У нас по улицам теперь ходят телефоны. Телефоны почти полностью заменили собой людей. У телефонов есть ноги (это для того, чтобы быть как можно более мобильными), есть руки (а это чтобы себя в них держать заодно и нажимать на кнопки). Однако у этих ходячих телефонов полностью отсутствует зрение. Глаза телефонов обращены внутрь. А иногда они лишены также и слуха. Уши-то заткнуты.
И вот эти слепые и тугие на ухо телефоны, перезваниваясь между собой, перемещаются в городском пространстве, проваливаясь в канализационные люки, попадая под машины, натыкаясь сослепу на столбы, деревья, а также и на другие телефоны. Такие же в точности, как и они сами.

2.ЭХО

В телефоне обычно сидят и ковыряются пальцем как, например, в носу или в ухе. Но есть и те, кто не в самом телефоне сидит, а непосредственно на нём. Если в первом случае сидят для развлечения, просто так и от нечего делать, то во втором это та ещё работёнка. По себе знаю. Сидение на горячей линии это сущий кошмар, сумасшедший дом. И если сесть на телефон очень плотно и занять его собой целиком, то телефон этот рано или поздно испортится. Вот об этом мне и хотелось бы рассказать.
Вообще, на каждый телефон, как и на сигаретные пачки, следовало бы лепить предупреждающие наклейки, что чрезмерное сидение на телефоне вредит здоровью. И если не прибавку к зарплате, то хотя бы молоко выдавать за вредность тем, у кого работа вся работа завязана на телефоне. Молоко там, ну или коньяк. Коньяк предпочтительнее. Тогда и производительность в разы повысится. Менеджер всегда слегка навеселе, настроение у него благодушное. Он общителен и сможет заинтересовать потенциального клиента. Включив всё своё обаяние (которое активно развивается после принятия стартовых 50 граммов), такой менеджер располагает и способен убедить любого в необходимости покупки своей услуги или товара.
Мне не давали коньяк. Молоко, впрочем, тоже не полагалось. Наверное, даже курить не позволили, если бы я не оставил в прошлом это сомнительное удовольствие – пускать дым. Потому, наверное, и взяли. Ведь целый день на телефоне. То тюлень позвонит, то олень.
Представляете, каким нервным я стал уже через месяц. Только повесишь трубку, а телефон, опять подо мной звонит. Только закончил разговаривать, перевёл дух и снова-здорово. Ни минуты покоя. В туалет некогда отойти.
Однако, как ответственный работник я повсюду носил с собой в заднем кармане трубку. В том числе и в туалет если надо. Бывает, разговариваешь с кем-то из клиентов, а сам в это время малую нужду отправляешь, одной рукой трубку к уху прижимаешь, другой корректируешь направление струи. Вот только воду потом неловко спускать. По характерному шуму этой льющейся воды, можно определить, откуда я разговариваю, а такое легкомысленное отношение к клиенту и к его проблеме считалось непозволительным.
Я делал, перерыв только на обед. На эти спасительные двадцать минут я на законном основании переводил свою линию на напарника – такого же задёрганного молодого человека, а когда наставал его черед питаться, то он в свою очередь переадресовывал все звонки на меня. Мы же команда. Тем не менее, остальные сотрудники офиса держались от телефона подальше, а заодно и от нас с ним тоже.
От такой работы в психическом отношении я сделался нестабилен. Дома мной вдруг овладевало беспокойство насчёт того, что ночью не получится нормально поспать. А если полноценно не отдохнуть, то на следующий день я не смогу эффективно трудиться. Головная боль, рассеянность, ощущение песка в глазах, плохое соображение, заторможенность, вялость – полный набор. Как мне в таком состоянии работать?
Чем ближе к утру, тем больше путалось у меня в голове всякое разное. Например, появлялись мнимые представления, что впереди ещё масса времени, что я совсем недавно вернулся домой с работы и только-только лёг спать. Или, что рабочее время ничем не отличается от времени, потраченного на сон. Более того: сон и работа это вполне совместимые между собой занятия. То есть, можно спокойно спать и полноценно трудиться одновременно. На самом деле мне это только кажется, что через двадцать-тридцать минут нужно вставать и идти на работу. Ни на какую работу идти не нужно, можно спать дальше и ни о чём не думать.
