От Главвреда.

Главная проблема подготовительного периода была связана с так называемой «литовкой». (Для сельскохозяйственных работников уточняю: «литовкой» в то время называли вовсе не инструмент для скашивания травы, а процесс согласования текстов с вышестоящим цензурным органом.) Выглядело это примерно так: авторы текстов с пачками машинописных страничек в руках выстраивались в очередь перед дверью ответственного за идеологию Свердловского ОК ВЛКСМ тов. Алюнина. После посещения кабинета каждый лист превращался в поле боя, покрытое траншеями и окопами подчёркиваний и зачёркиваний, трупами погибших в сражении слов и предложений. Эта бумажная война продолжалась до тех пор, пока на исправленный текст не падала со стуком Большая Комсомольская Печать...
[690x323]
Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовётся...
Ф. И. Тютчев.



Перед началом фестиваля, во время «литовки» текстов на обкомовском уровне мы напоролись на главного идеолога Алюнина.

Он вызвал нас в кабинет потыкал пальцем в тексты, и прошипел:

- Вы понимаете ЧТО ЭТО ТАКОЕ?!

Мы молчали.

- Это же ФАШИЗМ!

Нам тогда показалось что это глупость: ни я в своих текстах, ни Пантыкин в музыке не ставили задачей пропаганду фашизма. Это был скорее некий социалистический идеализм. Наша критика действительности происходила не «справа», как у фашистов, а наоборот, «слева», под флагом борьбы с пороками и недостатками тех, кто не хочет строить прекрасное и светлое будущее. В отличие от диссидентов, критиковавших советский строй, мы напротив, как нам тогда казалось, помогали ему, и искренне думали, что наша музыка должна была бы вызывать у них совсем другое отношение.

Сейчас я понимаю, как им было непросто. Своим идеологическим чутьём они понимали, что наши тексты - это не совсем ТО, с чем их призывают бороться, но это признать они не могли, иначе им пршлось бы признать нас «своими». А нас нельзя было признать «своими», потому, что понимали, что наша критика была направлена в ИХ адрес. Но и замочить нас они не могли! В память об этой встрече, у меня сохранилась вся эта пачка текстов, исчерканных алюнинским карандашом.

[690x295]
Совсем недавно, 25 лет спустя после этой беседы, произошёл случай, который показал, что парадоксальным образом Алюнин оказался прав! Вот как это было.

По роду моей издательской деятельности, мне приходится встречаться с представителями самых разных политических партий и течений. Недавно у меня в гостях была делегация скинхедов. Когда наша беседа подходила к концу, они смущаясь спросили:

- Илья, можно взять у вас автограф?

Мне стало интересно: на чём же я должен буду расписаться? Я ожидал чего угодно. Это мог быть любой альбом «Нау», «Крылья» например, или какая-нибудь моя давно изданная книжка в мягкой обложке. Но этого я никак не ожидал! Они неловко достали замусоленные, зажёванные, затёртые до дыр первые «компактные» издания «Урфина Джюса», выпущенные ещё в 94-95 гг. какими то странными белорусскими парнями.

- Вы знаете, Илья, - сказали они с неподдельным уважением, - Нас так вдохновляет ваша музыка…

Почему же странные тексты, которые были спеты писклявым голосом под эту странную музыку они признали своими? Казалось бы, им должен быть ближе «Трек» в своей чёрной коже, с жёстким саундом и аскетичными текстами, использовавший тоталитарную эстетику Гарри Ньюмана. (Комментарий Главвреда. Тогда, на фестивале они просто испугали своим радикализмом публику, привыкшую всего бояться. И несмотря на то, что эта группа произвела самое сильное впечатление, она не получила ни приз жюри, не приз зрительских симпатий. После фестиваля, эпитет «фашистский» прилип к ним автоматически, и они потратили немало сил, чтобы избавиться от этого нежелательного сравнения, хотя по сути идеологическая основа текстов "Трека" была ещё более "левая", чем у "Урфина".)
[690x257]
Потом я понял: НАСТОЯЩИЙ фашизм, в отличие от суровой радикальной аскезы, должен быть «в рюшечку». И в «Урфине» это было: сочетание ницшеанской воли, которое содержалось не столько в словах, сколько в Сашкиной манере пения, пафос (которым у «Трека» и не пахло) напеваемый неправдоподобным полуженским голосом на педеле надрыва и вокальных возможностей, плюс романтизм, стремление вырваться откуда-то «отсюда», куда-то «туда». Это очень фашизоидно по своей природе, не в идеологическом, а в эстетическом смысле.

Когда я читал радикально правых националистических поэтов, то поймал себя на мысли, что это близко эстетике «УД» - с одной стороны, космическая абстракция, с другой - заплёванные улицы: «Серое небо и серая грязь, серых предметов взаимосвязь…» Алюнин тогда что-то уловил, но он не мог этого объяснить. Ведь в текстах не было никаких «гитлеров», хотя он чувствовал что в этом есть некая тоталитарная воля, прчём выраженная не в лоб, как во внешнем виде «Трека» а как-то косвенно, т.е. особенно коварно и зловредно.

Ещё в текстах сквозило это неприкрытое желание вырваться, а вы помните, что тогда любое стремление вырваться куда-то рассматривалось как идеологический вызов. Если бы рвались на «запад», то это было бы понятно, а тут ведь и не на «запад», а куда?

Подозрительно вдвойне потому что непонятно.
[690x266]
Я прочитал на днях воспоминания какого-то чешского коммуниста. В одном из эпизодов он рассказывает о встрече с Брежневым, на которой обсуждались танковые пражские события 68 года. Когда они остались один на один, Брежнев, руководитель самой счастливой сверхдержавы, задумчиво проговорил:

- Я одного не могу понять. И чего им там спокойно не живётся? У них ведь там так хорошо...

Достоверный источник:

http://www.55x75.ru/