Есть Закон,- всеблагая весть
Строки писаны кровью звезд:
Что бы жить, нужно выжить здесь
Удостоиться рос и гроз.
Помню было в меру тепла
В меру света и в меру мечты
Но была эта мера не та,-
Мера полная пустоты.
Подоконник- всему предел:
Гладь стекла, и дерзать не сметь
Но однажды я улетел
Ведь нельзя запретить взлететь!
Притяжения корни рвать
Пострашнее разрыва жил
Но без этих минут, как знать,
Я б наверное и не жил...
Удивленные журавли
Уползли за небесный склон
Остается внизу, вдали
Тополей поясной поклон,
А вокруг только неба синь
Пусть в сиянии навсегда
Приведет меня в ширь пустынь
Солнца яростная звезда...
Здесь закон, как благая весть
Строки писаны кровью звезд:
Чтобы жить, нужно выжить здесь
Удостоиться гроз и рос.

То, что Борька Хаят особенный, все пацаны знали. Даром, что за разговоры на эту тему не раз получали по шее. От самого Борьки. Кому приятно, когда за спиной шушкукаются да еще пялятся, как на зеленого слона в трамвае! Но во дворе, где подрастало уже третье после войны поколение и на копейку ничего не скроешь. Особенно такое.
Короче, все знали,- Хаяты- бессмертные. Не совсем конечно. Умереть они могли. От старости, например, или инфаркта какого-нибудь. Может быть даже от гриппа, хотя не уверен. Все дело в том, что никого из Хаятов нельзя было убить. Ни за что!
История нашего двора началась еще в 98. Тысяча восемсот. С той поры сохранились самые нижние камни забора (те, что черные), бывший угольный сарай (сейчас в нем дворник метлы складывает) и семья Хаятов. Прадед нашего Борьки, Идель, одним из первых поселился в подвальной квартирке доходного дома братьев Кацманов. Не только поселился, но и пережил и братьев и тот старый дом. Я еще помню, как он сидел на лавочке под акацией... Прямо со двора его однажды и увезла "Скорая". Увезти- увезла, но все равно опоздала. Поэтому-то я и знаю, что Хаяты хоть и бессмертны, но не совсем. Их только убить нельзя. Хотя пытались многие.
Первый раз самого Иделя убивали еще в пятом году. Тысяча девятьсот. Конечно, то что было к нас в городе, по сравнению с Кишеневским погромом просто мелочи, а после того, как мясники с Озерки встретили черносотенцев за Длинной Балкой и вообще все заглохло, у нас во дворе погромить успели. Иделю, тогда еще совсем мальчишке, какой-то гад колено ломиком перебил. Подумаешь! Месяца не прошло,- Идель уже хромал по двору, словно ничего не произошло. Нога, правда, больше не гнулась как следует, но для портного руки важнее. Ему не танцевать, а шить надобно.
Всерьез за Иделя уже в восемнадцатом взялись. Кто его только не убивал: и белые, и зеленые и просто налетчики. Говорят, даже сам Буденный чуть было не затрелил. Все впустую! Будто из рогатки пуляли.
В 39-м настал черед Борькиного деда Янкеля. В доме на Короленко решили, что настала пора разоблачить очередную банду "врагов народа". Янкеля загребли с десятком других портных да сапожников в одну кучу . Не знаю, что они там такого антисоветского нашили, а только по десять - пятнадцать лет лагерей им без лекал одной левой выкроили. Все Хаятовы подельники как ушли так и сгинули, а Янкелю эти лагеря,- тьфу! Плюнуть да растереть. Что ему, бессмертному сделается!
Пока он за полярным кругом прохлаждался война началась
К августу наш город уже под Гитлером был. Швейную фабрику эвакуировали, а Янкелеву Двойру с сынком Изей оставили, иначе под раскройный пресс места бы не хватило.
Две недели фашисты в городе осматривались, а на третью развесили приказ: всем евреям собраться в универмаге. Ясное дело зачем... Не пиджаки раздавать будут. Двойра за день до того черного дня хотела бросить все бебехи, бежать с сыночком куда-нибудь за город. Может и удалось бы, да только дворник, сучья душонка не дал. Караулил, зараза, потом к универмагу, чуть не в тычки погнал...
