Ты не был мне родным. Но и совсем чужим не был.
А я была выродком в семье.
Ты не был родным по крови. А по душе и судьбе... Ну, быть может, полуродным. Родные по крови вовсе не обязаны меня понимать. Довольно того, что они меня все годы терпели.
А ты - понимал? Не знаю. Может быть, видел во мне не поэта, а подростка. Поначалу.
Ты слушал мои стихи. Летом, на открытом балконе четвертого этажа. Цвели каштаны. Ты курил и нервно стряхивал сивый пепел вниз, на улицу. Говорил, что в моих стихах есть какая-то недосказанность - не то чтоб недосказанность - в них что-то обрывается с последней строкой, когда еще ждешь продолжения. Как прерванная выстрелом жизнь.
Впрочем, про выстрел ты не сказал.
А сказал, что в седьмом классе писал стихи. На просьбу прочесть ответил, что их давно нет, ни на бумаге, ни в памяти. Но ты сказал это без боли.
У тебя в жизни много не сбылось. Может быть, нас роднило именно это.
Я любила бывать в тесной комнате среди твоих книг.
Однажды у меня закончился кофе и я попросила у тебя. Ты стал ворчать, что осталась малость на донышке банки и с какой стати ты должен кому-то ее отдавать. Я сказала, что работаю над книгой. Тогда ты молча отдал мне баночку. Последний глоток кофе. Я с улыбкой сказала что-то вроде: "А ты способен на рыцарский поступок". Ибо для писателя кофе - насущная потребность, на втором месте после бумаги и чернил.
Шутки шутками, а поступок весомый: значит, ты серьезно воспринимаешь меня как писателя. Многие - не воспринимали. Может быть, потому, что я была очень молода. А может, потому, что не умела за себя бороться.
Прошло время. У меня в жизни много не сбылось.
Сегодня ты мне говоришь, что я тварь и ничтожество и моя жизнь никому не нужна. Советуешь мне убраться в самую дальнюю даль, а еще лучше - умереть. Я и сама знаю, что это лучше. Ты не единственный и не первый вонзаешь в меня нож. Не волнуйтесь, я скоро.
Родные по крови вовсе не обязаны меня терпеть. Чужие - могли бы быть милосерднее. Простить мне то, что я живу.
Последний глоток кофе. Последнее предательство.