В подтверждении этого воображение формировало зрительные образы. Это не были сны. Скорее, доброкачественные галлюцинации на изнаночной стороне век. Например, что рядом с моим рабочим местом, есть точно такое же место, только спальное, оборудованное постельным бельём, а также подушкой и одеялом. Всё как полагается, полный комплект. На наволочке, правда, видны засохшие пятна крови. Но это тоже нормально – когда мне приходится сильно понервничать, то у меня всегда идёт носом кровь. Под подушкой лежит телефонная трубка. В перерыве между звонками можно спокойно спать. И если всё так замечательно устроено, то в чём же дело? Возможно, я сейчас не дома, а только-только пришёл на работу и сплю. Ну а раз так, то зачем мне о чём-то переживать?
Только я всё-таки переживал. И крайне болезненно реагировал на звонки. Мне уже следовало к ним привыкнуть, но некоторые из них… Как бы это сказать?.. Отличались от остальных входящих звонков. Эти звонки всегда заставали меня врасплох и раздавались именно тогда, когда я был меньше всего готов к атаке. Они даже звучали иначе и были до того неожиданными, что я вздрагивал, и хорошо, если этим всё ограничивалось. Иногда я машинально, словно от встречи с нечистой силой, с глубоким чувством, громко и от души выражал в слух свои эмоции по поводу того или иного звонка, то есть произносил какое-нибудь матерное ругательство, после чего все разом на меня оборачивались и с укором смотрели. Особенно женщины. Нехорошие слова вырывалось у меня сами собой, прорывая внутреннюю цензуру, ведь я совсем не охотник до матерщины. Тем не менее, мат звучал более сотни раз на дню. Я пробовал подвести статистику и после каждого раза на листе бумаги крестиком отмечал очередную несдержанность, но к половине двенадцатого утра на 110-м типовом ругательстве потерял счёт. Совершенно неадекватной стала реакция.
Эти подозрительные позывные и меня самого тоже сделали подозрительным. Сомнений быть не могло – против меня существовал заговор. Я вполне допускал, что где-то есть группа лиц, которые специально звонят мне, чтобы вывести из себя. Что это такая изощрённая пытка. Ведь они не просто так бестолково названивают. У них (там, откуда они звонят) разработана целая система и для того, чтобы сильней меня раздражать, звонки повторяются через определённые интервалы, максимально бьющие по нервной системе. Сначала дают немного расслабиться, а потом сразу серией звонков атакуют, один за другим, после чего опять возникает пауза.
Больше всего бесило, когда звонили именно в тот момент, когда я сам кому-то звонил. По странному стечению обстоятельств именно так чаще всего и происходило. Трудно поверить, что это случайность. Ведь мне приходилось не только отвечать на входящие звонки, но и делать исходящие, и на самом деле я даже не знаю, каких звонков было больше. Иногда, когда я сам кому-то звонил, и в трубке начинались длинные позывные гудка, то я начинал мучительно вспоминать, кому я сейчас звоню и тему предстоящего разговора, но никак не мог вспомнить, и если не узнавал голоса, то вешал трубку.
На меня всё время смотрела не скрытая камера. Конечно, клиенты не могли меня видеть, но как я сам уже догадался, звонили не только клиенты. Меня проверяли тайные покупатели, которые специально беспокоили меня как раз в тот самый момент, когда меня нельзя беспокоить. Кроме как издевательством это не назовёшь, но под предлогом проверки на стрессоустойчивость разрешалось и не такое. Мне звонили во время выставления счётов, занесения реквизитов, работы с таблицами, составления отчётов или любого другого занятия, требующего внимания и усидчивости. Телефон, конечно, основное, но кроме работы на телефоне у менеджера довольно широкий круг обязанностей. Мне же просто не давали спокойно работать. Постоянно уводили от дела, не позволяя сосредоточиться на чём-то одном. Как же я ненавидел тех, кто звонил мне, отсюда не всегда получалось быть со всеми одинаково любезным. Особенно во второй половине дня. С одной стороны, я уже вымотался, а с другой домой мне ещё не скоро.