Вечером обреченных повели к Красной Балке. Сперва по проспекту, потом вверх, мимо казарм, через Куриновку... Это сейчас там асфальт и трамваи ходят, а тогда только узенькие улочки да маленькие домики были. Во дворах огороды, козы. Совсем окраина была, почти село. За крутым поворотом, один из фрицев огляделся по сторонам, не видит ли кто, а потом подхватил малыша Изеньку под мышки, да и швырнул прямо в балку. Двойра даже вскрикнуть не успела. Только губу прикусила...
То что мать перед погибелью смолчала не удивительно, а вот как семилетний пацаненок не запищал- до сих пор понять не могу. Не иначе ангел рот ладонью притворил.
Через неделю Изенька наткнулся на какую-то часть, которая еще из-под Ужевого прорывалась. Тогда в ней человек 50 было, а спустя месяц через линию фронта двое перебралось. Изя Хаят и ефрейтор Портнов.
Потом еще много чего было. Голодная зима в детдоме, эвакуация, бомба разворотившая теплушку. Смерть кружила вокруг паренька как шкодливый кот вокруг кринки с молоком, да только куда ей против настоящего Хаята!
В начале шестидесятых настал черед Аркадию, отцу нашего Борьки доказывать, что не зря фамилию носит. Однажды в рыбном за базаром выбросили коропчуков. Отгородили угол какими-то ящиками, свалили рыбу мутной кучей... Народ собрался, гудит, продавщица колышется как сонная муха. Весы наладить не может, цену никак не узнает, гири не те... Главное- не продает. У очереди уже глаза одурели, голоса - как щебенка под локтями. Какой-то приблатненный вытолкнул из очереди крохотную старушонку:
-Пошла отсюда, жидовка! Привыкли...
К чему именно привыкли городские евреи договорить не успел. Аркаша, хоть никогда не отличался боевым духом, не выдержал, ухватил бычка за воротник:
-Не петушись...- говорит.
Кто же знал, что у гада заточка в сапоге... Короче, прямо от рыбной кучи увезли Аркадия в Земскую... Хирург потом все дивился: лезвие в миллиметре от какого-то жутко важного сосуда прошло. В миллиметре от смерти. Хотя учитывая, Читать далее...

***
Ветер в изодранном платье
Замер в горящей пыли
На сотворенье хватит
Праха у этой земли.
Щедрый простор дороги
Бьет как прибой в порог
Множество троп у Бога
Мало у Бога дорог
Здесь в поднебесной сини
Грома слышней тишина
И остается пустыня
Как человек,- одна....

Перед рассветом
Ветер в серых холмах верит только векам и мгновеньям
А не суткам с часами,- они кирпичи для эпох
И не ведают призрачно- утренний флер полутени,-
Заостренные грани грядущих и прошлых дорог.
В мире четком и ясном, порою контрастном до рези
Черно-белое небо чеканит столетняя ночь
Принимая концепцию Дьявола как антитезу
Если дальше терпеть многоцветие жизни невмочь.
Как легко перепутать дороги, тревоги и лики
Слезы горя и радости общий сплетают узор
Золотые Тельцы расплескали слепящие блики
Ложной нотой вплетаясь в рассветов и звезд разговор.
День сгорает в огне, ночь в холодном сиянии стынет
И полярность Творенья желая познать до конца
Человек от себя уходил по просторам пустыни
В странном странствии к Демону, или к порогу Творца.

(Рассказ графа Джакомо Калиостро)
Черт бы побрал эту варварскую страну, вместе с ее жирной императрицей и тем, что они называют дорогами! Первая вышвырнула меня из Петербурга, а вторые решили во что было ни стало утопить в грязи. А не угодно ли фигу с прокисшим веронским, синьоры! Граф Калиостро не тонет!
Между Журянами и Коршанами отчаявшись затопить меня снаружи, чертова рапутица решила растворить изнутри. Из-за насморка, дело дошло до того, что я уже не мог произнести самого простого заклинания. До сих пор вздрагиваю стоит припомнить, что явилось, когда на одном из постоялых дворов решил вызвать Клеопатру! Мама мио, санта Фелисия! И оно еще угожало полюбить! Даже когда мне рубили голову в Дрездене так не переживал!
В Коршанах решил что пора вспомнить про отдых:
-Вот что, синьор Ванька,- говорю кучеру,- Найди гостинницу. Но только не этот ваш "Постоялый Двор", мне отлежаться нужно.
