Ажиотаж вокруг японского общественного питания пришел и ушел, а Харуки Мураками задержался надолго. В чем секрет долголетия его успеха в России?

СПИСОК ПРОИЗВЕДЕНИЙ, созданных плодовитым автором, напоминает перечень суши-нори в каком-нибудь меню: названия одно другого заковыристей, но чем больше знакомишься с предметом, тем больше убеждаешься, что речь идет все о той же сырой дряни с рисом, завернутым в морскую траву. Одних только романов у Харуки одиннадцать, а еще есть сборники рассказов. Так что ожидающая нас харукиана еще только начинается. Плюс Рю Мураками, которого легковерным русским читателям попытались впарить под шумок. Учитывая, что фамилия Мураками среди японцев не самая редкая (вспомним хотя бы мультипликатора Джимми Мураками), еще можно ожидать пополнения рядов "самозванцев поневоле".

Как вы уже догадались, это все - продолжение темы о капризах литературной моды, начатой в прошлом номере. Почему именно Мураками так полюбился? Точного ответа на этот вопрос дать зачастую невозможно. Для меня, например, признаюсь честно, до сих пор остается загадкой выдержавшая немало изданий любовь русского читателя к похождениям парфюмера Жана-Батиста Гренуйя (роман Зюскинда действительно очень хорош, но не в этом дело - с другими не менее хорошими романами этого не случилось).

Нельзя сказать, чтобы Мураками "пошел" только в России: в США и Западной Европе "Охота на овец" пользовалась большим успехом, хотя последующие вещи (включая "Хронику заводной птицы") вызвали разочарование - вскрылась "серийная" природа автора, его неумение уйти от собственных однажды найденных приемов. Возможно, подобное охлаждение произойдет и у нас - сдулась же слава однажды взахлеб любимого Павича, писателя с примерно теми же проблемами, что и у Мураками. Но дело не в том, что будет завтра. Дело в том, что сегодня форумов на тему Мураками в Рунете столько же, сколько лет семь тому назад - форумов на тему Пелевина, а книги его барахтаются в болоте донцовых и акуниных на верхних страницах рейтингов продаж. В чем же дело?

На самом деле ответ на этот вопрос легче дать тем, кто уже был сознательным и половозрелым в 70-е годы прошлого века и кто еще застал популярность среди образованных читателей такого японца, как Кэндзабуро Оэ. Так вот, не побоюсь сделать такое смелое заявление: Мураками - это сегодняшний Оэ. Тем более что пишет Мураками все о тех же 70-х (ну, начале 80-х), так что не настолько уж он и "современен". Главное не это - и у первого, и у второго при европеизированном содержании и понятной проблематике очень четко выражен один из фундаментальных принципов классической японской эстетики, именуемый югэн. Это дзэнское понятие означает некую фигуру умолчания, открытые скобки в конце, недосказанность, вследствие которой в идеале читатель прозревает и входит в соприкосновение с абсолютом. И Мураками, и Оэ - мастера недоговорок и открытых финалов, пишущие про время с такими же свойствами.

Эта такая своеобразная чеховщина, завернутая все в те же водоросли с тонким-тонким слоем васаби - чтобы пикантно пощипывало, но глаза на лоб не лезли. И Оэ, и Мураками пришлись ко двору у молодых интеллектуалов двух эпох застоя, разделенных интервалом в 20 лет. Через них они определяют свое родство: безвольность, подчиненность системе, отсутствие воли к противостоянию. Плюс неизбежная экзотика. У Мураками с внутренней японской точки зрения она настолько выхолощена, что его награждают презрительным прозвищем "маслоеда" (так у японцев, масла не едящих, именуются прозападно настроенные "властители дум"). Но что для японца - смерть, то для русского - самое то. Экзотика - королева лузеров и рабов, влекущая в грезы о далеких и недостижимых временах и пространствах. Псевдоинтеллектуальная византийско-этническая каша Милорада Павича, судя по всему, полюбилась за то же самое.

Нет-нет, Мураками совсем не так уж плох. Тем более что мировая критика в один голос расхваливает новый его роман "Все Божьи дети могут танцевать" и говорит, что это совсем другой Мураками. Возможно. Речь не о нем, а о среднем читателе интеллектуальной литературы - том, чья вселенная согласно книготорговой статистике образуется собранием сочинений Коэльо, Мураками и Павича (и дети которого читают, судя по всему, про Гарри Поттера). Иногда для того чтобы увидеть реальность, достаточно бывает закрыть книгу, в которую уставились твои глаза. Вот так, по-японски, и закончим.

Переживших сатори просим писать письма в редакцию.

Текст Илья Кормильцев

ОМ