Ох... Великий журналист был! Один из последних могикан-профессионалов!

Завещание Рубинова

УТРАТА

Эту книгу автору привезли из издательства за несколько дней до внезапной смерти

Анатолий Рубинов уже при жизни стал легендой. А случилось это потому, что он в 70-е годы, будучи заведующим отделом социльно-бытовых проблем «Литгазеты», изобрёл простую и такую же популярную, как автомат Калашникова, рубрику «Если бы директором был я…». Только в отличие от всемирно известного автомата она никого ни к чему не принуждала. Всего лишь приглашала к размышлению: как изменить нашу жизнь, чтобы избавить её от утомивших нас проблем.

Это поистине гениальное изобретение Анатолия Рубинова побудило всех мало-мальски активных граждан Страны Советов взяться за перо и сообщить «Литературной газете», что нужно предпринять, чтобы преобразовать нашу жизнь. Фактически эта акция «ЛГ» была закамуфлированным призывом к мирной революции в стране, ждущей необходимых перемен. В редакцию (вначале на Цветной бульвар, затем в Костянский переулок) стали приходить мешки писем. Рубинов публиковал их полосами, а они продолжали идти. В 83-м он издал книгу «Если бы директором был я...», она потом вышла на восьми языках!

Сейчас, пользуясь современной терминологией, Анатолия Захаровича Рубинова назвали бы образцом креативности. За какую бы тему он ни брался, журналистское расследование проводил блестяще, виртуозно. И с юмором. Будь то работа почты, ловля такси на ночной улице, интимная жизнь мегаполиса или, наконец, частная жизнь журналиста. Он умел быть весёлым человеком в самых, казалось бы, невесёлых житейских ситуациях. Он был мастером, преображающим хаотическую нашу действительность в остроумные заметки, остросюжетные репортажи, проблемные статьи.

Свой журналистский путь Анатолий Захарович начал с заметок во фронтовую дивизионку «Отвага» (в 42-м 18-летним ушёл на фронт), после войны работал в многотиражках, с отличием окончил в 1951-м Московский заочный полиграфический институт. После его окончания до 63-го года продолжал работать в многотиражках, три года – в «Вечерней Москве», придуманная им рубрика «Справочное бюро» живёт до сих пор. С 1966 года – в соцбытотделе «Литгазеты». Тридцать три года он был в созвездии самых громких литгазетовских имён, которые знала вся страна. Он выпустил десятки книг («Откровенный разговор в середине недели», «Весёлые похоронные истории», «Лестница престижа» и другие), стал лауреатом премий Союза журналистов СССР, был признан лучшим репортёром Москвы, получил премию Международного конкурса юмора и сатиры «Алеко». За свою многолетнюю работу в печати он награждён двумя орденами «Знак Почёта». В 2007 году ему вручена высшая награда Союза журналитов России – почётный знак «Профессионализм. Честь. Достоинство».

Анатолий Рубинов ушёл из жизни, отметив свой 85-летний юбилей, оставив нам завещание, которым пропитана каждая его строка: журналист должен касаться проблем, которые волнуют каждого. Потому что в профессии журналиста (если, конечно, он не профессиональный пиарщик) заложена функция конфликтолога, это во-первых. И во-вторых: потому что правдивая журналистика – это способ самопознания и самоорганизации народа.

Он остался с нами главной частью своего творческого «я» – своими книгами и статьями, своим поразительным жизнелюбием и верой в человеческое здравомыслие, которое неизбежно выведет нас из любой трудной ситуации.
Спасибо Анатолию Рубинову за эту веру, оставленную нам в наследство.

ЛИТГАЗЕТОВЦЫ

я недавно читала статью ПОлитковской об Агроновском)))если найду кину сюда))

ЖИЗНЬ ЗА ОКНОМ — БЕДА

Сейчас его знают немногие, но это и есть участь журналистов, о которой должен быть предупрежден каждый, вступающий на этот путь. Пока публикуешься — тебя помнят и ты нужен. Перестал — все, довольствуйся собой. Тем не менее в 70-80-е годы имя Валерия Аграновского, одного из самых блистательных и смелых спецкоров «Комсомолки», гремело по всей стране. Письма-отклики на публикации в редакцию носили мешками, а на его очерках студентам преподавали основы журналистского мастерства. Сейчас Аграновский, перенеся несколько инфарктов и инсультов, тоже много пишет, но, во-первых, нет той «Комсомолки», которую читают все, и нет тех времен, когда газета слыла истиной в последней инстанции, а статья читалась как приговор.

