Когда я был мальчишкой у нас во дворе жил самый настоящий пират. Он, конечно, притворялся простым пенсионером, никогда не позволял себе выйти во двор с большими пистолетами за поясом, да и гимн всех пиратов: "Йо-хо-хо! И бутылка рома" тоже пел, тихонько, чтобы никто не слышал; но достаточно было посмотреть на его красную, как закат над Тортугой рожу, как сразу становилось ясно,- место этого пузатого старика не на лавочке под акациями, а в портовой таверне, или на палубе брига какого-нибудь Флинта или Дрейка. Не случайно же его любимое присловье было: "Эс, Дрейк!".
Кроме меня о его пиратской сущности догадывалась баба Роза. Услышав его боевой клич, она всегда морщилась:
-Шимон, прекрати ругаться! Дети во дворе.
Старик тут же сникал, как стаксель в штиль – даже целый фрегат не рискнул бы взбунтоваться против дворовой владычицы.
Из окна пиратского кубрика можно было попасть на крышу сарая. В древности, еще до моего рождения, в этой серой развалюхе хранили уголь, но когда котельную перевели на газовое отопление, сарай превратился в трюм пиратского корабля. На крыше были укреплены две мачты, между ними натянуты веревки, и по пятницам дворовый пират старательно разворачивал белоснежные паруса из простыней, наволочек и пододеяльников. Тогда его толстая как причальная тумба жена, высовывалась из совсем не похожего на иллюминатор окна и кричала:
-Осторожней! Не свались вместе с бельем!
На что дворовый пират браво отвечал:
-Эс Дрейк!
Хотя его Зойка совсем была не похожа на славного капитана "Золотой Лани". Скорее на солидную купеческую барку.
Я очень любил сидеть на этой крыше-палубе. Паруса за спиной хлопали на ветру, белые голуби Гришки-птичника как-то незаметно превращались в чаек и альбатросов и дом, медленно-медленно отплывал в далекую страну, где не бывает гололедов, а цветы круглый год не только на подоконниках, но и на деревьях.
Так продолжалось много лет, пока не пошел дождь. Обычная для октября бесконечная слякоть, которая не успокоится, пока не промочит насквозь все на свете. Он бы наверное добрался и до красной крышки гроба, которую выгрузили из поцарапанного автобуса, но ее занесли в подъезд.
Во дворе сразу деловито закопошились старушки. Они сползались со всех окрестных дворов, некоторые даже приходили со стороны трамвайной остановки. Потоки воды превращали стекла в кривые зеркала, а я смотрел сквозь них на разноцветные зонты и думал:
"Почему старухи со всего света собрались на похороны нашего пирата? Может быть, они хотят убедится, что он умер, и теперь нечего бояться за сокровища в сундуках да кладовках? Или они пришли простится с тем, кого ждали всю жизнь в старых тавернах? Ждали, но теперь уже не встретят никогда?".
На следующий день, когда дождь кончился, я услышал, как толстая Зойка кому-то жалуется:
-Полная яма воды. Закопали, словно утопили.
Она, похоже, так и не поняла, что вчерашний дождь был совсем не случайным. Пиратов не хоронят в земле! В крайнем случае Море само придет, чтобы забрать, то, что ему причитается.
По мокрому дереву я вскарабкался на крышу сарая. Мачты были пусты и серые осколки осенних листьев акации липли к мокрой жести как простая грязь. Даже тупатые Гришки-птичника не хотели взлетать и превращаться в чаек.
И тогда я понял: настала пора брать штурвал в свои руки. Иначе наш дом навсегда застрянет в этом болоте полном гнилых листьев, мокрых простыней и жирных, сонных голубей.