Во время, когда началась эта история, город, кроме скучного территориально-административного деления, придуманного взрослыми людьми, имел еще одно, наше. Он дробился на множество лоскутных феодальных княжеств, скорее даже племенных терри-торий, границы между которыми не были зримо демаркированы. Я до сих пор помню звучно-загадочные имена этих образований - Лунка, Подлодка, Тридцать третий Квартал, Бан, Верхнее и Нижнее Щорса; сие размежевание существованием своим было обязано шпане, делившей между собой под руководством своих, часто сменявшихся (за счет при-зыва в Советскую Армию или в систему ИТУ) царьков, дворы и переулки, ради того что-бы обеспечить себе право относительно безнаказанно грабить в пределах своих феодов сараи и подвалы да взимать с покорных колонов дань в виде мелочи на кино и сладкий молдавский кагор. Самим колонам, подросткам из инженерских и других благополучных семей, было, в сущности, все равно, кому отдавать скудные сбережения — своей шпане или чужой — когда бы не одно немаловажное обстоятельство. Если в первом случае по-боры осуществлялись добродушно и как бы вполне добровольно, то во втором сопровож-дались насилием, дабы привить чужаку страх и уважение перед группировкой, землю ко-торой он посмел марать своими подошвами. Страх чужаков, так же как и робкая покор-ность собственных подданных, были теми источниками, из которых шпана черпала поло-жительные эмоции, необходимые ей для самоуважения. При этом и нам прививался неко-торый пиетет, и наши рапсоды складывали на скамейках и в темных подъездах героиче-ские устные циклы, повествовавшие о кровавой борьбе авторитетов шпаны, о героических битвах стенка на стенку.
Случилось так, что наш двор и прилегающие гаражно-са-райные регионы оказа-лись как раз в конфликтной зоне между Верхним и Нижним Щорса с преобладанием по-следнего. Как это обычно для пограничного населения, мы пребывали в постоянной не-уверенности на предмет того, кто нами правит сегодня, и получали по зубам от обеих противоборствующих сторон. Сами меры физического воздействия были тогда умеренными по сравнению с более поздними временами и ограничивались зуботычиной или тем, что описывалось элегантным термином «пендель под сраку» — однако от этого насилие не становилось менее обидными и унизительными для нас, с глубокого детства ни дома (ни тем более в школе) небитых-непоротых.
Ко времени, о котором пойдет речь, я и часть моих друзей яростно увлеклись хи-мией, не отдавая самим себе отчета в подсознательных мотивах данного увлечения. Те-перь-то мне совершенно ясно, что нас влекла мечта об Абсолютном Оружии. В отличие от Раймонда Луллия или Роджера Бэкона мы и не помышляли об универсальной трансмутации элементов, о мягком и пронзительном свете lapis philosophorum, исходящем из погруженной в таинственное прение ослиного навоза реторты. Нет, мы увлекались жестокой магией бомб, едким колдовством слезоточивых газов, коварным чародейством ядов, искали сверхъестественного спасения от обид и насилия, пропитавших наше существование, прозревая в химии орудие революции, которая обратит в позорное бегство наших узколобых, но могущественных угнетателей.
Все наши исследования, несомненно, носили откровенно милитаристский характер, и, кроме инстинктивной мальчишеской пиромании, движимой огненно-космической природой силы Ян, стремящейся разрушить плодоносящую влажно-женственную Инь, имели и тайный карбонарский умысел — выжечь греческим огнем беседки детских садов, в которых резались в карты и гнусавили под гитару блатные песни хозяева нашей жизни.
Прекрасно помню поиски, проделанные нами в этом направлении: все эти алюми-ниевые трубочки, наполненные металлическим калием, красные шарики, скатанные из смеси фосфора с бертолетовой солью, сернистые порошки, выжигавшие землю под нога-ми противника. К сожалению, наши Waffengehheim имели ряд принципиальных недостатков и годились в основном только для того, чтобы пугать девчонок или создавать в школьных коридорах атмосферу католических кварталов Белфаста. К тому же с адскими машинами постоянно происходили различные накладки: так, калий, который я резал и расфасовывал за отсутствием собственной лаборатории в туалете, однажды свалился в унитаз и взорвался, продырявив сей предмет гигиены, красные же шарики постоянно са-мовоспламенялись в карманах, ну а пиротехнические порошки подворачивались под ве-ники и лентяйки нашим мамам.