Мужик по русскому обычаю под шапкой почесал:
-Это можно. Только, барин, я тебя к еврею на постой определю, а то мужики тут глазастые, за понюх перца стибрят чего-нибудь.
Ладно, думаю, к еврею так к еврею... Все равно не понять при чем тут перец, да каким боком в рассуждения Тибр влез. Кстати, до сих пор удивляюсь, почему россияне так часто итальянские места поминают. Особенно Пизу. Мне, конечно, даже приятно, а все равно странно.
На первый взгляд еврей показался самым обычным. Такие по всей Европе водятся. Маленький, тощенький… Как жаворонок "А ля Провансаль".
Я человек приличный, первым делом серебрянный целковый хозяину сунул. Думал порадовать, а он как зыркнет… просто мурашки по коже! Целый табун. Не взгляд, а шпага. Помню в Цюрихе мне такой же глазастый попался. Больше часа издевался, никакой гипноз не брал паразита... Хорошо у меня напарник с дубиной был. Так и этот, даже в руки монету не взял:
-Убери цацку. Сам играйся, на год хватит...
Я даже губу прикусил: ишь, догадливый... Будто я без него не знаю, что состряпанное мной серебро больше года не держится, медью становится.
Только открыл дорожный дневник, записать злоключения, чую, с аурой еврейского жилища что-то неладное происходит. Сначала кучер заревел испанским быком на корриде. Потом, из стенки мальчишка полез. Я человек бывалый, смекнул: дело нечисто. Сложил пальцы "рожками" (от бесовского наваждения очень хорошо помогает), и сижу себе спокойно, Матерь Божью Пармскую поминаю, а Ваня человек темный, глаза выпучил и хрипит:
-Эй, чего это он!
Старик на пацана глянул, руками всплеснул:
-Вот шлиммазл! Сколько раз тебе говорил, не пугай людей, ходи через дверь! Да вы не бойтесь: Велвеле паренек смирный! Холодно ему в могиле, вот и заходит, в живом тепле погреться
Ну мне-то ничего, я образованный, а Ваня взял и бухнулся в обморок.
Старик заохал, и ну моего кучера по щекам хлестать, да где там! Я хотел посоветовать шнуровку распустить, но воврмя вспомнил, что русские мужики корсетов не носят
-Велвеле,- закричал хозяин,- Принеси с полочки баночку с красным порошком. Сам знаешь какую...
Синьоры, за годы скитаний мне пришлось совершить немало чудес. В Падуе, всего за три унции серебра я заставил местную Богоматерь плакать кровавыми слезами, в Цюрихе довелось изгонять бесов вместе с бесноватыми, а вином в которое я самолично превратил воду можно напоить эскадрон кирасир или троих русских сапожников, но увиденное потрясло даже такого мага и чародея, как я! В мятой жестяной кружке хитрый еврей как ни в чем не бывало размешивал с водой искрящийся красный порошок. Самый настоящий Красный Лев, именуемуемый еще Великим Магистериумом или Философским Камнем. У меня даже в глазах потемнело от такой несправедливости. Нет, синьоры, я не завистлив, но каково честому чародею видеть, что презренный невежда овладел столь великими тайнами мироздания! Пока я пытался взять себя в руки, старик влил в глотку кучера необходимое количество тинктуры, и протянул мне оставшееся:
-Вот, выпей... А то еще хлопнешься в обморок за компанию.
Си, господа! Я,- один из немногих смертных, которым выпала честь попробовать на вкус Великий Магистериум! Описывать, что именно я почувствовал, когда магическая субстанция коснулась моего языка и неба не буду. Непосвященным все равно не понять. Ощущение незабываемое! Даже лучшее Кьянти по сравнению с этим напитком покажется крестьянской кислятиной.
Когда малость пришедший в себя Иван отправился в кабак, сглаживать последствия чудесного лечения, я не выдержал:
-Старик, не могу понять, зачем ты с такими познаниями сидишь в медвежьей дыре? Инкуб у тебя вместо слуги, тайну Великого Магистериума познал... Мог бы блистать при лучших дворах Европы, деньги лопатой грести!
-Какой еще инкуб?- удивился старик,- Велвеле, что-ли? Так он никакой не инкуб, а обычный диббук, и нечего на мальчика наговаривать... А что до денег, то в наших краях лопатами другое гребут.
Сказал и смотрит, не понять, всерьез говорит или просто дурака валяет.
