Вместо предисловия

Иногда в выходные я просыпаюсь у себя дома, в своей постели, но просыпаюсь не резко и окончательно, а пока ещё по касательной. С той постепенно истекающей силой, которая придала мне инерция после долго сна. В эти минуты моё сознание почти не отличается от сознания того, каким я помнил себя лет в семь или в восемь, когда точно также просыпался в этом доме, в этой постели и вспоминал, кто ещё из родных есть в квартире. Бабушка? Дедушка? Вот и сейчас мне отчего-то всё время кажется, что они где-то здесь, совсем рядом, может быть через стенку в соседней комнате, ещё спят или только встают… Но потом я полностью просыпаюсь, во весь объём и ребёнок из моей головы исчезает, выветривается словно хмель. На его месте появляется кто-то взрослый и этот взрослый никто иной, как я сам. Но вот эта только что испытанная мной близость бабушки, дедушки, себя самого больше тридцати лет назад, заставляет ещё какое-то время гадать, где они сейчас, куда подевались (ведь не могли же они просто так взять и исчезнуть!) и почему бросили меня одного в этой пустой квартире и откуда взялся здесь этот большой и взрослый, которого я не знаю, но который знает меня?
                                                                                                                                                                                    Лекс.

Часть I.  Диспансер

Мне было недостаточно драйва, и к Июлю я совсем оскотинился. Открыл сезон и пошёл вразнос. Мне вдруг захотелось вывалиться в грязи и далеко не в лечебной. Вечно полупьяный я напоминал себе падающую рок звезду и производил впечатление отъявленного дикаря: всклокоченного, с длинными растрёпанными патлами, заросшего бородой и с обезумевшим взглядом из-под очков которые наискось сидели на переносице…
Причина? Причина найдётся! Работа – не работа. Жены нет. На горизонте тоже ни огонька. Пробавлялся случайными половыми связями. От сучки к сучке. От случки к случке. Надоело всё это так, что хоть в окно сигай, что в ванну с опасной бритвой запрыгивай. В общем, в один из дней я не вытерпел и сорвался. Решил бросить всё к чертовой матери и уйти в загул, ну а там будь что будет.
На удивление дно я нащупал довольно быстро. Достал всего за несколько дней. Я пил, спал, просыпался, потом опять пил, потом опять спал, потом опять просыпался и обшаривал всю квартиру на предмет выпивки. Иногда кое-какие остатки от предыдущей “сессии” найти мне всё-таки удавалось, ну а если же нет, то накинув что-нибудь из одежды, я гнал себя в магазин, чтобы успеть до закрытия.

Закончились деньги – оформил в магазине “кредит”. Только мыслей о еде почему-то не возникало. Мне было как-то не до неё. А большую часть времени я проводил во сне. Я диагностировал у себя депрессию, но положа руку на сердце, я как потерявший управление экспресс на полной скорости проскакивал все подряд остановки и нужные и ненужные по пути к недостроенному мосту.
Однажды от большой дозы спиртного у меня сбилось дыхание. Я начал часто-часто дышать. Совсем как при астме. Раньше со мной подобного не случалось. Уж не от того ли, что месяца три назад я принял решение закодироваться и, выдержав небольшой технический перерыв, рискнул всё-таки нарушить запрет? После первого раза со мной не произошло ровным счётом ничего из того, что было обещано мне наркологом. Отсюда я осмелел и, посчитав препарат безобидным плацебо, полностью отпустил тормоза. И понеслось. Надо сказать, я задал жару.

С нарушенным дыханием мне было страшно ложиться спать. Боялся задохнуться во сне. Пришлось вызывать “скорую”. Мне купировали приступ таблетками под язык и каким-то болючим уколом в мягкое место. Вроде бы отпустило. Однако вечером следующего дня кризис вновь повторился. Опять приехала “скорая”, опять вкатила укол…
Приезды “скорой” сделались регулярными. Я дёргал её чуть ли не каждый вечер, поскольку каждый вечер со мной происходило одно и то же. Сразу после того как я выпивал у меня наступали трудности с кислородом. Вернее с тем, как им правильно пользоваться. Как нормализовать сбивчивое дыхание.
Сколько длилось это безумие, теперь не определить. Одна или две недели? Работу я, понятное дело, бросил, а квартира метр за метром превращалась в прибежище алкоголика. Находиться в ней мне было всё противней.
Не знаю, чем всё это закончилось, если бы в какой-то момент не пришло озарение. Батюшки! Что же я с собой делаю? Эта мысль сверкнула в голове неожиданно, словно молния и заставила восстать из мёртвых. К тому же надо обеспечить себя хоть какими-то оградительными бумажками, чтобы оправдать пропуски. Обстановку тоже сменить не мешало бы. Вот бы уехать отсюда куда-нибудь. Пусть на время. С целью прийти в себя.