Но мы неустанно совершенствовались в подрывном искусстве, и наконец из стен наших домашних лабораторий вышло подлинное Оружие Возмездия — шариковые бом-бочки, то есть мячики для игры в пинг-понг, в которые засыпался заряд магния и марган-цовки. Достаточно было капнуть в оставшееся отверстие каплю глицерина, чтобы смесь воспламенилась и произошла шумная ослепительная вспышка. Сначала взрыв происходил практически сразу вслед за закапыванием глицерина; этот недостаток, однако, удалось устранить соответствующим разбавлением глицерина водой.
Определение степени разбавления осуществлялось на дворе старой общественной бани, и полигон наш был скрыт от всевидящего ока спутников НАСА клубами белого влажного пара, стравливаемого бойлером. Скрывшись за бойлером, я руководил испыта-ниями с секундомером в руках, в то время как мой верный друг и лаборант Коля Рассолко закапывал в разложенные на асфальте бомбочки растворы все возраставшей концентра-ции. И потом, когда искомая была найдена, мы гордо стояли, обнявшись, как Курчатов и Берия, и глядели, не морщась, на ослепительное пламя, порожденное нами, и огнь чудес-ный бликовал учетверенно в двух парах наших близоруких окуляров.
В течение какой-нибудь недели производство шариковых бомбочек было постав-лено на поток, и мы выходили из дома только вооруженные, ощущая в одном кармане уютную сферичность бомбочек, а в другом — угловатую тяжесть флакона-капельницы с раствором. В первом столкновении с противником я лично участия не принимал и могу судить о нем только по сбивчивому рассказу победителей, явившихся с донесением в ко-мандный пункт под кустами боярышника на заднем дворе. Побоище при Кресси произошло около девяти часов вечера на задворках кинотеатра «Мир». Наши втроем возвращались с сеанса кино и были остановлены пятью скучающими шпанюками с Нижнего Щорса, которые потребовали денег. Тут же жидкие майские сумерки были разорваны тремя белыми вспышками и шпанюки, подвывая, пустились в бегство, ошпаренные магниевыми искрами и ошметками расплавленного целлулоида.
Авторитетом Нижнего Щорса в то время был некто Береза, о котором ходили мрачноватые легенды. Этот прыщавый ублюдок с габитусом олигофрена, промышлявший угоном и перепродажей мопедов, достиг своего высокого положения в основном за счет усовершенствования, введенного им в процесс воспитательного насилия. По методу Березы жертва привязывалась в подъезде или подвале за руки к трубам отопления, после чего уже экзекуторы и выдавали беспрепятственно знаменитого «пенделя». Ставка Березы, как поговаривали, располагалась в одной из деревянных избушек под снос, которых было немало в выселенных в предвкушении новостроек кварталах частных домов, и вот туда-то, в эту халупу, обращенные в бегство шпанюки и принесли весть о рождении Оружия Возмездия.
Была произведена разведка, и в сознание Березы вошла жалкая, щуплая и очкастая фигура Генерального конструктора. Разгневанный Береза приказал изловить и доставить. Если бы я знал об этом, я бы счел за лучшее вообще не выходить из дома после школы и, может быть, даже уклонился бы и от школьных занятий под предлогом нездоровья, но я не располагал агентами в стане врага и пребывал в эйфории, помышляя ежесекундно ис-ключительно об усовершенствовании шариковых бомбочек (в частности, о том, чтобы конструктивно совместить в одном корпусе заряд и воспламенитель и тем самым изба-виться от необходимости носить в кармане неудобную и постоянно подтекающую капель-ницу).
Так, в полном неведении, я и отправился на вечернюю прогулку. Проходя крат-чайшим путем между сараями к дому Коли Рассолко, я увидел впереди две сгорбленные тени, руки в брюки. Две идентичные фигуры одновременно выросли сзади. Ловушка была подстроена умело; оставалось только ждать приближения Березиных эмиссаров. Бомбочка в кармане придавала мне сил, невзирая на хлипкие бицепсы, впалую грудь и полное неумение драться.
Это была тактильно ощущаемая связь с другим, магическим миром, миром огнен-ных демонов, которые вызываются простым движением рук волшебника и выстраиваются вокруг него в пылающую пентаграмму экстерриториальности, превращая носителя магических сил в пришельца из другой вселенной, в которой слово и мысль могут убивать не хуже кулака или финки.