В общем, что бы я ни делал, чем бы ни занимался – телефон всегда напоминал о себе подавая признаки жизни. Это было его нормальное состояние. Не зря же его таким придумали. Телефон в состоянии покоя – не телефон. Вот он и работал, как полагается. На износ. Иногда он даже дома у меня звонил. Иногда ночью. Тогда я как орущего маленького ребёнка пробовал задушить этот телефон подушкой.
Возможно, в этом и состоял манёвр работодателей. Чтобы избавиться от бесконечных звонков, непродолжительных разговоров, менеджер должен перехватить инициативу и начать звонить самому. Или, опять чтобы защититься, подольше удерживать клиента на линии, навязывая ему профильную услугу и (или) предлагая сопутствующий этой услуге товар. После того как поговоришь с клиентом тридцать-сорок минут, то он тебе уже как родной, жалко сбрасывать, менять на кого-то нового – с которым пока ещё ничего не понятно – очень не хочется. Да и самому клиенту после такого задушевного общения неловко обойтись без покупки. То есть, эти противные, непрекращающиеся, отрывающие от специальности, а главное нецелевые звонки должны были стимулировать сотрудника к так называемым холодным звонкам и активным продажам.

Болеть в нашем коллективе, было не принято. Однако, болеть от этого никто не переставал. Все приходили на работу нездоровыми и заражали друг друга воздушно-капельным способом. Сотрудник, который неожиданно заболел и не вышел (особенно в понедельник) автоматически навлекал на себя подозрение в злоупотреблении спиртными напитками в минувшие выходные. Поэтому, чтобы этого подозрения ни у кого не закралось, выходить на работу следовало не ранее четверга. Простуда за один день, как правило, не проходит и если этот сотрудник во вторник вышел относительно здоровым, не выказывая никаких симптомов недомогания, то причина этого его вчерашнего отсутствия становилась всем очевидной.
В любом случае, когда я приходил на работу, пропустив несколько дней по болезни, то за всё то время я отсутствовал, столько всего успевало произойти, что я начинал чувствовать себя так же, как чувствовал в свой первый день здесь. И это помимо чувства неловкости. А ещё всплывало огромное количество ошибок. Или (скажу иначе) некоторые мои рабочие тайны, которые я не спешил предавать огласке, вдруг становились достоянием высшего руководства, а также моих коллег.
Ну а если мне приходилось остаться дома то, несмотря на скверное самочувствие, высокую температуру, кашель и насморк, выключать телефон я не имел права. По просьбе начальства я считал это крайне безответственным поступком. На мне было завязано много тем, слишком много было вещей, про которые известно только мне одному – остальные не в курсе дела. И вот когда мне больному звонили, и я видел, что это с работы, то в голове у меня появлялись такие мысли: что там у них опять случилось, неужели не могут решить это без меня. Третье о чём успевал подумать – произошло что-то серьёзное, если меня, больного человека, решили побеспокоить. Значит надо скорей ответить. С тем, чтобы справиться о моём состоянии и пожелать скорейшего выздоровления мне бы не позвонили. Я бы искренне удивился, если бы с этим и позвонили, но звонили всегда по другим вопросам.
Звонили мне в основном, если пришли забрать какой-то заказ и заказ этот никак не могут найти в моём беспорядке. Один я знал, где это лежит и удалённо ориентировал, но наши все равно не могли найти, что очень меня нервировало. Вот почему я сейчас здесь дома, а не там на работе?..
Весь день дома я проводил как на иголках. Думаю, сколько проблем доставил другим тем, что не вышел. Как же на меня сейчас ненавидят!
Отсюда, прежде чем принять утром решение не идти, следовало подумать о последствиях. Нужны мне проблемы на работе или нет, хочу ли я весь день дёргаться или не хочу. Решающим фактором, здесь было не состояние здоровье. Текущее положение дел обязывало присутствовать на работе. Взять себя в руки, наглотаться лекарств и идти.