Так у меня появилась идея лечь в больницу. Я представил, как с потухшим взглядом сижу в больничном парке на лавочке, а неподалёку сидит какой-нибудь чудик в больничной пижаме. На самом деле мне просто вспомнилась аналогичная сцена из фильма “99 франков”. Там у главного героя произошёл нервный срыв, и его тоже отправили подлечиться. Мне до того захотелось очутиться на его месте, воспроизвести эту сцену в жизни только уже со своим участием, что я тут же принялся паковать вещи в знакомую мне “Клинику неврозов”. Отсутствие направления меня ничуть не смущало. Мне отчего-то казалось, что всё устроится как-то само собой ещё в приёмном покое. Меня экстренно госпитализируют и отведут в парк, где на одной из скамеек будет ждать этот чудик в пижаме. Я тихонечко присяду с ним рядом и буду долго-долго смотреть в камеру потухшим взглядом. Совсем как в фильме.
Почти сутки я готовился. Ехать пьяным было бы неприлично. Не знаю, как я пережил этот день. С двенадцати часов дня, я с интервалом в час выпивал по одной стопке водки. Ненадолго наступало какое-то облегчение. Пользуясь этим затишьем, я выкроил аккуратную бородку из той буйной поросли на лице, что успела на нём отрасти, а вечером лёг спать и без запинки заснул. Утром же подхватил рюкзак со всеми принадлежностями и проторённой дорожкой отправился прямиком на “Шаболовку”.

Однако, придя в регистратуру, я понял, что мой план по экстренной госпитализации был, по меньшей мере, наивен. Народу в регистратуре сидело (как и стояло) тьма. Как на вокзале. Шагу ступить негде. Некоторые даже устроились на полу. Я занял очередь, скромно встал в уголке со своим узелком и простоял несколько часов, пока из окошка не послышалось: “Следующий!”. Этим “следующим” был я.
Едва не высадив дрожащей рукой чисто вымытое стекло, я протянул работнице регистратуры паспорт с полисом и путано изложил свои жалобы, но регистраторша перебила меня: “Это не мне, это вы всё неврологу расскажете.” Она черкнула на клочке бумажки номер корпуса и кабинета и опять крикнула: “Следующий!”
Надежды на благоприятный исход затеянной авантюры во мне несколько поубавилось. С грустным видом я поплёлся по указанному ей адресу. Очередь к неврологу была меньше, но и там пришлось провести пару часов. Когда меня, наконец, вызвали, то я рассказал про сбивчивое дыхание, а также о преследующих меня панических атаках. Невролог выслушала меня как на экзамене, спросила, есть ли у меня флюорография и когда я ответил, что такой штуки у меня нет, сказала, что это очень и очень плохо. Я предложил принести флюорографию в другой раз, но она мягко покачала головой в белой шапочке. Без флюорографий выдача направлений запрещена. Существуют правила приёма, и она их придерживается. Для проформы невролог поинтересовалась, есть ли у меня при себе анализы крови. Мой отрицательный ответ также её не устроил. Наверное, чтобы отделаться от меня она выписала мне направление к терапевту, но при этом добавила, что терапевт сегодня не принимает, и посоветовала приехать завтра.

Когда на следующий день я пробился к нему на приём, то тот сразу спросил, кто меня прислал к нему и зачем. Без флюорографии, без анализов. Кстати список анализов он расширил примерно в два раза: “Анализы сдайте в районной поликлинике либо в платной лаборатории. Тут как раз есть одна неподалёку. Скажете, что от меня. Соберёте все документы, вот тогда и милости просим. Следующий!”
Мне показалось, что я поступаю не в больницу, а в престижный институт с большим конкурсом. В платную лабораторию я всё-таки позвонил и зачитал длинный список анализов. В общей сложности он тянул тысяч на восемнадцать. В отчаянии я бросился в районную поликлинику. Там тоже выстоял две или три очереди. Флюорографию мне всё же сделали, но результат пообещали лишь к концу следующей недели. Что же касается крови, то половину анализов они не проводят, ну а те, которые проводят, получится взять лишь через несколько дней.