Эмиссары, осторожно косясь на мои возлежащие на карманах руки, приблизились. Один из них сказал:
— Эй, очкарик, пошли к Березе. У него до тебя базар есть. Я не возражал. Я был тогда отчаянно смел и не побоялся
бы предстать перед самим дьяволом, лишь бы в кармане была шариковая бомбочка. Мы тронулись в путь. Эмиссары шли по бокам от меня. Чтобы предупредить возможные поползновения с их стороны, я опустил руки в карманы и сразу почувствовал, что что-то не так. Еще бы: разумеется, выходя из дома, я забыл взять капельницу! Бомбочка была на месте, но что в ней было толку при отсутствии капельницы? Холодный пот градом за-струился у меня по спине, но отступать было поздно и некуда. Пытаясь ничем не выдать своего конфуза, я шел, внутренне понурый, и расстояние между мной и грозным Березой неумолимо сокращалось.
Когда мы, пригибаясь, вошли в избушку, Береза сидел за столом с тремя своими клевретами. На столе валялись замусоленные карты (видно, играли в буру), пачка сигарет «Лань» и стояла открытая бутылка портвейна. Пахло мышами, землей, мокрой штукатур-кой и сладковатыми винными парами. Тусклые белки Березиных глаз ворочались в полу-мраке, мучительно пытаясь оценить, насколько реальна угроза, исходившая от моей нев-нушительной фигуры; замасленные его волосенки прилипли короткой челкой к низкому лбу. После некоторого молчания Береза важно произнес гнусавым своим голосом:
— Ну чо, Ломоносов, доигрался? Я молчал.
— Щас мы тебе гестапо покажем, химик, — поспешил подсуетиться один из клев-ретов.
— Ничего вы мне не покажете, — сказал я по возможности убедительным голо-сом. — У меня бомба в кармане.
При этих словах мой конвой довольно прытко поменял диспозицию и очутился за бревенчатой стенкой, шедшей поперек избы. Клевреты тоже попробовали встать из-за стола, но Береза остановил их угрожающим жестом.
— Какая там бонба, хлопушка это, — заявил он неуверенно.
— Это новая. Особо мощная, — поспешил его заверить я.
Береза крутил неживыми глазами и молчал, пытаясь обдумать сложившуюся си-туацию. Как я сейчас понимаю, будь Береза поумней, он мог много что предложить — например, безопасность в обмен на использование бомб исключительно против шаек с Верхнего Щорса, или предательство с передачей Оружия Возмездия в руки шпаны и на-значением меня на пост придворного алхимика, или что-нибудь еще в том же роде. Но тогда Береза не был бы Березой, и последующая карьера его оказалась бы более внушительной, чем та, о которой я расскажу. А так Береза был всего лишь Березой — мелким и умственно отсталым недо-уголовником, поэтому животное нутро его не хотело искать выгод, а просто взять и одним взмахом лапы устранить непонятное и нелепое препятствие в лице мелкой и чужеродной зверушки. Нервы его сдали, и он визгливо закричал:
— Крути его, Серый, щас мы его отпенделяем! Клевреты шевельнулись, сердце у меня екнуло, и тогда я
выхватил из кармана пинг-понговый шарик и поднял его высоко над головой.
В сырой темноте вражьего логова белоснежный шарик ярко светился, словно зага-дочный предмет внеземного происхождения, слишком белый и сферичный, чтобы быть просто шариком для пинг-понга. Он был не похож на все то, к чему скудный мозг Березы, не говоря уже о нервных ганглиях его клевретов, успел привыкнуть за неполных восемнадцать лет своего земного прозябания. Я думаю, что яркие и неожиданные впечатления были редкими в жизни Березы, и потому-то, как выяснится позже, зрелище белоснежной сферы и таящегося в ней могущества глубоко отпечаталось в его памяти на фоне тусклых и однообразных воспоминаний о грязных девках, выпитом портвейне, кулачных драках, угнанных мопедах и приводах в отделение.
Береза и его клевреты застыли в минутном сомнении. Инстинкт подсказал мне, что нужно сделать шаг в их сторону. Я сделал этот шаг, и тогда вся кодла вскочила из-за сто-лика, опрокинув его, пороняв при том карты и бутылку, и кинулась в проем выбитого окна, через который уже несколькими мгновениями раньше благополучно улизнули мои конвоиры. Я положил шарик обратно в карман и, не испытывая более судьбу, вышел в дверь и пошел к Коле.
Я не стал рассказывать никому из своих друзей о случившемся противостоянии. Мне было слишком хорошо известно, что у Березы есть взрослые друзья, вполне уже зре-лые уголовники, которых вряд ли проймешь даже настоящим пистолетом, не то что со-мнительной шариковой бомбочкой. Я ходил по нашему району аккуратно, избегая опас-ных закоулков и коротких путей, долго стоял и вглядывался в темноту подъездов, перед тем как в них войти. Мстить мне все-таки никто не стал. Вероятно, тем летом происходи-ли какие-то крутые разборки между Верхним и Нижним Щорса, и Березе было не до меня.