В ту ночь я долго не мог уснуть. Чуть прикрою глаза вижу проклятый виал с заветным порошком... У меня глаз верный, Читать далее...

Когда я был мальчишкой у нас во дворе жил самый настоящий пират. Он, конечно, притворялся простым пенсионером, никогда не позволял себе выйти во двор с большими пистолетами за поясом, да и гимн всех пиратов: "Йо-хо-хо! И бутылка рома" тоже пел, тихонько, чтобы никто не слышал; но достаточно было посмотреть на его красную, как закат над Тортугой рожу, как сразу становилось ясно,- место этого пузатого старика не на лавочке под акациями, а в портовой таверне, или на палубе брига какого-нибудь Флинта или Дрейка. Не случайно же его любимое присловье было: "Эс, Дрейк!".
Кроме меня о его пиратской сущности догадывалась баба Роза. Услышав его боевой клич, она всегда морщилась:
-Шимон, прекрати ругаться! Дети во дворе.
Старик тут же сникал, как стаксель в штиль – даже целый фрегат не рискнул бы взбунтоваться против дворовой владычицы.
Из окна пиратского кубрика можно было попасть на крышу сарая. В древности, еще до моего рождения, в этой серой развалюхе хранили уголь, но когда котельную перевели на газовое отопление, сарай превратился в трюм пиратского корабля. На крыше были укреплены две мачты, между ними натянуты веревки, и по пятницам дворовый пират старательно разворачивал белоснежные паруса из простыней, наволочек и пододеяльников. Тогда его толстая как причальная тумба жена, высовывалась из совсем не похожего на иллюминатор окна и кричала:
-Осторожней! Не свались вместе с бельем!
На что дворовый пират браво отвечал:
-Эс Дрейк!
Хотя его Зойка совсем была не похожа на славного капитана "Золотой Лани". Скорее на солидную купеческую барку.
Я очень любил сидеть на этой крыше-палубе. Паруса за спиной хлопали на ветру, белые голуби Гришки-птичника как-то незаметно превращались в чаек и альбатросов и дом, медленно-медленно отплывал в далекую страну, где не бывает гололедов, а цветы круглый год не только на подоконниках, но и на деревьях.
Так продолжалось много лет, пока не пошел дождь. Обычная для октября бесконечная слякоть, которая не успокоится, пока не промочит насквозь все на свете. Он бы наверное добрался и до красной крышки гроба, которую выгрузили из поцарапанного автобуса, но ее занесли в подъезд.
Во дворе сразу деловито закопошились старушки. Они сползались со всех окрестных дворов, некоторые даже приходили со стороны трамвайной остановки. Потоки воды превращали стекла в кривые зеркала, а я смотрел сквозь них на разноцветные зонты и думал:
"Почему старухи со всего света собрались на похороны нашего пирата? Может быть, они хотят убедится, что он умер, и теперь нечего бояться за сокровища в сундуках да кладовках? Или они пришли простится с тем, кого ждали всю жизнь в старых тавернах? Ждали, но теперь уже не встретят никогда?".
На следующий день, когда дождь кончился, я услышал, как толстая Зойка кому-то жалуется:
-Полная яма воды. Закопали, словно утопили.
Она, похоже, так и не поняла, что вчерашний дождь был совсем не случайным. Пиратов не хоронят в земле! В крайнем случае Море само придет, чтобы забрать, то, что ему причитается.
По мокрому дереву я вскарабкался на крышу сарая. Мачты были пусты и серые осколки осенних листьев акации липли к мокрой жести как простая грязь. Даже тупатые Гришки-птичника не хотели взлетать и превращаться в чаек.
И тогда я понял: настала пора брать штурвал в свои руки. Иначе наш дом навсегда застрянет в этом болоте полном гнилых листьев, мокрых простыней и жирных, сонных голубей.

Левый берег Днепра, от Нового до Железнодорожного Моста был поделен между двумя великими сборщиками стеклотары. Той частью, что простиралась от захламленной кучи тополей, до восточного берега Ржавого Ручья владела Горбатая Зойка, а дальше, до зарослей краснотала, царствовал старик с доисторическим именем Дормидонт. Так повелось с незапамятных времен, но Ржавый Ручей отличался на редкость прихотливым нравом. Вытекал-то он всегда из одной древней пробоины в сточной трубе металлургического завода, но вот место его впадения в Днепр постоянно менялось. Поскольку в любом случае, пограничное русло пересекало весьма перспективные с точки зрения бутылочного промысла земли возле пивбара и летнего павильона «Соки-воды», эти мелкие географические пертурбации служили источником непрекращающегося конфликта вооруженного парой увесистых самодельных тростей.