Ради сцены в парке с моим участием и киношного пижамного чудика я обнаружил несвойственное мне упорство. В другой раз я давно отступил бы, но на этот раз решил идти до конца. До самого кабинета заведующей. Объяснил заведующей ситуацию. Та развела руками. С флюорографией она может поторопить, однако, анализы не в её компетенции.
Неожиданно заведующая спросила меня: “А зачем вам эта “Клиника неврозов”? Ложитесь-ка вы в районный психоневрологический диспансер на Зюзинской улице. В санаторное отделение. Туда возьмут без анализов. Попросят лишь полис и паспорт.” “Так они меня, наверное, сразу в психушку определят.” – нахмурился я. “Видите ли, Алексеев…” – начала заведующая и стала объяснять мне, что больные есть разные и согласно последней медицинской реформе госпитализировать в закрытое психиатрическое отделение без согласия самого больного теперь уже не так просто.
Другого выхода у меня все равно не было. Делать нечего. Пришлось соглашаться. Тем более, что больничный лист был нужен мне до зарезу. К тому же я страсть как люблю, когда со мной носятся и скачут вокруг меня, а в последнее время мне этого внимания ой как недоставало. В общем, поехал я на эту Зюзинскую.

От метро до Зюзинской ходил автобус, правда, ещё на остановке я заприметил несколько странных личностей, которые, как позже выяснилось, ехали туда же куда и я. Предваряя некоторые события, скажу, что посещая этот диспансер почти ежедневно, я за несколько километров научусь выявлять в толпе его пациентов. На фоне остальных граждан они выделялись каким-то особым выражением лица, неряшливостью в одежде, а также походкой. Они не шли, они неспешно плыли в пространстве, словно рыбы в аквариуме. Смотришь на такого и уже понятно, где скоро встретитесь. Я тогда ещё не предполагал, что есть такая категория граждан как “профессиональные больные”. Всю свою жизнь они только и делают, что болеют. Нигде не работают, живут на скудную пенсию и не интересуются ничем кроме заболеваний. Эта единственная тема, на которую они могут вести долгие нескончаемые беседы, но если ты из вежливости её поддержишь, то они присядут на уши так плотно, что уже не отделаешься.

На моё удивление в диспансере встретили меня как родного. Не то, что в неврозах или в поликлинике. После того как я пожаловался на бессонницу и панические атаки мой участковый (не от слова “участок”, а от слова “участие”) врач сразу предложила мне записаться на дневное отделение. То есть, приходишь утром к девяти часам в диспансер. Тебя сначала покормят завтраком, а после в процедурном кабинете выдадут на весь день таблетки. До обеда ты либо ходишь по врачам, либо отдыхаешь в комнате для занятий. Социальные работницы, которые сидят там же изо всех сил стараются тебя развлечь и привести в хорошее настроение. Проводят с тобой различные занятия или просто играют. Если не хочешь решать кроссворды или шарады, то можно послушать музыку, почитать или посмотреть фильм. А в два часа ты обедаешь и едешь к себе домой. Вот такой замечательный распорядок.
Получив безоговорочное согласие, участковый препроводила меня в кабинет к руководителю дневного отделения Эмилии Эдуардовне Карапетян. Очень приятной женщине сорока с лишним лет. Та сказала, что ждёт меня завтра к десяти часам на приём, однако посоветовала прийти в девять или хотя бы в половине десятого, чтобы позавтракать.

Я спросил её напрямик: “Больничный будет?” Эмилия Эдуардовна заверила меня, что будет. Более того, она пообещала открыть мне его прямо с сегодняшнего числа. “Вы же сегодня не были на работе?” “Нет.” – говорю. – “Не был.”
С кротким чудиком на лавочке встретиться мне не пришлось. Зато я познакомился с Ренатом. Ренату тоже было за сорок. Он был большим любителем неподъёмной “металлической” музыки, ярым противником христианства и идолопоклонником. По ночам он глушил чифир или поедал горстями кофейные зёрна, зажигал свечи и поклонялся древнеславянским богам, чем пугал до ужаса свою правоверную мусульманку мать.
Внешний вид Рената полностью соответствовал его музыкальным пристрастиям и вялотекущей шизофрении. Крепкий мужчина немного ниже меня ростом. Шикарный конский хвост на затылке, имиджевая одежда чёрного цвета, включая носки и сандалии, на шее цепочки, на руках кривые давние татуировки, а также сотни полторы тонких шрамов от бритвы. Если бы не отсутствие передних зубов и отпечатка застарелого душевного расстройства на лице, то Рената вполне можно было назвать красивым. В нём было что-то от древнего воина. Правда, в голове у него была полная каша. Слова он произносил медленно и с трудом. Если бы я не знал, что он больной, то я принял бы его за обдолбаного в хлам байкера потерявшего мотоцикл.
Ренат постоянно слушал в наушниках какую-то дикую какофонию, от которой у нормального человека давно бы съехала крыша, но Ренату это уже не грозило. Один раз он дал мне послушать что-то в своём наушнике, но опасаясь за свой рассудок, я быстро отдал ему этот наушник обратно. К тому же наушники у него были плохие, и Рената всегда можно было найти на этаже по звуку. Его “металлическое” жужжание (будто пчёлам покрыли металлом крылышки и заставили виться вокруг его головы) слышалось отовсюду.