Досье:
Аграновский Валерий Абрамович — родился в 1929 г. в Сочи. Окончил юридический институт и военное училище штурманов дальней авиации. Первую статью опубликовал в 1948 г. В профессиональной журналистике — с 1957 г. Работал в журнале «Юный техник», «Экономической газете», «Литературной газете», «Комсомольской правде», «Огоньке». Отец — знаменитый журналист Абрам Аграновский. Старший брат — столь же знаменитый известинец Анатолий Аграновский.

Свой юбилей Аграновский встречает в грустном настроении — это трудно не заметить. Именно на такой ноте и прошло наше интервью, которое оказалось напрочь избавлено от праздничной приподнятости. У Валерия Абрамовича — свой особый взгляд на современную журналистику. Без сомнения, предвзятый — но иначе и не может быть, если ты отдал этому ремеслу 50 лет.
— Итак, за что же вы не любите современную журналистику?
— Я признаю ее право быть такой, какая она есть. Однако кризис очевиден. В моей новой книге «Вторая древнейшая» есть открытое письмо главному редактору «Литературки». Давая интервью, он сказал: «Отныне наша газета будет ориентироваться только на факты, а не на мысли». Для меня такой журналистики не существует. И я написал отповедь, потому что давал этому человеку рекомендацию в Союз журналистов.
Нет, я, конечно, не против факта — он имеет право жить. Но факт — всего лишь информационный повод для журналистских размышлений. А просто так лопать факты — сыт не будешь. Мне неинтересно читать, что какой-то чиновник с дамой был в сауне.
— А что тут, собственно, осмыслять?
— Когда человек прыгает с колокольни и остается живым — это случайность. Когда тот же самый человек падает с той же самой колокольни и снова остается живым — это уже совпадение. А когда человек в третий раз падает с нее, это — привычка. За одной «баней» последовала другая, будет и третья. А ведь уже на первом факте журналисты могли бы проанализировать, что сегодня происходит с нашим чиновничеством, с высшим классом государства — психологически, морально, материально... Из поля зрения журналистики первым делом не должно уходить нравственное состояние общества. А у нас исчезли все старые жанры, появился один новый — донос.
Я считаю, газетная трибуна сегодня вообще не жизнеспособна. Она рождает лишь сиюминутные реакции, которые угасают в тот же момент, как только рождаются.
— Но в этом есть своя правда современной жизни — прошел день, и газету «съели». Вы просто относитесь к славной плеяде журналистов-шестидесятников, которые страдали газетным гигантизмом и были избалованы миллионными тиражами. Все это ушло — наступили новые времена, появились другие ценности.
— В Коране есть фраза — все будет так, как должно быть, даже если будет наоборот.
— Когда вы работали в 60-70-е и претендовали на роль властителя дум, занимая под свои статьи огромные куски газетной площади, — вы тоже так думали?
— Тогда у меня было меньше мудрости.
— А на что вы надеялись тогда? Вот выйдет свежий номер, и...
— Газету боялись, ненавидели, любили, уважали — она влияла, она работала. В ту пору писал мой брат Анатолий Аграновский, и каждая его публикация приносила реальные плоды обществу. Не хочу претендовать на такие же результаты, которых добивался Толя, но все, что я публиковал, имело почти мгновенную реакцию — общественности и властей.
— Каким вашим газетным результатом вы гордитесь больше остальных — «газета выступила, меры приняты»?
— Я окончил юридический институт и потом долго работал адвокатом. Пошел в адвокатуру специально, чтобы быть защитником, а не прокурором и не следователем. Я никогда никого не обвинял — только защищал. Моя журналистская миссия была такой же. И сегодня мне стыдно всего за один-единственный материал, который был опубликован в «Комсомолке» лет 25 назад. Я написал о молодом спекулянте. Все это были мелочи и полная ерунда — чем он спекулировал. А я не смог предвосхитить, что очень скоро спекуляция станет нормой нашей жизни.
Однако мальчика мне все-таки удалось спасти. Его хотели тогда же посадить, и конечно, сделали бы это, а я его спас. Приехал в суд, выступил общественным защитником.
— Простите, мне непонятно — в статье вы его обвинили, а в суде защищали? Писали одно — говорили другое? Какая странная была жизнь.