Осенью Березу благополучно призвали, место его было сразу занято кем-то другим, но ни меня, ни друзей моих это уже не тревожило, потому что той осенью мы стали больше пропадать по квартирам одноклассниц, чем по задворкам и гаражам, В связи с этим изменением modus vivendi мы временно утратили интерес к алхимии огня и переключились на фармакологию приворотных и возбуждающих средств, что составляет предмет уже совсем другой истории.
А тем временем где-то в потемках Березина мозга продолжал светиться маленький белый шарик для игры в пинг-понг и досветился до того самого момента, когда Береза, уже вполне зрелый рецидивист, находившийся ходке так в пятой, оказался в числе участ-ников бунта в Тиуссинской ИТК. Бунтовщики заняли административное здание и находились в офицерском красном уголке. От воли их отделял только длинный коридор первого этажа и шевеление серых ушанок в конце этого коридора за поваленными столами. Собственно на волю они и не собирались, поскольку бунтовали за какие-то свои требования, но запах воздуха свободы был слишком интенсивен. И вот тогда-то нечто сработало в этом странном механизме Березиной головы: он поднял лежавший на полу красного уголка белый сферический предмет и с криком «Ложись, бомба!» побежал по коридору в сторону импровизированной баррикады. До первой вздыбленной столешницы оставалось уже метров двадцать, когда сильный удар в голову остановил Березу. С удивлением он заметил, что белая сфера в его голове начинает расти, угрожая разорвать изнутри череп. Он схватился за голову, пытаясь удержать разлетающиеся в стороны черепные кости, отчего шарик выпал из его руки и весело запрыгал по полови-цам.
Метким стрелком оказался сержант Оол-доржав, маленький тувинец, у которого поры на пергаментной коже лица были шире, чем узенькие игольчатые ноздри плоского носа. Оол-доржав не поверил в Березину бомбу. Он был внуком шамана и знал от дедуш-ки, что бояться надо пучка кожаных ленточек, привязанных к козлиному рогу, а не каких-то там шариков, и что колдуном, способным послать из отверстой ладони смертельный огонь, обычно бывает седенький старичок с желтой бородкой клинышком, а не ражий бандит с тяжелой челюстью и узким лбом.
Обо всем этом я прочитал в номере еженедельной газеты внутренних войск, кото-рый случайно обнаружил в сетке на спинке кресла в салоне авиалайнера, когда тот начал мучительно выруливать на ВПП аэропорта Домодедово. Разумеется, автор очерка о бунте в Тиуссинском ИТК не упоминал имени зэка, которого подстрелил отличник службы Оол-доржав, но подробно описывал само происшествие с шариком для пинг-понга — так что мог ли я не догадаться?
И когда взревел форсаж и тяжелое тулово самолета начало раздвигать вязкость мо-сковской непогоды, я откинул голову на высокую спинку кресла и начал думать о зага-дочной траектории во времени и в пространстве, которую проложил этот прыгучий цел-лулоидный сорванец, выскользнувший в коробочку из кукольных рук упаковщицы корейского народного предприятия, проверявшей качество шарика под портретом Любимого Вождя, чтобы быть купленным мной в магазине «Спорттовары». Затем он был начинен гремучей смесью, чтобы воссиять во тьме ныне уже снесенной избушки и скакнуть из моих рук в неживые глаза Березы, отпечататься в таинственном веществе памяти и пребывать в нем в скрытом виде лишь для того, чтобы вновь материализоваться в грубых пальцах бандита в красном уголке Тиуссин-ского ИТК и быть окончательно и решительно отбитым плоским, как ракетка, лицом Оол-доржава.
И чем больше я думал, тем яснее мне становилось, что это был совсем не шарик, а Орудие Судьбы (что, впрочем, совсем не мешало ему оставаться шариком физически), Посланием, которое ни один из нас троих не сумел, вероятно, правильно понять и про-честь. И путь его вовсе не закончен, потому что никому не известно, что теперь происхо-дит в голове Оол-доржава, спящего сторожко, как дикий зверь, на своей сержантской по-стели.
Может быть, только тогда, когда все те, кого задела его юркая траектория, смогут собраться вместе по ту сторону существования, они узнают, какой тайный умысел пресле-довала судьба, связывая их воедино, но и то вряд ли, ведь там мы станем печальными те-нями, лишенными памяти и узнавания, скитающимися со скорбным стоном на берегах реки забвения.

1993