Ренат не переставал задавать мне каверзные вопросы. Вот к примеру: “Лёх, а ты наркотиками кололся? Нет? А я винтом трескался.” За этим откровением следовала лекция посвящённая основам изготовления тяжёлых наркотиков в домашних условиях. Или: “Лёх, а у тебя прозвище есть? Нет? А у меня их три. Железный дровосек, Рефрижератор и Каннибал.” Как-то раз он спросил меня сидел ли я на “принудиловке”. Нет? А Ренат вот сидел. По решению суда. Шесть лет. За убийство. От подробностей я, на всякий случай, решил воздержаться.
Однажды он спросил, есть ли у меня своя комната и долго не понять, как это в моём распоряжении вся квартира, но нет своего уголка. Ему это казалось странным. Впрочем, как-то раз я тоже не удержался и задал ненужный вопрос. Это произошло утром в автобусе по пути в диспансер. Я зашёл на остановке, заметил, а вернее услышал Рената, но нарочно не стал к нему подходить. Но Ренат сам увидел и окликнул меня. Рядом с ним нашлось одно свободное место единственное на весь автобус. Видимо никто не хотел его занимать. В итоге пришлось сесть мне. Ренат опять начал меня о чём-то спрашивать, а я в свой черёд возьми и спроси, есть ли у него девушка.

Ох! Зря я это спросил! Ох, зря! Ренат от моего неожиданного вопроса переполошился и, не стесняясь в выражениях, громко на весь салон принялся рассказать о своей бурной интимной жизни. Типа: наглотались мы с этой дурой колёс, поехали с ней в магазин рок товаров, там купили то-то и то-то, а оттуда двинули к ней домой, ну а дома… Мне оставалось только краснеть и кивать в ответ, а сам я при этом думал: “Когда же приедем-то, чёрт возьми?!!”
Вообще я избегал ездить с кем-то из группы. После обеда я всегда старался поскорей ускользнуть, правда, мне это не всегда удавалось. В другой день мы опять попали с Ренатом в один в автобус. Только уже по дороге домой. Сначала ехали молча. Ренат слушал свои запилы. На остановке вошла молодая симпатичная девушка, посмотрела на нас, очаровательно улыбнулась и уселась поблизости. Ренат тоже успел обратить на неё внимание и тоже заметил её улыбку (хотя улыбалась она, может вовсе не нам, а каким-то своим мыслям) и произошло именно то, чего я боялся. Ренат приподнялся на цыпочках и истово зашептал мне в ухо: “Слушай, а давай к ней попристаём?” “Так.” – говорю. – “Стоп, Ренат. Приставать ни к кому не будем. Ты чего добиваешься? Чтобы нас за попытку изнасилования в полицию загребли? А ведь она именно так скажет, и тебя снова отправят на “принудиловку”.

Ренат подумал-подумал, сказал, что я прав и начал благодарно хлопать меня по плечу. Мол, какой я хороший и правильный человек и спасибо мне огромное, что не дал ему поприставать к этой девушке. Клянусь, он чуть не плакал при этом. У метро я попрощался с Ренатом и вышел. Девушка, кстати, тоже вышла. Она даже села со мной в вагон. К сожалению, не разглядел, была ли она в наушниках или всё-таки слышала, что предложил Ренат.
На следующий день я как обычно приехал в диспансер и заметил, что Ренат меня сторонится. Не поздоровался, за один стол завтракать со мной не сел. Навязываться и выяснять причину столь странного поведения я, понятно, не стал. Откуда мне знать, что творится у него в голове, что он там себе опять напридумывал.
После завтрака я обошёл врачей, принял таблетки и переместился в комнату для занятий. Взял какой-то кроссворд… Меня уже клонило в сон, когда ко мне подошёл Ренат: “Ты сейчас занят?” – увязая в словах, спросил он. – “С тобой можно поговорить?” “Для тебя я всегда свободен.” – ответил я. Мы вышли в коридор. “Слушай, а что ты мне вчера сказал на выходе из автобуса?” Я несколько растерялся. “Сказал, «береги себя», вот и всё.” – пожал плечами я. “Правда?” “Ну а что я тебе ещё мог сказать?” “Ой!” – тут Ренат с досадой хлопнул себя ладонью по лбу. – “А мне послышалось ты сказал… Знаешь, я лучше не буду говорить, что послушалось...” “Да, лучше не говори.” – согласился я.