В общем, на работу приходилось ходить больным, и это считалось нормальным. Тем более, что болеть на работе просто не было времени. В крайнем случае, можно было пойти на поклон, всем своим видом показать, как тебе плохо, а дальше на усмотрение руководства. Вдруг сами предложат уйти домой поболеть. Ведь отпрашиваться у нас также не принято.

Неудивительно, что при таких условиях труда я начал совершать ошибки – в нашей среде для обозначения ошибок в работе принят специальный термин косячить – чем породил повышенную бдительность со стороны руководства. За мной стали тщательнее следить и всё перепроверять. Теперь к длинным звонкам – городским, добавились ещё и короткие – местные. Самые неприятные. По выносу мозга руководству не было конкурентов. Вроде только что во всём разобрались и всё решили, так нет же, снова надоедает, снова короткие. Как они действовали мне на нервы! Мне хотелось взять и заорать в трубку: “Отвяжитесь! Ну, вот что вам ещё надо?!!”
Руководство нарочно говорило загадками. Само собой, я должен был обладать телепатическими способностями и уметь читать мысли ещё до того, как их сформулируют. Тупить, переспрашивать, а тем более показывать свою неосведомлённость категорически воспрещалось. Только я старался не подавать вида, даже если действительно не понимал, о чём меня спрашивают. Чаще всего я использовал универсальные шаблоны, которые в качестве ответов более-менее подходили. Отвечал, что перезвоню через пять минут, так как в настоящий момент принимаю клиента. Это тоже срабатывало. Но спустя эти пять минут мне обычно напоминали, что я должен был предоставить информацию по таким-то вопросам и если к тому времени я этой информацией ещё не владел, то в свою очередь принимался грузить руководство общими несущественными вопросами, которые не имели отношения к теме. Это позволяло мне выиграть время и что-то придумать, либо руководство уже забывало, что именно от меня хотело.
Как и в случае с входящими звонками, от звонков руководства можно было оградить себя надёжно занятой линией. Линией обороны. Чтобы мне просто не могли прозвониться. В свою очередь это вызвало подозрения, что я специально не кладу трубку после окончания разговора, либо звоню по своим личным, а не рабочим делам. Последнее обвинения с меня сняли после прослушивания записей разговоров. А насчёт первого… Ну случилось два или три раза, когда ненароком забывал нажать на трубке отбой. Это же не было постоянной практикой.
Мои дорогие щегольские, купленные для работы рубашки, быстро приходили в негодность. Достаточно было один раз надеть и прийти на работу, чтобы от пота рубашка потеряла вид. Это был совсем не спортивный или жаркий пот, а именно тот самый холодный пот с резким и неприятным запахом, который потовые железы выделяют в стрессовом случае. Жёлтые пятна от него почти не отстирывались. Более того: этот пот проедал ткань на подмышках, и я вообще перестал носить на работу хорошие вещи.
Ещё у меня стало пахнуть из ротовой полости. От постоянных разговоров во рту всё пересыхало. Я часто пил воду, чтобы смочить свои рот и горло из-за чего участились позывы в туалет по малой нужде, а пребывание в туалете было ограничено. Не более шести раз за день можно было сходить. Вот я и мучился постоянно. То от жажды, то по естественной надобности организма.
С каждым днём я всё с большей неохотой шёл на работу. Мысли о ней предстоящем понедельнике глодали меня уже с утра воскресенья, погружали в тоску и отравляли последний выходной день. А в понедельник утром мне даже больше, чем в остальные будние дни, хотелось отказаться от своей работы и спать дальше. Не знаю, что же всё-таки заставляло меня подниматься и в пасмурном настроении торопиться туда, откуда следовало бежать. Правда, на работе депрессия проходила. Мне некогда становилось думать о том, как здесь плохо работается. Рабочий процесс не давал возможности поразмыслить на эту тему. А вечером я уже был счастлив, что всё на сегодня закончилось и я, наконец, свободен, а завтра – наступит завтра.