В довершение всех несчастий, недругам выпало жить в соседних квартирах, так что линия фронта Великой Бутылочной Войны, пересекала лестничную клетку нашего подъезда. Стоило Старику Дормидонту отважиться на марш-бросок с мусорным ведром, как Горбатая Зойка немедленно высовывала свой востренький носик в щелочку двери и начинала верещать:
-Ах ты, окаянный! Чтоб тебя вверх ногами в мусоропровод опрокинуло! Ты зачем на моей территории посуду собираешь, старый хрен?
Но и Старик Дормидонт тоже был не лыком шит. Он пользовался тем преимуществом, что мимо его окон проходила важная стратегическая дорога в булочную, и подстерегал конкурентку во время фуражирных рейдов:
-Что, сука, за хлебом ходила? И кефирчик купила, зараза? Чтоб ты подавилась, гадина, этим хлебушком, а кефиром захлебнулась, жаба ненасытная!
Временами судьба сталкивала противоборствующие стороны у входной двери в подъезд. Тогда соседи становились свидетелем настоящего встречного боя. Старуха вполоборота давала залп из главного калибра:
-Гад! Прорва! Убью, сволочь!
На что Дормидонт, подпрыгивая по-петушиному, отвечал лихой кавалерийской атакой:
- Не запугаешь! Я с самим Буденным воевал, корова горбатая!
Помню, мы, мальчишки все гадали, на чьей именно стороне воевал с усатым героем наш ратоборец. Спросить, однако, не решались.
Однажды Зойка даже нарушила Женевскую конвенцию, применив против старика биологическое оружие, правда безуспешно:
-Эта дура думала, что если она загадит бутылки, я их не возьму?- делился боевым опытом возмущенный экс-кавалерист,- Как бы не так! Речка-то рядом! Я их отмыл, аккуратненько и вот, полюбуйтесь: сорок копеечек как с куста! Нас этим не возмешь!
Старухе оставалось только злиться, и добавить к списку ругательств еще пару эпитетов, связанных с человеческими фекалиями, на что старик резонно отвечал:
-Но я хоть стеклотару от унитаза отличить могу!
Однажды, в мае, когда трава уже вовсю зеленела, но цветы на акациях еще и не думали распускаться, Дормидонт перехватил меня у входа в подъезд:
-Сынок, сделай одолжение, позвони в дверь этой горбатой заразы…
-Зачем?
Буденновец засмущался как первоклашка:
-Да видишь, тут такое дело… Что-то сегодня я ее на берегу не видел. Как бы чего худого не вышло… Старая, она…
-А сами отчего не позвоните?
-Ну так это… Не отвечает, стерва. Может в глазок видит, что это я, и специально…
Я вздохнул и надавил на пупырку звонка.
-Пусто. Может в магазин вышла?
Старик покачал лысиной:
-Да нет. Я сам только из гастронома. Ох, чует мое сердце… Сынок, сбегай в домоуправление, пусть слесарь придет. Ломать замок надо…
В домоуправлении меня встретила только запертая дверь. Пришлось возвращаться ни с чем:
-Там никого нет.
-Вот горе то… А что как помрет, холера? Вот, что, сынок, я подглядел, там у нее на кухне окно открыто… Давай я подсажу малость, залезешь.
-Куда? В квартиру?
-Ну да. Отопрешь изнутри.
Мне стало неловко. Окно-то на первом этаже, и акация рядом, так, что даже без помощи вскарабкаться пара пустяков, но все-таки, забраться в чужой дом, без разрешения, да еще через окно…
-Да ты не бойся,- успокоил меня сосед,- В случае чего, вместе сядем.
На кухне не было никого, кроме старого куста алоэ в ржавой консервной банке и счастливой колхозницы на прошлогоднем календаре. Я вздохнул, и поплелся в коридор. Дверь в комнату была приоткрыта, но заглянуть туда было выше сил. Лучше уж отпереть дверь…
Дормидонт ворвался словно вся первая конная, во главе с лихим командармом:
-Ну где она? Жива?- и не слушая моего лепета рванулся вглубь квартиры.