Ренат писал стихи. В духе “Коррозии металла”. Они навевали ужас. Нормальный человек такие стихи не напишет. Но Ренат писал, и в техническом плане выходило у него весьма неплохо. Начало каждого четверостишия звучало всегда одинаково: “Из глубины Сибирских Руд…” Ну а дальше с этими “рудами” у него рифмовались всякие бесчинства и безобразия достойные принудительного лечения. Кто-то кого-то насиловал, убивал, расчленял, сжигал, закапывал живьём, пил кровь, употреблял в пищу или приносил Сатане в жертву. Однажды я услышал, как он читает их одной очень красивой девушке с рыжими волосами. Я сразу спросил разрешения подсесть к ним поближе, чтобы тоже послушать. Правда, подсел почему-то к девушке, а не к поэту.
Поэт жёг напалмом минут, наверное, десять. Я же разглядывал девушку. Девушка усиленно делала вид, будто ей интересно бесноватое творчество Рената. Она задумчиво молчала, отчего казалась ещё красивей. Наконец, поэта вызывали к психиатру, и я остался с ней наедине. Девушка заговорила со мной первой: “А вы тоже здесь лечитесь?” “Лечусь” – с удовольствием согласился я. “Ну и как вам?” “Да я пока толком не разобрался. Всего несколько дней посещаю.”
Мы разговорились. Девушку звали Светой. Света достала телефон и стала показывать фотографии своих домашних питомцев. Фотографии эти интересовали меня куда меньше чем стихи того же Рената, но я всё же смотрел их из вежливости.

Затем Света спросила меня: “А вы с чем легли?” “С паническими атаками.” “А что вам назначили?” Я развернул лист назначений, не предполагая, что она сумеет в нём разобраться. На удивление, девушка была весьма подкованной в фармацевтике (по крайней мере, в той её области, которая относилась к психиатрии). “О, да это лёгкие.” – разочаровано протянула она. Судя по всему, ей прописывали другие лекарства. “А вы с чем лежите?” “А у меня голоса в голове.” “Ой-ё!” – только и смог выговорить я и слегка отодвинулся.
То ли потому, что прописываемые мне препараты и в самом деле были пустяшными то ли, что некоторые из них я просто выкидывал, а принимал внутрь наиболее “полезные” для организма таблетки, такие как, например, “циклодол”, энтузиазм к женскому полу у меня нисколько не угасал. В столовой за завтраком или за обедом я инстинктивно выискивал подходящие экземпляры. Молодые встречались редко. В основном старухи. Впрочем, даже если мне и удавалось кого-нибудь заприметить, то надо было быть чудовищем, извращенцем, моральным уродом, чтобы начать к ним подкатывать. Либо таким же больным, как и они сами. Между прочим, такие часто формировали пары. Даже если ко мне навязывались и сами лезли знакомиться, то из предосторожности я все равно держал с ними дистанцию. Пусть даже чисто внешне они мне нравились, никогда не угадаешь, чего от них ожидать.
Два раза в неделю я посещал психолога. Очень красивую женщину моложе меня лет на десять. Во время нашей первой встречи она попросила меня рассказать о себе. Я развалился на кушетке и начал со слов Достоевского: “О чем может говорить порядочный человек с наибольшим удовольствием? Ответ: о себе.”
Рассказ выходил очень длинным. Мне пришлось разбить его на четыре главы. Каждая его глава была посвящена какому-то периоду моей жизни и продолжалась час. Столько времени занимал сеанс. Впрочем, я не особо спешил заканчивать. Мне было приятно, что меня слушают. Да ни кто-нибудь, а красивая женщина. Ведь иногда так хочется просто выговориться. Мне лично всегда легчало.