Главное было дожить до пятницы. Например, так: в понедельник и вторник после пятнадцати часов дня, остаётся проработать всего три часа до восемнадцати. Переломный момент недели наступал в среду. Четверг уже почти не считался, ведь осталось проработать всего день. А вечер пятницы это уже почти выходной вечер и ничем не отличался от вечерней субботы, разве только в запасе не один, а два дня.
Но все равно продолжать работать дальше в том же режиме было нельзя. Звонки, от которых холодело внутри, клиенты, руководство, подставы коллег, собственные ошибки и, конечно, бессонница. Всегда не хватало какой-то малости, чтобы пойти и написать заявление об уходе и вот тут-то произошло самое страшное.

Как всегда, я разговаривал с кем-то по телефону. С клиентом или с поставщиком – не помню. Помню только, что, что звонок этот был исходящий. То есть, не мне звонили, а я звонил. Звонил ближе к концу дня. А накануне ночью я опять не спал. Тут связь внезапно оборвалась. В трубке послышались короткие гудки. Я перезвонил. Всё нормально, соединение произошло, разговор продолжился, только теперь до меня донеслось отражение моего голоса. Однократное эхо запаздывало на секунду, не больше. Мне и раньше доводилось его слышать, ничего необычного в этом не видел, точнее не слышал, однако на этот раз, мне показалось, что когда эхо уже в самом конце повторяло за мной, то в одном месте оно допустило ошибку. Ошибка была несущественной, общий смысл сказанного от этой вольности нисколько не пострадал. Просто моё собственное слово было заменено близким по значению синонимом. Собеседник не заметил подмены, как и те, кто в это время находился рядом со мной в комнате. Все вокруг слышали мой разговор, но никто не слышал никакое эхо. У трубки-то был я. Кажется, вместо моего “до свидания”, прозвучало альтернативное “всего доброго”.
Я одинаково часто использовал обе эти разновидности. Я удивился, конечно, но подумал, что и в самом деле могло послышаться. Может быть это “всего доброго” принадлежало вовсе не мне. Может быть его сказал тот, с кем я разговаривал. А к тому времени я уже порядком устал, вот мне и послушалось, будто это я сам сказал. В конце концов, я же мог таким образом попрощаться. Одно дело, если бы завернул что-то нетрадиционное, мне несвойственное, но конкретно это выражение входило в мой лексикон, идейно чуждым оно мне не было.
Вообще, это можно было проверить. Например, перезвонить и спросить. Потом сравнить показания моего собеседника с показаниями коллег, которые тоже присутствовали при разговоре, а потом выяснить кто что сказал. Но что если так называемые “свидетели защиты” и “свидетель обвинения” на том конце провода предложили бы версии настолько разные, что они просто не сошлись бы с моей собственной версией и для них я попрощался как-то ещё? В итоге я решил не отрывать человека от дел из-за пустяка.
Мне очень не хотелось расценивать данный случай как тревожный сигнал и притворился, что ничего этого не было. Даже если мне не показалось, и история с эхом не слуховая галлюцинация на почве хронической бессонницы, то мало ли на свете вещей, не поддающихся объяснению? Так и здесь. Ну, подумаешь, ошиблось эхо. Ничего непоправимого ведь не случилось. Кто нынче не ошибается? Вот я, например, постоянно ошибаюсь. Собираюсь сказать одно, а говорю на самом деле другое, а кто знает, как правильно надо было сказать? Никто не знает! Это никому не известно. Никакого плана, чтобы можно было увидеть все отступления от него, нет. Может так и следовало сказать, как эхо сказало. Может, это я ошибся, а эхо скорректировало мои слова. Может, тот предложенный эхом вариант лучше прописывался в реальность в отличие от моего собственного варианта, вот его и отбраковали. Может, мне только кажется, что эти два варианта тождественны. Неважно, какой из них выбрать, чтобы вставить его в своё сообщение. Вдруг тогда, когда мы разговаривали, имело значение, как именно я попрощаюсь? Если от этого что-то зависело, и кто-то нашёл лазейку в системе и исправил допущенную мной ошибку. А я сам того не подозревая, чуть всё не испортил. Главное, чтобы подобного не повторилось, а уж с одним таким эпизодом я примирюсь, даже если он был в моей жизни. Мелочь. Не стоит того, чтобы о нём рассказывать.
