Одиночество как сознательный выбор человека, привыкшего жить для других, не брать, а отдавать - тепло, силы духовные, самую жизнь, - и вдруг всё исчерпавшего, ставшего враз слабым и никчемным, способным (и не смеющим) лишь брать и просить.
Одиночество как сознательный выбор не желающего быть людям в тягость.
Да, одной страшно и холодно. Да, боль режет душу при виде чьих-то детей. Но так лучше, чем принести полюбившему тебя неуют и смуту.
Но какой резкий контраст между "была" и "стала". Молодая я правда могла бы стать для кого-то счастьем. А теперь - обузой. Жизнь меня выжала, выжгла.
Да, еще немаловажно: смолоду были силы работать и содержать дом (в анапские годы я вообще двужильная была). А прийти к кому-то без гроша за душой - для меня неприемлемо, низко: смахивает не то на стервозный расчет, не то на привязчивость бездомной собаки, неизвестно, на что сильнее. Без гроша и без сил даже на быт, то есть вдвойне с пустыми руками - стыдно!

Сама себе противоречу, дура. Мечтаю, чтобы кто-то меня полюбил и отогрел, исцелил душу покалеченную, дал время восстановиться. Но знаю, что нельзя ни на кого такую ношу возлагать - возиться с полусумасшедшей калекой, да еще нищей.
Кажется, знаю, кто я. Царевна-лягушка, которая, мечтая быть расколдованной, в то же время не смеет показаться царевичу в своем нынешнем обличьи лягушки, да еще и растерзанной. Впрочем, скорее - царевичу не хочет приносить тяготы, это ведь только в сказке расколдовать легко и скоро.