После рассказа о себе, мы перешли к другой теме. К паническим атакам, с которыми я обратился. Психолога также интересовали описания инцидентов. За язык меня тянуть не пришлось, и я сразу же ей поведал, что такое паническая атака и какие неприятные ощущения при ней испытываешь. Начал с того, что само это определение прочно ассоциируется у меня с названием какой-то угарной “треш-металл” группы, вроде той, что слушает, тут один пациент (я намекал на Рената). Её приступ может застать где угодно. Вот меня, например, он чаще всего поджидал в метро, правда, колотить начинало ещё при спуске. Порой я не выдерживал внутреннего накала и помогал ногами ступеням до самой платформы, где суетливо метался туда-сюда в ожидании прибытия поезда. Остановиться, постоять немного и успокоиться не получалось. Я последними словами материл машиниста и его экспресс, который застрял в туннеле. Когда же поезд, наконец, приходил и я забегал внутрь, то с закрытием дверной автоматики начиналось самое страшное.

Основная проблема в панической атаке состоит в том, что всю работу проделываешь за неё сам. Она лишь задаёт соответствующий толчок. Нервный импульс. И вот на меня уже накатывает крупная дрожь. Совсем как в бане я выделяю обильный пот. Сердце внутри содрогается невпопад. Тело чужое и непослушное. В глазах у меня всё плывёт. Возникает обманчивое ощущение, что я вот-вот потеряю сознание и упаду, мне не хватает воздуха, я не в состоянии сделать вдох. Он становится тягучим и сладким. Совсем как сгущёнка и застревает у меня в горле. А может никакой это не воздух, а в систему вентиляции пустили отравляющее вещество как когда-то в Токио. Это теракт! Сейчас мы всё задохнёмся! Мы все умрём! Что делать? Что делать!?? А-а-а-а!..
Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не позвать на помощь и под экстремальную музыку с воплями “помогите, спасите!” не начать метаться вдоль по всему вагону и хватать за руки пассажиров. Всякая стеснительность у меня пропадала. Мне по сути все равно было, кто и что обо мне подумает. Наверное, при панической атаке очень легко знакомиться с девушками. Да и не только с девушками, а вообще ко всем подряд приставать, невзирая на возраст и пол. Правда, при панической атаке лично меня интересовали лишь те, кто мог поддержать реально. Например, я просто мечтал познакомиться с полицейским или с дежурным по станции, чтобы те в свою очередь “свели” меня с бригадой “скорой медицинской помощи” имеющей опыт вытаскивать людей с того света.
Я выступал со своим рассказом о панической атаке как пожилой ветеран, которого пригласили в школу рассказать школьникам о войне, а психолог затаив дыхание слушала и восхищалась моим героизмом. Нет, серьёзно, я опять распушил хвост как павлин и напропалую хвастался своими паническими “подвигами” в метро и на эскалаторе.

“Чего же вы на самом деле боитесь? Что с вами может произойти?” – наконец, спросила она. – Вы же понимаете, что не умрёте. Тогда в чём же дело?” Я ответил, что боюсь попасть в неловкую ситуацию, что меня примут за кого-то не за того. “А почему вы считаете, что вы вправе что-то думать и решать за других? Какая разница кто и как посмотрит на вас и что он при этом подумает? Вот если бы вы сами стали свидетелем такой сцены, то, как бы отреагировали?”
Этим вопросом она поставила меня в тупик. Я замялся: “В нестандартной ситуации многие люди теряются. Они просто не знают как правильно себя в ней вести и сбрасывают её со счетов. То есть просто проходят мимо, именно тогда, когда человеку действительно требуется помощь медиков. Откуда мне известно, что с ним случилось? Инфаркт, инсульт, приступ эпилепсии, передозировка наркотиков, сильное алкогольное опьянение или что-то ещё. Но мимо тоже пройти нельзя. Нужно позвать полицейского или дежурного. “Правильно.” – сказала психолог. – “Вы мыслите собственными категориями и отсюда считаете, что и все остальные люди с вашим мнением солидарны. Скорей всего в качестве оправдания, что вы упали никому и в голову не придёт причислять вас к наркоманам или алкоголикам, однако и это не означает, что алкоголику или наркоману не нужна помощь. А те, которые, ничего не предпримут и преспокойно пойдут себе туда куда шли, то почему неловкость почувствуете вы? Стыдно должно быть им, а не вам.” – заключила психолог.
Прежде я почему-то никогда не рассматривал ситуацию с панической атакой в публичном месте с такой точки зрения. А ведь действительно… Например, если я перешагну через человека явно нуждающегося в помощи, не зная наперёд что с ним (да какая разница что, его все равно нельзя оставлять в беспомощном состоянии), то не съём ли себя изнутри, за то, что не остановился. Я ведь даже не притормозил на секунду, сделал вид, будто бы не заметил, нашёл себе жалкое оправдание, уважительную причину, позитивное избегание, что этот человек пьяный или под наркотиками, что он сам выбрал для себя этот путь, а я не мать Тереза, чтобы о нём заботиться. Однако самое страшное, что я уже никогда не узнаю, что с этим человеком было на самом деле и чем для него всё закончилось. Вдруг я был его единственным шансом на спасение? Откуда мне знать? Сеансы с психологом шли мне на пользу. Особенной сам психолог. Благодаря ей я многое переосмыслил.