Вскоре я уже начал забывать об инциденте, но через несколько месяцев эхо раздалось снова. Но тут я готов поклясться, что мне не послышалось и я отчётливо слышал, как задним числом оно переиначило ещё одно моё слово, только теперь по сравнению с моим авторским словом предложенная замена никуда не годилось. Никогда в жизни я бы так не сказал!
Эхо некорректно поставило ударение в слове “созвонимся”. Ударение пришлось не на третий, а на второй слог. Я же тщательно следил за правильностью ударений в своей разговорной речи и в принципе этого не допустил бы такой ошибки. Меня самого коробило, если я слышал нечто подобное.
Всё это было и забавно, и странно, но я опять не придал особого значения. Второй эпизод тоже ничего не доказывал. Лишь после третьего и четвёртого раза – а интервал между ними составил всего неделю – я вынужден был признать, что творится что-то неладное. То, что происходить не должно, тем не менее, происходит, вопреки здравому смыслу к тому же в четвёртый раз. Либо причина всего во мне, либо у меня телефон испортился.
Вообще эпизодов было больше. Просто не все были засчитаны. Ослышался или не так понял. Мало ли. Но по крайне мере, за эти четыре готов ручаться.
В третьем случае, эхо варварски переставило местами имя и отчество, в результате получилось Александр Борисович, вместо Бориса Александровича. Ну а в четвёртом, когда я продиктовал курьеру свой рабочий адрес доставки, проницательное эхо автоматически поменяло его на мой домашний адрес.
Тоже вроде бы ерунда. Но дальше – больше. Эхо стало регулярно вносить свои вредительские поправки и губить карьеру. Иногда за один только телефонный разговор оно успевало предоставить неточные данные по несколько раз. Выдавало неправильные номера телефонов, где-либо не хватало одной цифры, либо цифра была ложной. Вместо дома номер девять курьер по моей телефонной наводке искал дом девяносто девять. (Впрочем, уже потом выяснилось, что письменное “д” рядом с девяткой как раз и образовывали 99. Возможно, это был человеческий фактор, и курьер неправильно записал, однако эхо тоже доставляло мне множество неудобств.)
Всеми силами я противодействовал навязчивой воле своего телефонного двойника. И если мне удавалось расслышать, что эхо сказало что-то не то, я всегда перезванивал, извинялся и детализировал. Правда, это вовсе не означало, что, исправив ошибку в одном информационном поле, эхо не допускало её на каком-то другом участке. Например, при восстановлении правильности номера дома на Ленинском проспекте, мог получиться дом уже на Ленинградском проспекте.
Сложнее всего было контролировать телефонные номера. Ошибка начинала перемещаться по всем цифрам, и чтобы ошибку эту заметить, её нужно было преследовать по всем знакам до конца номера, где из-за недобора цифр исключалась возможность перемещения. Лишь ограничение подвижности ошибки приводило к её поимке. После чего снова позвонить и быстро-быстро сообщить, что в конце стоит такая-то цифра взамен такой-то, а потом сразу повесить трубку, пока эхо ещё чего-нибудь не добавило. Чаще всего это срабатывало. Эхо просто не успевало отреагировать, чтобы от моего имени выступить со своей редакцией. Тем же способом конкретизировались электронные адреса.
Из-за проблем с эхом количество моих звонков резко выросло. Ко мне стало не пробиться. Я постоянно звонил, чтобы ещё раз проговорить детали. На меня смотрели как на идиота, крутили за моей спиной у виска пальцем. Если бы во время одного из разговоров с эхом я бы включил громкую связь, то все услышали бы активность параллельной реальности в моём телефоне и перестали считать меня сумасшедшим. Но на той архаической модели телефонного аппарата, которой я пользовался, такая функция отсутствовала, следовательно, я не мог никого убедить, что полностью здоров.