— Не странная, а нормальная. В статье я обвинял явление на примере главного героя, а в суде защищал конкретного человека. Я не хотел, чтобы из-за меня пострадал человек. Расскажу одну историю. В 35-м году в Москве, когда мне было шесть лет, умерла близкая подруга нашей семьи. Мы все ушли ее хоронить. А во время похорон обокрали нашу квартиру. Вынесли все, и это сделали мальчишки из нашего двора. Когда был суд, папа пошел туда и защитил всех мальчишек. Их выпустили на волю. Он сказал — это наши дети, и во всем, что они делают, виноваты мы, взрослые. Мальчишек было восемь. Потом шесть из них погибли на фронте.
— А если бы сегодня, столь же хамским способом: люди пошли на похороны, а они влезли — вашу квартиру обокрали, соседские подростки? Как вы бы поступили? Пошли в суд их защищать, как ваш папа?
— Не знаю. Сейчас ситуация изменилась до такой степени, что мы все, и я в том числе, стали нетерпимы, злы, резки — не способными понять и проанализировать. У нас очень борцовская реакция и главный принцип: око за око, зуб за зуб. «Принцип талиона».
— Сегодня вы человек в основном домашний? Как вы относитесь к жизни за вашим окном? Какая она, на ваш взгляд?
— Жизнь за окном — беда. Я говорю не о воздухе, а о нашем обществе. Ельцин — это... Мавр, который сделал свое дело.
— Какую трагедию последнего десятилетия в России вы считаете самой страшной?
— Могу сказать только о собственном отношении к этому вопросу, ни в коем случае не обобщая, — это трагедия демократов и демократии. Демократическая революция не произошла, она попала не в те руки. Но это еще не похороны. Из всех современных политиков для меня наиболее симпатичны люди типа Владимира Рыжкова — лидера фракции НДР в Думе. Он — человек будущего. В эти выборы он, конечно, не попадет. Но через 8-12 лет, может, что-то получится. Для этого ему нужно вырваться из той скорлупы, где он сейчас находится, и некоторое время идти в одиночку — ведь лучшее воспитание происходит в одиночной камере. И тогда что-нибудь обязательно получится.
— Но, может, тогда уж лучше — в эмиграцию? И, по старой отечественной традиции, именно там устроить инкубатор для будущих руководителей страны?
— Нет. Воздух должен быть родной.
— А вы никогда не собирались уехать из России навсегда?
— Я никогда не осуждаю тех, кто уезжает. Но сам никогда не собирался в эмиграцию, потому что у меня очень крепкие узы с семьей. Здесь похоронены мама, папа, Толя. В этой же могиле есть маленький кусочек для урны с моим прахом — уже приготовленный. На моем столе, в хрустальной вазочке — удостоверение могилы, где родители и Толя, и от них я никуда не уеду. Собственно говоря, этим объясняется все, в том числе и отношение к стране. Это — моя страна. Отсюда меня можно только выгнать, и тогда я там умру. Не буду говорить, что это патриотические чувства — их нет. Просто у меня огромное количество болезней, и я не хочу еще одной — ностальгии.
— А вы когда-нибудь подолгу живали за границей?
— Там я был всего три раза за 70 лет. В Венгрии и Болгарии — на отдыхе, в Италии — с делегацией журналистов. Из той итальянской поездки привез книгу Солженицына на русском языке — в коробке из-под конфет. И мне повезло — совершенно случайно не попал в шмон на границе.
— Вам не обидно, что вы так мало видели мир?
— Всего не перечитаешь, всего не пересмотришь. Ну посмотрел я три страны. Ну мог — тринадцать. Что изменилось бы во мне? Ничего.
— Как вас сегодня называть? Вы — кто? Шестидесятник? Журналист? Писатель? Драматург? Последний в журналистской династии Аграновских?
— Я прежде всего дедушка. У меня два внука и одна внучка. Асе — Анастасии пять с половиной лет. И она уже сочиняет стихи. Но то, что она сочиняет стихи, пока сама не знает. Я записываю их, но не говорю ей об этом — мы боимся комплексов. Еще Ася играет на фортепьяно, и у меня тоже есть записи. Я ей даю прослушать Моцарта. И говорю: а теперь сочини по мотивам Моцарта. И она сочиняет — импровизации ее потрясающи. Но она тоже не знает, как это прекрасно.
Моему маленькому внуку год и два месяца — его зовут Александром Александровичем. Он пока еще не говорит, а только мычит и играет с кошкой. Прелестный мальчишечка. Старшему внуку Андрею — 19. Он на 4-м курсе юрфака МГУ.
— А с кем из них вы дружите больше всего?
— С Аськой у нас потрясающая дружба. Мы с ней философствуем и играем в футбол в коридоре. Андрей — человек сам в себе, самодостаточный. Ему никто не нужен — он пока один. Будет ли когда-нибудь писать, я не знаю.
— Вы мечтаете, чтобы он обязательно писал?
— Я очень хочу, чтобы было продолжение нашей династии.

Б0бёр, и я не знала...

печально все это...очень печально...

Оксана_Гайдарова, спасибо за инфу!

Классная статья!!!