После одного такого сеанса (он выпал на обеденное время, но ради часа в обществе красивой женщины готовой слушать и давать дельные советы, можно было поголодать), я окрылённый летел домой, как вдруг заметил, что прямо напротив выхода сидит дурочка из нашей группы. Неопределённого возраста, небольшого росточка, немного в теле и на личико так себе. Например, сейчас я даже не вспомню, как она внешне выглядела. На ногах у неё были яркие кроссовки и по ним, как по характерной примете я всегда узнавал её. Дурочка постоянно пила из бутылки воду, нигде не могла усидеть на месте, говорила тоненьким голоском, а ещё от неё на версту несло табачиной. Она была настолько погружена в себя, что не обратила бы на меня внимания, если я не попрощался бы с ней по глупости. “До свидания.” – проговорил. – “До завтра”. Помахал ей рукой и пошёл вниз по лестнице. “Постой!” – раздалось мне вслед.
Дурочка догнала меня. Я с недоумением посмотрел на неё, предполагая, что ей могло от меня понадобиться. В голове сразу же возникли мысли: “Неужели я ей понравился? Что мне тогда с ней делать? Как отказать, чтобы она не обиделась?” Но волнения были напрасны. Вопрос этот оказался куда более пошлым, чем ожидалось. “Ты не можешь одолжить мне пятьдесят рублей?” – спросила она своим тихим голосом. “Тьфу ты!” Мне пришлось сообщить ей, что пятьдесят рублей я одолжить не могу, поскольку не держу при себе наличности и, оплачивая покупки, пользуюсь картой. “Тогда ты не сходишь со мной в ближайший магазин через дорогу купить мне воды попить?” “Девушка” – укоризненно сказал я. – “Здесь на каждом этаже стоят кулеры. В начале и в конце коридора. Показать?” “Ну, тогда купи маленькую «Пепси-Колу».” – не унималась она. “Хоть и ненормальная, а своего не упустит.” – подумал я.
Я ещё раз посмотрел на неё. В сущности это была не женщина, а большая несчастная девочка, которая сидит тут одна-одинёшенька и хочет, чтобы взрослый дядя купил ей “Пепси”. Мне стало её жалко. “Ладно.” – говорю. – Пойдём.”

На улице она ненавязчиво мне пожаловалось на сто рублей долга в магазине напротив. Не смогу ли я проявить щедрость внести за неё эти деньги? На пороге этого магазина топтался усатый кавказец и с надеждой на сотню на нас поглядывал. На что я ответил “нет”. “«Пепси» я тебе куплю, но со своими долгами сама разбирайся.”
В магазин через дорогу мы не пошли, а свернули в знакомый мне супермаркет, куда я заходил всякий раз, закончив дела в диспансере. Покупал там коньяк или рижский бальзам в дорогу. Про себя я ещё отметил, что мне стыдно идти с ней рядом и старательно делал вид, будто бы мы не вместе. Я шёл шагом настолько быстрым, что она просто не поспевала за мной.
В магазине, правда, она выбрала не маленькую, а самую большую бутылку из всех какую можно было найти на полке, но возражать я не стал. Себе же взял двести пятьдесят коньяку. Подошли к кассе. В очереди стояло несколько женщин. Скорее всего, это были домохозяйки. “А тебя как зовут?” – спросила дурочка. “Алексей.” – процедил я сквозь зубы. “А меня… (тут она назвала своё имя, которое я, впрочем, забыл, ещё не дойдя до кассы).