Впрочем, мне было не до этого. Я допустил мысль, что эхо работало также и в обратную сторону. То есть, коверкалась не только та информация, которая шла от меня, но и ко мне она тоже поступала в искажённом виде. Именно по этой причине я неправильно толковал полученные приказы и постоянно совершал ошибки в работе. Мы всё время говорили о разных вещах. Только я почему-то слышал себя и места в своей прямой речи, где информация переменялась, а мои оппоненты себя не слышали, а значит, не могли поправить, в то время как я изначально не подвергал сомнению полученные инструкции и действовал в соответствии с тем, что слышал. Только слышал, оказывается, совсем не то, что мне действительно говорили.
Обстановка с каждым днём становилась всё более нелепой. У меня уже не было уверенности, что сейчас я работаю за столом, а не сплю с ним рядом (ну, а то, что сплю, мне замечали довольно часто.) Это подозрение появилось, когда я опять набирал номер какой-то организации и у меня просто ничего не вышло. Тем не менее, номер этот я хорошо знал. До того, я набирал его по нескольку раз на дню и помнил наизусть, мог набрать даже ночью, наощупь, только все равно сбился. Я повторил попытку набора и опять попал мимо цели. Попал, правда, уже в другое место, но все равно не туда, куда предполагалось попасть. Потом попробовал позвонить в третий раз. С тем же успехом. Попал вообще чёрт знает куда. Меня там даже послали по факсу.
Тут я несколько удивился. Не тому, что послали (это как раз было нормально, меня посылали довольно часто), а то, что я три раза подряд не смог набрать номер правильно. Ещё раз, нажимая на кнопки своего телефона, я сверял появляющиеся на дисплее цифры, с цифрами в телефонном справочнике и тут обнаружил, что меня плохо слушается большой палец, которым производил набор. Он как бы потерял чувствительность, словно это не мой, а чей-то чужой палец действовал.
Надо отдать должное моему терпению, я потратил не менее получаса, прежде чем мне удалось составить правильную комбинацию из последовательно нажатых клавиш этим посторонним пальцем. Но мне все равно не повезло. На том конце никто не снял трубку.
Тогда я позвонил в другую организацию, на другой номер. Большой палец тоже все время промахивался и нажимал совсем не туда, куда я пытался его пристроить. Причём не сразу, а уже в конце, на последней или предпоследней цифре, что особенно досаждало.
Моя беспомощность приводила меня в отчаяние. Я вставал с места, ходил по офису, кричал, матерился, вбивая в телефон кнопки. Все опять на меня смотрели как на ненормального, а мне хотелось швырнуть телефоном в стену, но я всё равно не сдавался, старался держать в руках и телефон и себя, и продолжал свои попытки дозвона.
Чего я для этого только не делал! Я даже менял пальцы, но из этой затеи тоже ничего путного не выходило. Чувствительность возвращалась к большому пальцу, как только переставал взаимодействовать с кнопочной панелью, но при осязательном контакте с той же панелью чувствительность терял уже указательный палец, когда я обращался к нему за помощью. Он или любой другой, я все пальцы на обеих руках перепробовал, оставалось только наудачу потыкать носом.
Кому я только не звонил – я не мог позвонить никому. Ни на один номер! В последний момент палец смещался с одной кнопки и тыкал в другую, в соседнюю кнопку.
А всё это время мне не переставали звонить клиенты. И все без исключения несли такую чушь, на которую я просто не знал, что ответить и просил их перезвонить. Конечно, это тоже относилось к проделкам “обратного” эха в моём телефоне или на моей линии. Самым разумным решением было ничего не предпринимать и ждать.
Ждать мне пришлось до вечера. Звонить самому было бессмысленно, а отвечать на звонки в соответствии с тем, о чём спрашивали было ещё худшей идеей. Коллеги подумали бы, что я сошёл с ума, если несу такой бред в трубку. Но со мной всё было в порядке. На самом деле я спал. Прямо там. На своём рабочем месте.“Они отвечают всегда невпопад,