Только когда профессиональный оптимист со «Скорой» наконец ушел, я рискнул заглянуть в комнату. Желтая старуха, полулежа в ворохе стеганных одеял повернула ко мне голову и виновато прошептала:.
-Ну вот, наделала шуму…- а потом выпростав костлявый кукиш, ткнула его прямо в глупую улыбку Дормидонта,- Что, старый хрыч, думал я подохла? Накось, выкуси! Я еще после твоих поминок бутылки сдам!
Через несколько дней мне пришлось стать свидетелем совсем уж необыкновенного явления: Горбатая Зойка звонила в дверь своего извечного врага, стыдливо прижимая к животу авоську, в которой виднелась большая бутылка Читать далее...

Бегемот
Иногда мне снится, что над городом, словно большой воздушный шар плывет гиппопотам. Выше заводских труб, электроопор и даже телебашни. Медленно и уверенно. На юг.
***
-В озере – бегемот!
Господи, опять Колька! Жизнерадостный тинеджер с "семейного" этажа общаги как то сразу выбрал меня на роль старшего брата. Я, в принципе, не возражал, но после ночной смены это уже перебор:
-Отстань. Спать хочу.
-Ты что не понял? Там бегемот!
-Кто?
-Бегемот! На пустыре возле озера остановился зверинец!
Я зевнул:
-Ладно... Вот высплюсь и сходим.
-Пока ты выспишься, его уже поймают!
-Кого? Зверинец?
-Нет! Бегемота! Он сбежал, и сейчас плавает в озере!
Мои уши, наверное, стали торчком, как у лиса, почуявшего затаившегося зайца:
-Правда?
Вопрос еще не успел долететь до ушей вестника, а брюки с футболкой уже заняли положенные позиции на теле.
-А когда я тебя обманывал? Бежим!
-Ну гляди, если соврал,- сам отправишься в воду, вместо бегемота!
Это я прокричал уже перепрыгивая через ступеньки.
В мелком, заваленном всем мыслимым мусором озерке на городском пустыре можно было представить что угодно: полузатопленный остов автобуса, парочку шин, десяток мальчишек, готовых плескаться в любой луже, но только не бегемота. Бред! Легче вообразить Гамлета собирающего окурки на тротуаре или мамонта в парикмахерской.
И все таки бегемот был там. Большой, серо-розовый, живой гиппопотам лежал посередине озера, как заблудившийся остров.
-Товарищи! Разойдитесь! Вы, что, бегемота не видели!- разорялся пузатый миллиционер, в сине-желтый рупор,- Граждане из зверица, немедленно уберите дикое имущество из неположенного места!
Какой-то дядька в спецовке, должно быть главный по бегемотам, размахивал руками и тоже кричал. Ему не нужен был никакой громкоговоритель:
-Не ори! Так он никогда не выйдет! Ты что не видишь, животное волнуется!
На самом деле от движений огромной туши волновалась вода, сам бегемотчик и миллиционер. Гиппопотам, по моему, оставался невозмутимым. С ленивым величием он подергивал ушками, приветливо фыркал, и поворачивался во все стороны, стараясь получше рассмотреть захламленные берега.
Со стороны выстроившихся гуляй-городом фур показалось еще несколько человек с корзинами полными капусты, свеклы и буханок хлеба.
-В воду не бросайте! Только на берег!- командовал тот, в спецовке.
-Как ты думаешь, выманят?- Колька даже покраснел от напряжения,- Я бы не вышел...
Я был старше на целых две пятилетки и несколтко сот комсомольских и профсоюзных собраний, и поэтому только вздохнул:
-Не знаю.
Мне тоже очень хотелось, чтобы гиппопотам не купился на дешевую подачку. Понятно, что от этого озерко бы не стало чище, и пальмы бы на его берегах не выросли. Люди хитры, они бы все равно придумали, как загнать балегца в клетку, но было что-то нехорошее в том, что мощный зверь может прельстится простым кочаном капусты.
Но он вышел. Вышел и пошел туда, куда было нужно этим людишкам. Пошел, подбирая с земли овощи и подергивая хвостиком. Словно он не бегемот, а свинья.
Я не выдержал и отвернулся. Колька зло прикусил губу, но не плакал.

Город,-Беер-Шева, в Днепропетровске родился