Знакомилась она тоже как-то совсем по-детски. Словно ей было лет семь или восемь. Последняя женщина из очереди обернулась на разговор, посмотрела на меня как на изверга, поджала губы, но промолчала. Также она мельком бросила взгляд на товар на ленте. Уж не знаю о чём она там подумала, но стороны ситуация выглядела так, что приличный с виду мужчина подкараулил возле диспансера психически нездоровую женщину, и, предложив ей выпить коньяк с пепси колой, пытается заманить к себе на квартиру для совершения развратных действий. Уж ей-то местной жительнице наверняка известно, какое интересное заведение расположено по соседству. Вот этот мерзкий развратник и пристроился решать свои сексуальные проблемы за счёт его пациенток. Поди, каждую неделю сюда приходит в поиске новой жертвой своей патологической сексуальности. Она смотрела на меня, и в этом её взгляде сквозило столько осуждения и презрения, что я не выдержал и отвёл глаза как будто и в самом деле чувствовал за собой вину, а ведь мне и в голову не пришло, что она просто завидовала этой дурочке.

Наконец, я оплатил покупки, и мы вышли из магазина на улицу. Мне не терпелось освободиться от своей спутницы. Я торжественно вручил ей бутылку “Пепси” (никакой благодарности в ответ не последовало), бросил ей “пока, до завтра”, как вдруг она спросила меня: “А ты сейчас куда?” “Домой.” – вырвалось у меня. Черт! Надо было сказать, что я на работу. “А можно я тебя повожу?” “В смысле?” – удивился я. “Куда проводишь?” “Домой к тебе. Ты где живёшь?” Я прямо-таки опешил. У меня не было секса уже почти целый месяц, но приводить к себе домой женщину с явными психическими отклонениями? С любой точки зрения по отношению ней это подло, а по отношению ко мне опасно. “Нет.” – отрезал я. – “Спасибо. Я сам как-нибудь доберусь. А ты лучше возвращайся обратно в диспансер, ладно? Посиди, попей пепси. Постарайся поскорей поправиться, а там глядишь, мы вернёмся к этому разговору. Ну а завтра в любом случае увидимся с тобой здесь же.” “Да-да, увидимся.” – закивала она в ответ. “Договорились.” – обрадовался я и рванул к автобусной остановке. По дороге я несколько раз оглянулся. Не идёт ли она за мной.
Я посещал диспансер почти ежедневно. Ездил туда как на работу. Приезжал к одиннадцати, отмечался у Эмилии Эдуардовны, получал таблетки, избирательно пил их, после чего переходил в комнату для занятий уже под действием нейролептика.
Со многими пациентами из нашего отделения я уже познакомился. Как-то раз один мужчина подошёл и стрельнул у меня номер телефона. Я сперва не подумал и дал о чём вскорости пожалел. Он трезвонил мне почти каждый час и спрашивал как дела, а однажды ему не спалось, и он позвонил мне ночью. В итоге мне его пришлось заблокировать.
Психотерапевт, проводивший занятия (они заключались в основном в том, что она моделировала различные жизненные ситуации, а мы должны были ответить как в той или иной из них мы поступим) ушла в отпуск, а раскраски и кроссворды мне в скором времени надоели. Обычно я доставал блокнот и делал для себя кое-какие заметки. Наблюдал за пациентами из своей группы и что-то записывал.
Больше всего меня поражали социальные работники. Две красивые молодые женщины. Вежливые и внимательные ко всем. Всегда в настроении. Залюбуешься! Наверное, на такую работу они просто не имели права прийти в плохом расположении духа. Если у кого-то не получалось с шарадой, то они всегда подходили и помогали. А когда узнали, что я пишу, то всем скопом принялись уговаривать меня принести что-нибудь и прочесть. Я действительно принёс и прочитал что-то нейтральное. Всем понравилось. Впрочем, не могли же они сказать, что им не понравилось.

В общем, они заряжали энергией на весь день. Правда, мне этого было мало. Поэтому (как я уже говорил), сразу после обеда выходя из диспансера, я поворачивал в магазин и покупал коньяк. Будучи слегка навеселе я садился в автобус и катил домой, а возле дома заглядывал ещё в один магазин, где брал пакетированное вино. Между прочим, то ещё пойло. Выпивал вино и ложился спать, но ближе к вечеру опять просыпался, и если вина уже не было, то я бежал за новым пакетом. А утром я просыпался, принимал “Корвалол” и опять ехал в диспансер. С этими поездками я, крайней мере, почти полдня ничего не пил. Отправил куратору фотографию своего больничного и расслабился уже окончательно. Примерно на месяц. Оптимизма мне было не занимать. Пока я бюллетеню меня по закону не имеют права уволить. Всё шло просто отлично и ничто не предвещало мне неприятностей.

 

...